Неизвестная статья Луначарского об Эмиле Верхарне

Личность и творчество Эмиля Верхарна занимали видное место в литературно–критической деятельности Луначарского. Его творчество явилось для русского критика–революционера тем благодатным материалом, к которому он постоянно, особенно в дореволюционные годы, обращался, проверяя и подтверждая произведениями писателя свои эстетические взгляды.

«Эмиль Верхарн был моей радостью и моей гордостью, — говорил Луначарский 12 декабря 1916 г. на траурном вечере в Женеве через несколько дней после гибели поэта. — Это не имело бы никакого значения, если бы подобные чувства питал я один; но нас, русских верхарнианцев, много. Нередко я восклицал: какое счастье, какая честь дышать тем же воздухом, что и этот великий человек».¹

Певец разоряющихся «галлюцинирующих деревень» и «полей в бреду», огромных капиталистических «городов–спрутов», восходящих «зорь» и «мятежных сил» жизни был великим социальным поэтом XX в. и именно этим качеством своего дарования прежде всего привлекал Луначарского. Индивидуализм, в большей или меньшей мере присущий всем модернистам, совершенно отсутствует у Верхарна — поэта важной общественной темы и большой эпической силы. Верхарна и Луначарского многое роднило: высокая духовная культура, убежденность в социальном назначении творчества, философская насыщенность их произведений, «боевой мелиоризм».² Верхарна Луначарский называет «истинным модернистом» и «истинным футуристом»,³ но не в смысле приверженности к узким литературным школам, а потому, что, впитавший в себя традиции народной культуры, истории и быта зеленой Фландрии, он был художником глубоко современным, подлинным новатором, широко раздвинувшим границы поэзии и устремленным в будущее.

Луначарский приложил немало усилий, чтобы познакомить русского читателя с творчеством и личностью великого бельгийца. Достаточно назвать статьи «Книга Верхарна» (1913), «Последние книги Верхарна» (1914), «Певец нового мира» (1914),⁴ «Письмо Э. Верхарну» (1915), «Верхарн в Швейцарии» (1916), чтобы убедиться в постоянном интересе Луначарского ко всему, что выходило из–под пера любимого им поэта, к каждому сообщению о жизни и творчестве художника–демократа. Нередко Луначарский приводит обширные цитаты из стихов Верхарна в собственном прозаическом переводе.

И в советские годы Луначарский неоднократно обращался к Верхарну, находя в его творчестве немало поучительного для советской поэзии. Большое место уделил ему Луначарский в лекциях по истории западноевропейской литературы, прочитанных в 1923–1924 гг. в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова. Так, в частности, он говорил, что «Верхарн перерос свой символизм и перешел к пролетариату», а потому «лучшая часть Брюсова, то что в Брюсове для нас ценно, идет прямо от Верхарна».⁵ Сходство с Верхарном (но не влияние его) лектор нашел у Маяковского: «Если Маяковский утверждает, что он никогда не читал Верхарна, то, может быть, такие вещи передаются по воздуху».⁶ «Армянским Верхарном»⁷ назвал Луначарский народного поэта Армении Акопа Акопяна, знакомого ему еще по парижской эмиграции.

Смерть Верхарна под колесами поезда 27 ноября 1916 г. потрясла Луначарского. На вечере в память поэта, который состоялся в Женеве 12 декабря 1916 г., Луначарский произнес блестящую речь на французском языке.⁸ Тогда же была написана и послана в русскую газету «День» статья «Смерть Верхарна»⁹ — первая попытка осмысления его трагически оборвавшегося жизненного и творческого пути. В эти же дни, не раньше 10 декабря 1916 г., была послана в Париж и публикуемая в настоящем сборнике статья «Эмиль Верхарн». Она интересна по трем причинам.

Во–первых, статья «Эмиль Верхарн» — яркий образец партийной публицистики и литературной критики одновременно. Война есть преступление перед искусством, но лучшие представители его преодолевают временные заблуждения и объединяют усилия для борьбы с шовинизмом и милитаризмом — такова основная мысль этого боевого выступления Луначарского, насколько можно судить по уцелевшим отрывкам. Критик показывает эволюцию творчества Эмиля Верхарна от «Фламандских стихов» (1883) и «Монахов» (1886) до стихов последних лет, от пессимизма и отчаяния к вере в безграничные возможности человека — преобразователя жизни. Луначарский также характеризует поэтические сборники «Верховные ритмы» (по другому переводу «Державные ритмы» — 1910) и «Многообразное сияние» (по другому переводу «Многоцветное сияние» — 1906).

Луначарский с пониманием отнесся к позиции Верхарна в годы первой мировой войны, хотя и не одобрил ее. 18 апреля 1915 г. он опубликовал в парижской газете «Наше слово» «Письмо Э. Верхарну» немецкого писателя Ю. Баба с небольшим авторским пояснением. Из него видно, что Луначарский одинаково критически относится и к Ю. Бабу, и к его бельгийскому адресату. У Ю. Баба — «немецкое пристрастие», он «повторяет все то, что угодно было вложить в немецкие головы немецкому генеральному штабу».¹⁰ Но исключительно «бельгийская» точка зрения Верхарна есть роковое заблуждение, и потому он находит определенный резон в обвинениях Ю. Баба. При этом Луначарский и тогда, и в дальнейшем не торопился с окончательными выводами, а в советские годы он вполне определенно говорил о начавшемся нравственном возрождении Верхарна.¹¹ Публикуемая статья показывает, что у Луначарского были веские основания для таких утверждений: прежде всего — письмо Верхарна своему немецкому переводчику Паулю Цеху (1889–1946) — этот замечательный по силе убежденности и глубине чувств документ.

Во–вторых, статья «Эмиль Верхарн» содержит важное признание в том, что Луначарский встречался с бельгийским поэтом, — факт неизвестный нашему литературоведению. А они, эти встречи, были и оставили след в корреспонденциях и статьях Луначарского. В одной из них — «Из бельгийских настроений», написанной в Гавре 7 (20) ноября 1914 г., читаем: «Видел великого Верхарна. Он был недавно избран доктором Лидского университета, и в благодарность он в Лидсе прочитал на днях лекцию на тему „Дух Бельгии“».¹²

Видимо, эта встреча было короткой, и потому сообщение лаконично.

Ближе познакомился Луначарский с Верхарном в октябре 1916 г. в Лозанне, когда поэт приехал в Швейцарию читать рефераты. В примечаниях мы приводим выдержки из малоизвестной статьи Луначарского «Верхарн в Швейцарии» (1916), где критик делится своими впечатлениями от выступления Верхарна и рисует прекрасный по своей выразительности портрет поэта. Именно эту вторую — и последнюю — встречу вспомнил Луначарский.

Наконец, статья «Эмиль Верхарн» — один из эпизодов той борьбы, которую вел Луначарский с милитаристскими кругами Европы в период империалистической войны. Статья была опубликована в парижской социал–демократической газете «Начало» («Le Debut») 24 декабря 1916 г., № 73 и подписана известным партийным псевдонимом Луначарского — Воинов. «Начало» — наследница газет «Голос» («La Voix») и «Наше слово» («Notre Parole»), которые выходили в Париже в годы войны. Луначарский активно сотрудничал в них, напечатал ряд статей — «Наши задачи», «С новым годом», «Об единстве», «Интернационал смерти и разрушения», «The Labour Leader»¹³ и др., в которых последовательно отстаивал интернационалистскую точку зрения на войну, решительно осуждал шовинизм и оборончество во всех их национальных обличьях, солидаризировался с ленинской газетой «Социал–демократ».

Издание газет «в самой полицейской пасти Парижа»¹⁴ было делом небезопасным. Газеты выходили с большими «цензурными плешами», а сотрудники газет (наиболее сблизился тогда Луначарский с В. А. Антоновым–Овсеенко, Д. З. Мануильским и К. Залевским) постоянно ожидали репрессий. В ноябре 1915 г. Луначарский переехал на постоянное жительство в Швейцарию, однако не терял связей с газетой «Начало». Статья «Эмиль Верхарн», как говорилось в примечании от редакции этой газеты, была «получена редакцией по независящим обстоятельствам с большим опозданием». Французская цензура (так же, как и русская несколько раньше в статье Луначарского «Мысли Метерлинка о войне»¹⁵) старательно поработала над ней: в четырех местах она произвела купюры, а всего было вырезано 77 с половиной строк газетного текста! Видимо, мы никогда не прочтем этой статьи полностью.

Комплект газеты «Начало» — большая редкость, его, например, нет в фондах Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. С русскими социал–демократическими газетами, выходившими за границей, мы имели возможность познакомиться в Национальной библиотеке Франции. Статья «Эмиль Верхарн» отсутствует во всех библиографических указателях трудов Луначарского, ибо эти указатели не включают в себя фонды национальных иностранных библиотек.

В заключение скажем, что Луначарский и в дальнейшем предпринимал попытки печататься в газете «Начало». 8 февраля 1917 года газета в отделе «Почтовый ящик» сообщала «т–щу Воинову: Ваша статья „Предостережение Европе“ вычеркнута целиком цензурой». Осталось неизвестным, о чем именно хотел предупредить Европу русский критик–революционер накануне великих событий в России.

Эмиль Верхарн

Ужасная катастрофа, обрушивавшаяся на мир, не только убила множество людей и искалечила множество тел, она искалечила также и множество душ, до сих пор бывших здоровыми, порой цветущими и прекрасными.

<Далее 39 строк вырезано и заменено точками. — И. К.> Мы знали, что Верхарн — натура страстная, натура, по преимуществу интуитивная. Вся его поэтическая карьера есть ряд экстатических увлечений и порою производит впечатление метаний.

Первый его сборник, тот самый, который один из критиков сравнил с прорвавшимся нарывом, был полон глубокого сладострастия, гиперболического прославления плоти в самом вульгарном смысле, серией дерзких и исполинских рубенсиад. И вдруг, тотчас же вслед, появляются «Монахи» с их испански–католическим мистицизмом. А дальше ряд книг полного пессимизма, садических самоистязаний, книг, которые всю природу изображают в виде то похорон, то сада пыток.

Это настроение еще порождает кошмарные образы в «Моих встречах», но последняя встреча — Св. Георгий — является уже какой–то неожиданной вспышкой надежды. Когда Верхарн впервые обратился к социальным темам — он сделал это из внутреннего побуждения и как символист.

Картина интенсивного опустошения и оскудения фламандской деревни под влиянием острого отлива населения в города казалась ему прекрасным рудником тяжелых образов, исходя из которых он сможет излить всю свою личную тоску. Недаром он пересыпал эти унылые изображения Песнями Безумца, написанными еще в предыдущую эпоху, когда Верхарн действительно боялся сойти с ума.

Однако возможность радостных экстазов жила в этой способной на столь бурные противоречия душе. Он пошел навстречу городам–спрутам с целью описать их, как олицетворение бессердечного, автоматического зла, и вместо этого нашел в городе, в душе его, в активном творческом труде человеческом, в мощных и покорных машинах, новых слугах человеческого гения — источник великого и радостного вдохновения.

С тех пор Верхарн стал оптимистом. Это не значит, чтобы он закрывал глаза на ужасы жизни: он ясно видел их и ярко описывал. Это не значит, чтобы он не предвидел на пути человечества великих страданий и борений. Но все погружено было для него в прекрасную кипучую реку динамизма. Бурная динамика современной жизни опьянила его. Он знал, что этот неукротимый поток несется навстречу новым зорям. Понимая все, благославляя все, как необходимый элемент великой борьбы все более сознающего себя разума, все более организованной коллективной воли со стихиями — он решительно становился, конечно, на сторону самых прогрессивных элементов общества, он был социалистом, антимилитаристом, свободомыслящим и интернационалистом.

В таких книгах, как «Верховные ритмы» или «Многообразное сияние», он подымает это свое поэтическое настроение до степени религии динамического пантеизма.

Война и принесенные ею ужасы должны были, конечно, с невероятной силой ударить в это чувствительное и столь легко уклоняющееся в крайности сердце. Его дух заметался в конвульсиях сострадания и ненависти. Недаром еще в начале 1915 года Верхарн писал одному из своих друзей, что меньше всего он может простить немцам то, что они его, жившего любовью, научили ненавидеть.

<Далее 20 строк вырезано и заменено точками. — И. К.> Я слышал последний его реферат, тот самый, с которым он ездил, когда его настигла нелепая смерть.^а)

<Далее вырезано 8.5 строк, вместо текста идут точки. — И. К.>

………….. его письмо, которое мы заимствуем из Vorwarts'a от 10 декабря текущего года, письмо, написанное, можно сказать, накануне смерти… Оно адресовано другу Верхарна немецкому поэту Цеху, в настоящее время немецкому солдату на Сомме. Верхарн переслал это письмо через Голландию.^б) Вот его точный перевод.

Друг мой.

Из волн горечи, в которую я погружен, из глубины этого колодца крови, протягиваю я вам руку с приветом. Я слышал, что вы сейчас во Фландрии. Бедная моя Фландрия! Я знаю, однако, что она начинает вновь зеленеть! Пусть добрый ветер той страны овеет вас всем плодородием этих светлых долин. Дышите им, он живет в моих «Волнующихся нивах». Я знаю, что книга эта может быть спокойной в ваших руках и что вы не жалеете, что стали моим переводчиком. О бедная моя Фландрия. Быть может, я вернусь. Быть может, мы еще увидимся. Желчь тает в моем сердце. Я устал от борьбы. Весь мир утомлен ею. Все, что произошло — произошло между нами, мы же остались теми же. Весь мир оказался настроен на фальшивый лад. Всеобщая толкотня и шум увлекли и нас. Будьте терпеливы еще на краткий срок, мой друг. Когда я вернуть — мы увидимся.

<Далее 10 строк текста вырезано. — И. К.>

Воинов

(Начало, 1916, 24 декабря, № 73)

Примечания

^а) В статье «Верхарн в Швейцарии» (День, 1916, 2 октября, № 271) Луначарский писал:

«Эмиль Верхарн приехал в Швейцарию с целью прочесть в трех или четырех крупных культурных центрах маленькой нейтральной страны реферат о „Молодой Бельгии“. Я слушал его реферат в Лозанне. В настоящее время он уже прочитан в Берне и Цюрихе.

Я с любопытством смотрел на поэта, духовно, как известно, столь сильно и для многих горестно изменившегося под влиянием нечеловеческой скорби, охватившей его чуткое сердце в атмосфере страданий родины.

Однако физически нисколько не изменился: та же небольшая, подвижная, сутулая фигура, то же богатое морщинами, выразительное лицо с рыжеседыми, еще густыми волосами, и характерными длинными усами. Я и прежде отмечал в нем своеобразное соединение интеллигентской хрупкости и некоторого старчества с ясно дающей себя знать исключительной нервной мощью. Маленький Верхарн сидит за столом сгорбившись, но в этой поджатости, в этой согбенности его фигуры чуется не только привычная поза кабинетного человека и слабость дряхлеющего спинного хребта, нет, — странным образом и очень часто всякий раз, как Верхарн загорается внутренним огнем, — этот горб напоминает вам спину кошачьего хищника, собравшегося для прыжка. Тонкая худая рука Верхарна все время жестикулирует и лишь очень редко — это жесты плавные или ласкающие; почти постоянно Верхарн либо рубит ладонью решительными и короткими ударами, либо крепко сжимает свой жилистый кулак, либо делает из своей почти судорожной руки настоящее подобие орлиной лапы. В этом человеке масса нервного электричества, и вы чувствуете, что его хрупкое тело одержимо могучими токами, исходящими из его мозга».

Сам реферат вызвал у Луначарского двойственное отношение. Критик отмечает живые характеристики, которые Верхарн давал де Костеру, Лемонье, Роденбаху и особенно Метерлинку, «о котором он говорил с нежностью и умилением». Но в поле зрения поэта не попали некоторые имена, например, Э. Барнаволь, трагедию которого «Космос» Луначарский называет «Блестящим панданом к „Зорям“». Луначарский с уважением отмечает попытки Верхарна очертить национальную самобытность бельгийской литературы, и он же осуждает поэта за фальшивые ноты национализма.

«Ужасно, — пишет он, — что целый клубок разной лжи, вытекающей из официального положения Бельгии, показался обязательным Верхарну, как следствие его глубокой и заслуживающей всякого уважения патриотической скорби».

^б) Луначарский дает в своем переводе письмо Э. Верхарна, опубликованное в немецкой социал–демократической газете «Vorwarts» (1916, 10 декабря, № 339). Письму предшествовало небольшое редакционное предисловие. Приводим его в нашем переводе:

«Весь мир устал… Эмиль Верхарн был нам так близок, что его песни ненависти военных лет не смогли окончательно оттолкнуть нас от него. Он слишком сильно и поспешно вымещал свою злобу на Германии. С другой стороны, неизменными оставались его неувядаемые творения — творения великого и социального лирика, который воспел силу и величие, мерзость и позор необычайно интенсивно текущей жизни людских масс. Перед смертью Верхарн смог оставить доказательства возрождения своих старых чувств, которые он питал к человечеству, в том числе и к немецкому народу. Через Голландию он направил письмо поэту Паулю Цеху, который был дружен с ним и который находится в огне сражений на Сомме».