Луначарскому принадлежит более тридцати статей, речей, докладов и лекций о Толстом.
К этим специальным работам следует добавить около десятка статей, посвященных другим писателям, где анализ их творчества дается в прямом сопоставлении с творчеством Толстого, а также множество высказываний, в которых попутно содержатся ценные наблюдения над произведениями Толстого, их языком и стилем. Вся эта обширная «толстовиана» в совокупности дает представление об огромном интересе, который Луначарский проявлял к Толстому и его творчеству.
Публикуемая ниже статья — предисловие к роману «Анна Каренина», изданному в Москве на английском языке для американского клуба любителей книги, — написана в 1931 и появилась в свет в 1933 г. Этим фактом опровергается поспешное утверждение В. Д. Зельдовича, будто опубликованная в «Литературном наследстве» (т. 69, кн. 2) лекция Луначарского «Толстой и наша современность», относящаяся к 1928 г., «является его (Луначарского. — А. Ш.) последней работой, посвященной Толстому» (стр. 406). Как известно, не все работы Луначарского собраны и опубликованы, и если ныне публикуемая статья хронологически, вероятно, действительно последняя из его толстовских работ, то не исключено, что могут быть обнаружены еще и другие, ранее написанные, но еще неизвестные или забытые статьи на эту тему. Кстати, давно пора собрать воедино и издать все работы А. Луначарского о Толстом — такой сборник занял бы почетное место в русской и мировой литературе о великом писателе.
Публикуемая статья примыкает — по своему содержанию — к циклу работ Луначарского о Толстом, связанных с отмечавшимся в 1928 г. столетним юбилеем писателя.
Главное достоинство статьи — цельность и масштабность, с которыми воспроизводится творческий облик великого писателя. Если в некоторых своих предыдущих работах Луначарский подвергал рассмотрению отдельные стороны деятельности Толстого, отдельные проблемы его творчества, то здесь мы имеем синтетический портрет писателя, набросанный крупными мазками, схваченный в его главных, определяющих чертах. Толстой предстает здесь и как гениальный художник, и как яркая индивидуальность со всем богатством присущих ей черт и оттенков. Эта сложная, могучая личность дана на фоне породившей ее эпохи, в неразрывных связях с действительностью, которая определила и непревзойденную художническую силу Толстого и глубокие противоречия его ищущей мысли. «Социальный портрет Толстого в его отношениях к современникам» — вот из чего, по мнению Луначарского, надо исходить, чтобы понять великана–Толстого. И такой портрет, набросанный мастерской рукой, мы находим в рассматриваемой статье.
В оценке многогранной личности писателя Луначарский исходит из положения о полной слитности в Толстом художника и мыслителя, о неразрывности в нем этих двух сторон. В наследии Толстого искусство и проповедь, образ и поучение взаимно переплетены, взаимно проникают друг друга, и в этом разгадка своеобразия его творчества. То и другое взращено на почве русской пореформенной действительности с ее острыми социальными конфликтами и бурными потрясениями.
Истоки толстовского реализма, по мнению Луначарского, — в чистоте нравственного чувства, в «жажде праведности», «незапятнанности своей совести», которые характеризовали творчество Толстого с самых первых его шагов. Эта черта, как известно, определяла гуманистическое содержание и нравственный пафос всей русской литературы. Но у Толстого заряд «этического электричества» особенно высок, его творчество, образно говоря, находится под постоянным высоким нравственным напряжением, и именно это создает то обжигающее ощущение силы и правды, которое испытывает читатель от творений писателя.
Важнейшая сфера, в которой Толстой достигает вершин мастерства, — проникновение в души людей. Здесь он ясновидец, которому «открыты секреты сознания всех людей и даже животных». Луначарский уподобляет творчество Толстого огромному саду, где буйно растут и самые скромные травы и самые причудливые деревья. «И все это Толстой». Ибо все колоссальное разнообразие его человеческих образов и характеров создано «из чисто толстовского материала», из тех порывов страсти, раскаяний, жажды спасения, которые присущи были самому автору.
Мысль о беспощадном самоанализе Толстого, самонаблюдении, изучении человека в самом себе как средстве познания человека вообще, высказанная в свое время Чернышевским, обогащена в статье Луначарского новыми, очень важными соображениями. Самонаблюдение — путь большинства (если не всех) писателей. Без познания собственной души нельзя проникнуть в психологию других людей, нельзя перевоплотиться в них. Но та внутренняя работа, которая происходила в Толстом, носила не утилитарно–профессиональный характер; она была не только школой психологического мастерства. Самоанализ Толстого, его суд над собой были естественными проявлениями его внутренней природы, его легко ранимой натуры, его неуемного стремления к справедливости. И именно потому, что Толстой судил самого себя без пощады, без скидок, по строжайшим законам своего неподкупного нравственного кодекса, он смог столь глубоко проникать в души людей и произносить над ними свой моральный приговор. Луначарский говорит об этом как об одной из характерных черт личности Толстого и этим, как и всесторонним анализом эпохи, в которой эта личность формировалась, вскрывает истоки и религиозно–нравственной доктрины Толстого и той искренности и страсти, с которыми он ее отстаивал в своем творчестве.
Большой интерес представляет истолкование Луначарским и других сторон личности Толстого. Вопреки утверждениям многих авторов, изображающих позднего Толстого человеком не от мира сего, этаким благостным старцем, отрешенным от земных сует, Луначарский говорит о нем как о страстном, увлекающемся, глубоко земном человеке, которому ничто человеческое не было чуждо. По мнению Луначарского, Толстой был даже натурой «преизбыточно страстной». Вместе с тем это был человек «почти сверхчеловеческого развития зрения, слуха, осязания, памяти, яркости воображения», т. е. человек фантастически одаренный, попросту говоря, гениальный. И именно это его свойство позволяло ему «одеть свою мораль в необычайно роскошные художественные одежды».
В романе «Война и мир» автор статьи отмечает «колоссальную эпическую силу, с которой развертываются картины внутренних и внешних событий». Действие в романе движется столь «уверенно и величаво, словно перед нами творит свои самодовлеющие проявления сама природа».
Толстой, утверждает Луначарский, проводит в романе свою классовую дворянскую тенденцию, однако у читателей создается «иллюзия сверхчеловеческого объективизма». «События и переживания, развертывающиеся с необыкновенной правдивостью и неуловимой логикой, в действительности кажутся предоставленными самим себе, не выдуманными писателем, не аранжированными им, а самопорожденными, глубока естественными».
Эту же «магию» художественного мастерства Луначарский отмечает в романе «Анна Каренина». Ранее, в одной из своих лекций, он определял это произведение как «смятенный, совершенно не уверенный в себе роман» (см. «Литературное наследство», т. 69, кн. 2, стр. 414). Здесь же он признает его «огромным достоянием человеческой культуры». Толстой велик в изображении социальных картин эпохи и еще более могуществен в «каренинской полосе», т. е. в обрисовке трагедии Анны, «беллетристически наиболее совершенной, разительно живой и головокружительно–увлекательной». По мнению Луначарского, художественный гений Толстого показывает здесь себя во всем блеске.
В общем, портрет Толстого, нарисованный Луначарским, объемен и многогранен. Щедрой рукой рассыпаны в нем тонкие наблюдения над творческой манерой Толстого, над особенностями его письма, над своеобразием его художественного опыта. Таковы, в частности, рассуждения о корнях толстовского реализма, о победах Толстого–художника над Толстым–моралистом, о «фейерверке огней и красок Толстого–волшебника», которые затмевали его проповеднические схемы, о бесстрашии художника в борьбе с социальным злом, и многие, многие другие.
Статья Луначарского во многом опирается на высказывания В. И. Ленина о Толстом. Он щедро цитирует те места ленинских статей, где говорится, что Толстой был выразителем настроений крестьянства в эпоху распада старого, докапиталистического уклада жизни, что, отражая эти настроения, писатель выступал не только против ненавистного ему капитализма, но «также и против барства, его государства, его церкви».
Вместе с тем в статье Луначарского повторяются некоторые бытовавшие и в предыдущих его статьях спорные высказывания, имеющие истоком широко распространенную в те годы плехановскую трактовку наследия Толстого.
Принимая и популяризируя правильные ленинские положения, критик излишне много места уделяет утверждениям о «барстве» Толстого, преувеличивает стремление писателя «защитить свой класс», идеализировать его и т. д.
По мнению Луначарского, роман «Война и мир» связан с «классово–помещичьими позициями», Толстого, и автор выступает в нем как «классовый писатель аристократии». Идеологом дворянства, с точки зрения Луначарского, остается Толстой и в романе «Анна Каренина». Этот роман, — утверждает критик, — «полемизирует не против государства и церкви, не против лжи брака без любви, а за государство, за церковь, за осуждающую сплетню за жестокое преследование свободной любви — против человеческого чувства, против права личности располагать собой». И поэтому Толстой оказывается здесь якобы еще «более последовательным реакционером».
Возражения вызывают и отдельные места статьи, относящиеся к биографии Толстого. Таково, в частности, упоминание, будто во время реформы 1861 г. молодым Толстым руководило «довольно откровенное алчное желание прихватить себе всю землю». Факты решительно опровергают это утверждение.
Происхождение подобных заблуждений и неточностей понятно. Они широко бытовали в литературе о Толстом и прояснены лишь в те годы, когда Луначарского уже не было в живых. Но не эти неточные или неверные утверждения определяют характер статьи, которая содержит множество глубоких мыслей и плодотворных наблюдений, открывающих простор для дальнейшего изучения Толстого.
Статья написана в обычной для Луначарского блестящей форме. Страстность тона и глубокая убежденность сочетаются в ней с яркой образностью и живостью изложения. Чувствуется, что Луначарскому по душе могучая фигура Толстого, в которой «бог» добра соседствует с «чертом» страстей, в которой слиты гениальный художник, властитель дум и простой русский пахарь — страстотерпец и правдолюбец. Статья эта займет заметное место в богатой «толстовиане», созданной Луначарским.
А. Шифман.
