<24 октября 1921 г.>
Весьма срочно
Телефонограмма 352
От Луначарского т. Ленину
Я спрашивал, согласны ли Вы принять на несколько минут американскую журналистку Бесси Витти — автора первой дружественной по России книги в Америке. Еще не получил ответа. Теперь очень просят иметь небольшой разговор с Вами представители театров тт. Станиславский, Собинов, Немирович–Данченко, Южин и Таиров. Дело пойдет не о материальной стороне, которая в некоторой степени улажена, <а> о некоторых морально–политических вопросах, тяжело давящих театры. Разговор будет в моем присутствии. Лично я был бы рад, если бы Вы согласились уделить четверть часа этому делу.
Луначарский
Под текстом телефонограммы ответ Ленина:
«Очень жалею и оч<ень> извиняюсь, что не могу принять. 24.X. Ленин».
Сверху надпись Фотиевой:
«Ответить по телефону. Л. Ф.».
Публикуется впервые. ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 21551.
В воспоминаниях Луизы Брайант (жены Джона Рида) есть упоминание о том, как она с первыми красногвардейскими частями вбежала в Зимний дворец вместе с Д. Ридом, Вильямсом и Бесси Битти («Иностранная литература», 1957, № 11, стр. 9–10). В 1918 г. Битти работала над книгой «Красное сердце России», посвященной революционному Петрограду. При вторичном приезде Битти в Москву в 1921 г. Луначарский отправил ее (в сопровождении переводчицы Т. Б. Краснощековой) в агитационную поездку с поездом имени М. И. Калинина. По возвращении из поездки Битти обратилась к Ф. И. Ротштейну, работавшему в Коминтерне и Профинтерне (до 1917 г. жил в эмиграции в США) с письмом, в котором сообщала, что, представляя газетное объединение Херста, она придает большое значение свиданию с Лениным, так как Херст, будучи владельцем большого количества газет в Америке, имеет возможность широко распространить это интервью. В том же письме Битти пишет, что ей хотелось бы повидать «Ленина снова». Первая встреча произошла в январе 1918 г. в Михайловском манеже, где Ленин выступал перед уходящими на фронт частями Красной Армии. На митинге присутствовала и Битти.
Краснощекова так описывает встречу 1921 г.:
«Когда мы с Битти вернулись из поездки по голодающим районам Поволжья, нас поселили по соседству в гостинице „Савой“, неподалеку от Лубянской площади. Странно выглядела в Москве двадцатых годов эта выросшая в аристократической среде тогда еще относительно молодая американка с ее экстравагантными вечерними туалетами и неизменной, точно застывшей, улыбкой. Я знала, что Битти настойчиво добивается интервью у Ленина. Но Владимир Ильич все время был так занят, что долго не мог выделить свободный час для встречи с американской корреспонденткой.
Неожиданно для Битти, ей позвонили в „Савой“ из Кремля и сообщили, что Владимир Ильич готов принять ее, но обязательно с переводчиком. Ленин владел английским, писал и говорил на нем, свободно читал английскую литературу, но со своей безграничной скромностью неизменно извинялся за „плохой“ и даже „ужасный английский язык“. Один из виднейших деятелей Американской коммунистической партии художник Роберт Майнор, с которым я встречалась и в Нью–Йорке и в Москве, говорил, а впоследствии и писал, о своем изумлении тем, что Ленин, ссылавшийся на то, что он „недостаточно хорошо знает английский“, беседовал с ним по–немецки и по–французски, а потом на безукоризненном английском языке, не делая ни одной ошибки и лишь время от времени останавливаясь в поисках слова.
— Мы много раз говорили с Лениным по–английски, — рассказывал Майнор, — и я не припоминаю у Ленина ни одной грамматической ошибки.
Как бы то ни было, Владимир Ильич категорически настаивал на том, чтобы Битти пришла к нему с переводчиком. Быть может, здесь сказалось резко обострившееся как раз в это время болезненное состояние Владимира Ильича, исключающее даже малейшее излишнее напряжение, всегда связанное с беседой на чужом языке.
Битти немедленно обратилась за помощью ко мне. Я, разумеется, согласилась, и мы тотчас же отправились из „Савоя“ через Площадь Революции в Кремль. Мы были так взволнованы предстоящей встречей, что даже не заметили, как заранее предупрежденные сотрудники секретариата Совнаркома встретили нас у Спасской башни и провели прямо в кабинет Владимира Ильича. Ленин поднялся нам навстречу, приветливо поздоровался, расспросил меня о здоровье А. М. Краснощекова, бывшего тогда председателем Совета министров Дальневосточной народной республики, и детях, вместе со мной совершивших длительное путешествие из Владивостока в Нью–Йорк, а оттуда через Англию, Швецию и Эстонию в Москву. Он усадил нас в кресла перед своим столом и необыкновенно приветливо начал беседу.
Беседа наша продолжалась более часа, Битти по–английски спрашивала Владимира Ильича, я переводила ее вопросы, Ленин отвечал по–русски и я снова переводила его ответ для Битти, почти совсем не владевшей русским языком. Эта напряженная работа, видимо удовлетворившая Владимира Ильича (он ни разу не переспросил меня и не поправил, когда я переводила его ответы), помешала мне твердо зафиксировать в памяти содержание беседы. Скажу только, что Битти, как она сама призналась мне потом по дороге домой, оказалась к ней не совсем подготовленной. На равных правах с большими и серьезными вопросами внешней политики Советского государства и международного женского движения она интервьюировала Владимира Ильича в обычном стиле американских репортеров. Помню, как заразительно расхохотался Ильич, когда я перевела ему очередной вопрос Битти: „Что вы делаете, когда остаетесь наедине с самим собой?“.
— У меня так много работы, и я так устаю, — шутливо ответил Владимир Ильич, — что, как только освобождаюсь, поскорее ложусь спать.
Беседа кончилась, Владимир Ильич проводил нас до своей приемной, а через два–три дня, 3 декабря, — когда Битти уже направила Владимиру Ильичу на просмотр свою корреспонденцию о состоявшейся беседе, — ко мне в гостиницу приехал мотоциклист–связист из Кремля с письмом Владимира Ильича <…> Я тотчас же помчалась к Битти, та вручила мне свою книгу „Красное сердце России“, на которую ссылался Владимир Ильич, что–то надписала на ней, и тот же мотоциклист повез книгу в Кремль.
Через две недели, 15 декабря, я получила второе письмо Ленина и рукопись Битти с его поправками на английском языке. Рукопись я тут же передала автору, и вместе с Битти мы долго разбирали исправления, внесенные Владимиром Ильичем, написанные на этот раз неразборчивым почерком и, видимо, как в этом и признался Ленин, наскоро, в минуту, свободную от других более важных и неотложных дел.
Не знаю, где и когда опубликовала Битти свою запись беседы, и не могу припомнить, какие поправки внес в нее Владимир Ильич. Вскоре писательница возвратилась в Соединенные Штаты, и больше мне не довелось встретиться с этим своеобразным человеком. Знаю только, что, вернувшись к себе на родину, она выступала с лекциями о Советской России и, по примеру наших первых детских колоний, организовала для детворы Лос–Анжелоса большой лагерь „Нарру Land“ („Счастливая страна“), в котором летом жили мальчики и девочки из рабочих семей этого большого города. Позднее Битти стала основателем и директором Музея по искусству костюма, руководителем „Центрального международного женского архива“, идейного и историографического центра буржуазно–либерального женского движения в странах английского языка. Много лет подряд чуть ли не ежедневно она выступала и как радиокомментатор.
Пусть Битти, в отличие от Джона Рида и Альберта Риса Вильямса, не смогла осознать всего исторического величия нашей революции. Но она зато, подобно своей ближайшей приятельнице, во многом так на нее похожей Луизе Брайант, была полна сочувствия к тогдашним лишениям советских людей, восторженно отзывалась об их мужестве и героизме. Я помню, как глубоко взволновала ее скромность и мудрость Ленина. В нем она, как ее друзья Джон Рид и Альберт Рис Вильяме, Луиза Брайант и полковник Робине, видела величайшего политического деятеля и мыслителя современности. Не сомневаюсь, что беседа с Лениным навсегда осталась для Битти самым ярким воспоминанием ее литературной и журналистской деятельности»
(журн. «Иностранная литература», 1957, № 11, стр. 29–30).
