Верхарн

Верхарн Эмиль (Verhaeren Emile. 1855–1916) — бельгийский поэт. Верхарн писал на французском языке и поэтому был теснейшим образом связан с Францией и ее литературой, тем не менее особенности его собственной страны наложили на его творчество чрезвычайно большой отпечаток. Можно сказать, что поэтическое творчество Верхарна создавалось под этими двумя влияниями — родных впечатлений и настроений тогдашней интеллигенции Европы, в особенности Франции.

Верхарн жил в эпоху расцвета символической поэзии. Крупнейшие мастера французского символизма — Верлен, Малларме, Рембо и др. — работали параллельно с ним. Все они более или менее продолжали еще раньше зародившееся во Франции направление, сочетавшее в себе глубокое разочарование в жизни, отсутствие общественных настроений с тем большим пристрастием к формальному совершенству поэзии, к. искусству ради искусства. Глубокая и сильная северная натура Верхарна заставляла его чрезвычайно бурно переживать то, что укладывалось в более умеренные рамки в стране исконной классики — Франции. Первый период поэзии Верхарна характеризуется его книгой «Les flamandes»¹ (1883). Верхарн был еще очень молод, полон радости жизни, тлетворное дыхание буржуазного разложения его времени и господствовавшая политическая мода еще не коснулись его. Фламандская натура поэта радовалась великим, сочным произведениям Рубенса, избытку воплощенной в них жизни, и вокруг себя, сквозь эту призму, он видел прежде всего ликующую жизнь плоти, будто бы в особенности присущую Фландрии. Но очень скоро сквозь картины старых живописцев Верхарн стал прозревать подлинное лицо действительности. Первым ответом на подавляющее впечатление огромной общественной неправды, раскрывшейся перед ним, на пессимистическую философию, которая вторглась в его сознание, был поворот к вере. Правда, его драму «Монастырь» и сборник стихотворений «Монахи» вряд ли можно даже назвать религиозными.² Скорей Верхарн с предельной страстью протянул руку к аскетизму. Однако этот аскетизм, стремление убежать от мира, уйти в себя, быть ближе к смерти, чем к жизни, носит черты болезненного ранения всего существа Верхарна. Действительно, за этим следуют его произведения, доставившие ему уже огромную славу, произведения, в которых с необыкновенной силой выражен законченный пессимизм. Таковы «Вечер», «Черный факел»³ и др. Всю природу воспринимает Верхарн как погребальный крест, как Голгофу, как мир ужаса и смерти. Верхарн приходит к кризису более потрясающему, чем тот, на какой были способны его французские собратья. Он боится сойти с ума, он начинает думать о самоубийстве. В его стихотворениях нет сублимации, претворяющей внутренние страдания в стройную печальную песню, как у Бодлера, или в грустную, изящную, гибкую мелодию, как у Верлена. Его стихотворения остаются галлюцинацией несчастного человека.

Верхарн символически описывает перелом своих настроений в стихотворении «Встречи».⁴ Тут отмечается появление какой–то светлой спасительной силы, которая вывела Верхарна из темницы его скорби. Надо, однако, сказать, что этот переворот совершился не сразу. Действительно, от своих символических галлюцинаций поэт переходит к не менее страшным галлюцинациям действительности, к кошмарному реализму. Верхарн жил во время массового разорения деревни в Бельгии, массового притока обнищавших крестьян в городские центры. Как отражение этого социального явления и надо рассматривать его сборники «Les campagnes hallucinées» (1893) и «Les villages illusoires» (1894). Умирание деревни — такова основная тема этих произведений. Разрушенные жилища, словно от пожарища, мрачная запуганная вереница людей, идущих со своим скарбом неведомо куда, — все это на фоне туч, ветра и бескрайних, бесприютных полей. Верхарн становится реалистом, но не отказывается от высокосимволической установки; Чувствуется, что для него это крушение деревни, это бегство отчаявшихся людей — в значительной мере есть отражение жизни большинства человечества.

Но куда же идут эти люди? Что такое этот блещущий электричеством, шумящий машинами, переполненный народными толпами, переливающийся огнями и золотом город? Верхарн идет за своими беглецами из деревни в город и описывает их в сборниках, поднимающихся еще ступенью выше: «Les villes tentaculaires» (1895) и «Les forces tumultueuses» (1902). Сначала Верхарн обращается к городу только как к спруту, который втягивает в себя все живое. Для него это лишь центр разврата, подневольного труда, торговли всем, вплоть до человеческой жизни. Но постепенно город начинает примирять с собою Верхарна, даже восхищать его. Ведь в нем идет огромное борение мысли и воли, в нем строится новый мир. Как бронзовый памятник выливает Верхарн образы банкира, трибуна, кузнеца,⁵ дает громовую картину народного восстания,⁶ говорит о грядущих надеждах.⁷ И еще выше поднимается Верхарн в следующий момент своей жизни. Он пишет пророческую драму о победе социализма в своих «Зорях». В книгах «La multiple splendeur» (1906) и «Les rythmes souverains» (1910) он совершенно освобождается от своего пессимизма. Он с блистательной радостью воспевает великие силы человечества, их постепенное развитие в прошлом, их сверкающее будущее. Однако Верхарн не просто воспевает ход исторического процесса. Он прекрасно понимает, что этот процесс есть борьба, он подходит как нельзя ближе к нашему современному научно–социалистическому мировоззрению.

Чему обязан Верхарн тем, что оставил позади себя всех своих современников, поднялся головою выше самых крупных из них, а главное, вышел совершенно из тени пессимизма и при этом не так, как другие буржуазные поэты начала XX века, не в футуризм с его погремушками и бубенцами, не в бессмысленное шумное кувыркание, которым готовившая войну буржуазия сменила свое почти столь же бессмысленное хныкание, а вперед, к социализму? Этим он был обязан бельгийскому пролетариату. Пролетариат, его партия, пресса, кооперативы, его строго выдержанное мужество, глубокий, героический идеализм — вот что послужило целительным бальзамом, который излечил Верхарна от его навеянной общественными условиями болезни. С переходом Верхарна от служения в качестве поэта буржуазного к служению в качестве поэта пролетарского — постепенно и блестяще изменилась вся его поэзия и его собственная природа.

Обращаясь к формам произведений Верхарна, надо отметить некоторые интересные черты. Человек огромной искренности, преисполненный живым общественным содержанием, он даже в эпоху своего пессимизма никоим образом не мог уложиться в строгие кованые рамки парнасцев, которые казались ему искусственными, стесняющими; чуждо ему и тогда было подобное пению птицы наигрывание Верлена. Если Верлен восклицал: «Сверните шею красноречию!»,⁸ то Верхарн остался именно поэтом красноречия. В сущности, он был трибун и проповедник, — вот почему он должен был писать вольными стихами. Строчки его то короткие, то длинные, при этом ритм все время меняется и целиком зависит от содержания. Верхарн несравненно менее музыкален, чем Верлен, он несравненно менее стройнозвучен, чем Леконт де Лиль или Бодлер, но зато он горяч и страстен.

К сожалению, нападение Германии на Бельгию было роковым для Верхарна. Страдания маленькой родины, воспринятые им прежде всего как величайшая несправедливость, бросили его в объятия патриотизма (сборник «Les ailes rouges de la guerre», 1915). Эти патриотические немцененавистнические настроения испортили образ Верхарна, отвели его в сторону от большой дороги развития пролетарской литературы, пролетарской мысли, пролетарской борьбы. Конечно, в известной степени эта реакция у Верхарна понятна, и надо сказать, что к концу своей жизни он уже проявлял симптомы выздоровления от патриотического угара. Те европейцы обоих лагерей, которые хотели противопоставить сколько–нибудь трезвости этому угару, Ромен Роллан с французской стороны и Цвейг с немецкой, уже начали переписку с Верхарном, но бессмысленный случай погубил его: Верхарн был раздавлен поездом.

Если мы не можем считать Верхарна полностью пролетарским поэтом, принять его целиком в Пантеон наших великих писателей, то мы должны признать тем не менее, что он стоял на пороге этого Пантеона. Верхарн и до сих пор имел громадное влияние на русскую поэзию, но надо ждать в дальнейшем еще большего влияния, ибо, несомненно, из всех европейских поэтов он тот, у которого легче всего учиться и больше всего можно научиться пролетарским поэтам.