Пометы и подчеркивания Ленина на книгах Короленко

Письма В. Г. Короленко к И. П. Белоконскому 1883–1921 гг. М., «Задруга», 1922

(5)* ОТ РЕДАКЦИИ

* В скобках указаны страницы книги. — Ред.

В литературном наследстве В. Г. Короленко наряду с чисто литературными произведениями видное место должны занять его письма. За время своей жизни Владимир Галактионович вел очень обширную и разнообразную переписку с широким кругом лиц, и переписка эта, из которой до сих пор в печати появились лишь небольшие отрывки, представляет чрезвычайно большой интерес как для личности самого писателя, так и для истории его времени. И это тем более, что В. Г. Короленко был одним из нечастых у нас мастеров эпистолярного мастерства. Написанные не для печати, набросанные наскоро под живым впечатлением того или иного события, той или иной мысли, его письма являются в своем роде образцовыми произведениями: так ярки встречающиеся в них жизненные картинки, так глубоки вложенные в них мысли, так сильно при всей сдержанности, скромности и беспритязательности их внешней формы сказывается в них пафос художника, мыслителя и гражданина.

Собрать и опубликовать все письма В. Г. Короленко, ввести их целиком в наследство, оставленное нам покойным писателем, — задача будущего, быть может, и не так далекого, но все же будущего. Пока возможны лишь первые шаги по пути к выполнению этой задачи. Одним из таких шагов является и настоящая книга, (6) в которой И. П. Белоконским собраны и прокомментированы письма к нему В. Г. Короленко — письма, охватывающие с некоторыми промежутками почти сорокалетний период, с 1883 г. по 1921 г. Не все письма этого собрания оказалось возможным сейчас опубликовать. Некоторые — правда, очень немногие — из них пришлось опустить, как неподлежащие пока опубликованию по условиям настоящего момента. Что касается публикуемых в настоящей книге писем, то их содержание крайне разнообразно. В них немало сведений автобиографического характера, немало данных, рисующих обстановку жизни и работы покойного писателя в разные эпохи, начиная с пребывания его в восьмидесятых годах в Якутской области и кончая последними годами его жизни в Полтаве, и рядом с этим немало данных, касающихся общих судеб русской литературы, и журналистики. Много места в этих письмах занимает изображение фактического положения русской литературы и есть в них страницы, посвященные защите достоинства и чести литературы и ее деятелей. Особенно замечательно в этом смысле письмо, попавшее в коллекцию И. П. Белоконского потому, что оно было прислано ему В. Г. Короленко в копии, — письмо Короленко к А. Н. Веселовскому по поводу исключения М. Горького из Академии. Это письмо по проникающему его моральному пафосу смело можно поставить наряду с заявлением В. Г. Короленко в 1881 г. об отказе от присяги. Наконец, в данной коллекции писем имеется немало ценных данных для истории русской общественности за то время, которое охватывают эти письма. И вместе с тем в них разбросан ряд замечаний и соображений о прошлом, настоящем и будущем нашей родины, замечаний, подчас скорбных, но неизменно полных глубокой мысли и проникнутых неиссякаемой бодростью.

(7) Пробегая эти письма, эту непритязательную по форме, но богатую содержанием беседу с приятелем на протяжении почти сорока лет, читатель, которому был и остается дорог писатель Короленко, встретится с многим из того, что волновало его в произведениях ушедшего от нас писателя, но вместе с тем встретит и немало нового, в частности — узнает, как относился Короленко к событиям последних лет нашей жизни. И в результате перед таким читателем отчетливее и яснее встанут жизнь, работа и весь духовный облик писателя–гуманиста наших дней, того писателя, которому в последние его годы единодушный голос родной литературы присвоил имя «совести русского общества».

В. Г. Короленко. Жизнь и творчество. Сборник статей под ред. А. В. Петрищева, Пб., «Мысль», 1922

Из писем В. Г. Короленко С. Д. Протопопову

Сообщено С. Д. Протопоповым

(126)* 9 августа 1911. Полтава

* Здесь и далее курсивом обозначены подчеркивания, сделанные Лениным.

Совершенно не согласен с мнением, будто «левые» сначала сделали, а потом погубили революцию. Не они сделали и не они погубили. «Левые» кого–то оттеснили? Но кого? Кто эти оттесненные, более умеренные? Ведь первая Дума была кадетской. Так разве и кадеты еще недостаточно умеренные? Что же — и кадеты напрасно оттеснили октябристов, которые так ^NB умеренно одобряли все глупости вроде полевых и военных судов? В третьей Думе были господами октябристы, а «левые» в это время уже были на каторге и в ссылке. Оказалось, что Столыпину нужны еще более «умеренные» — националисты. Значит, и октябристов надо винить в излишествах. «Дураков сыграли» не одни левые, а вся Россия, и, может быть, октябристы всех больше. Бороться и быть побежденными — это вовсе не глупо. Но угождать, поддерживать «печальные необходимости», применяться к желаниям торжествующей реакции с потерей достоинства и все–таки быть вышвырнутыми — это, действительно, далеко не умное положение, и каким (127) образом можно в этом винить «левых» — не понимаю. Вообще — не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, но он–то, пожалуй, и обшибается всех глубже.

(132) 10 сентября 1916. Полтава

Вы спрашиваете: «если бы от вашего совета зависело сделать возникающую газету на несколько градусов либеральнее и левее — дали бы вы этот совет?» Без сомнения, дал бы и вообще охотно дал бы советы, если бы ко мне обратились вы или кто–нибудь из близких. А что мог бы я посоветовать в данном случае? Прежде всего устранить всякую двусмысленность, т. е. собирать средства для будущей газеты не у банкиров и промышленников, как таковых, а лишь у сочувствующих людей всякого звания, связанных известными взглядами, а не профессией или классовыми интересами.

Это и было первородным грехом «нового органа». Нужно было не только не обещать защиту «справедливых интересов», но, наоборот, подчеркнуть особенно и сугубо, что газета постарается отрешиться от классовой точки зрения. Впоследствии это и было заявлено, но уже в полемике. На днях я прочитал, что будто банки уже отшатнулись. Не знаю, результат ли это именно выяснения дела в смысле последнего заявления или по другим причинам, но я нисколько бы не удивился, если бы оказалось, что это вызвано именно выяснением дела. Дескать: вот оно что! Хорошо, что сказано еще не слишком поздно. Спасибо на приглашении, но банки — учреждения деловые и давать деньги на газету, в которой, быть может, будут «талантливо» громить наши же аппетиты, — слуги покорные! Так ведь это, Сергей Дмитриевич? И не происходит ли это именно от некоторой неясности в постановке вопроса у самих инициаторов? Такая ведь это невинная фраза: «газета будет защищать ваши справедливые интересы». Дайте денег. И вот это — «дайте денег» — совершенно изменяет невинное значение фразы. Этот узелок все равно должен быть вскрыт рано или поздно. Так вот, если бы у меня спросили совета, как у доброго знакомого, я бы посоветовал выяснить этот вопрос сразу. И тогда, вероятно, сразу же оказалось бы, что затея или мертворожденная в идее, или… должна силою вещей привести к служению только «классовому либерализму». А тогда, конечно, и литературные силы надо искать в других лагерях.

Вы напоминаете случай со статьей о холере.¹ Но это — эпизод совершенно иного порядка. Или, как теперь говорят: лежит (133) в другой плоскости. Вашу статью о мерзостях Баранова боялись поместить либеральные газеты. Вы спрашиваете: а что если поместить в «Гражданине»? Статья явно не «гражданинская», но Мещерский, может быть, поместил бы из вражды к Баранову. Центр тяжести не в сотрудничестве в «Гражданине», а в оглашении факта или ряда фактов. Это вроде «письма в редакцию» или объявления, которые можно поместить всюду. Я помню одну статью в «Гражданине», по тону написанную разве для заграничного издания и направленную против тогдашнего вятского губернатора. Было очевидно, что писал не «гражданинец», а человек, настроенный чуть не революционно, и статья прошла благодаря особой конъюнктуре: бывший губернатор Тройницкий сводил счеты со своим преемником (кажется, Анастасьевым), и Мещерский тоже имел против него зуб. Тут именно иная плоскость. Речь идет не о демонстрации единомыслия с данной газетой, а о политическом ходе в борьбе. И вы тогда были еще не профессиональный писатель, а судебный следователь и гласный, вообще нижегородский общественный деятель, ведущий борьбу с губернаторскими подлостями хотя бы и «письмом в редакцию» «Гражданина». Но когда дело идет о литературном участии, о демонстрации идейного единомыслия, тут дело совсем другого рода, и в этом отношении я стою за полную ясность и за отсутствие всяких поводов для недоразумений.

Еще два–три слова. Надеюсь, что вас не волнуют эти мои письма. Вы пишете: «отнеситесь снисходительно к вопросу» и т. д. Дорогой Сергей Дмитриевич, я тоже мог бы сказать: отнеситесь снисходительно к моей полемике. Я не только отношусь снисходительно, но хорошо помню, что это наше разногласие не покрывает многого, в чем так давно мы были согласны. Я не забываю из–за них… минувшие дни и битвы, где вместе рубились они (т. е. мы с вами).

Мне хочется еще сказать два слова: на днях кончился процесс Парамоновых. Лучшая статья о нем была в «Русск. вед.». В ней говорится, что клевета клеветой, но в деятельности Парамоновых было все–таки кое–что, чего с общественной точки зрения допускать не следует. Тут и либерализм, и оппозиционность, и «Донская речь», и травля со стороны черносотенцев и… своя выгода, все–таки своя рубашка, которая ближе к телу. Помните Бугрова? Это был человек искренний. У него было правило: благотворительность своим порядком, а при продаже «цена ценой», цену «бог ставит». Можно то же сказать и о другом: либерализм либерализмом, а интересы интересами, и никакому доброму желанию инициаторов новой газеты сего «закона» не изменить.

(134) 9 ноября 1917. Полтава

Получил №№ 3 и 4 «Нижегородск. листка». Там положение было серьезное. Но все–таки обошлось, слава те господи, без кровопролития. Порадовало меня отношение наборщиков к закрытию «Листка» и «Волгаря». А еще недавно принимали идиотские резолюции о праве наборщиков цензуровать и не набирать статей, которые они признают вредными «своему классу». И Стан. Ив. Гриневицкий это поддерживал. Я не сомневаюсь, что никакими «приказами» нельзя дать перевеса в печати ни «правительственным вестникам», ни «рептилиям», хотя бы это были рептилии его величества пролетариата. Преобладание в прессе всегда будет за печатью независимой.

19 ноября 1917. Полтава

Надеялся вскоре прислать вам новую брошюру — «Война, отечество и человечество». Этой работе я придаю некоторое значение. Я думал об этих вопросах еще во Франции, читая наши русские «интернационалистские» газеты, в которых так опошливался интернационализм, что в нем не было бы места ни Бебелю, ни Жоресу. Книжечка должна была бы уже выйти, но последние события ее задержали.

Публикуется впервые. ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 23273 и 23272.