25 сентября (8 октября) [1917 г.]
Дорогая детка,
Вчера я в первый раз за все это время был в театре. Неожиданно выдался свободный вечер. Вещь крайне редкая. Попал в Музыкальную драму на «Черевички» Чайковского. К сожалению, опера оказалась «так себе», исполнение недурное, постановка посредственная. А жаль. Потому что хороших спектаклей в Петрограде немало, только выбирать я не могу. Вскоре будет также два Скрябинских концерта под управлением Куссевицкого. На один, кажется, смогу пойти. Очень хочется. Вообще для музыки, чтения и даже — увы! для диктования брошюр не остается времени. Приходится действовать при помощи стенографических записей лекций. Но это техника хорошая. Прочел я зато много полезного в тюрьме и даже написал 2 акта Дон–Кихота. А дальше двинуть, очевидно, надолго не смогу.
Вокруг меня начинается кое–какая группировка сил. Дм. И. Лещенко все теснее со мной связывается. Очень поддерживает молодой преподаватель драматической школы т. Игнатов. Затем (уехавший, впрочем, на месяц) певец Мариинского театра — Александрович, актер т. Соловей, Л. М. Рейснер и некоторые другие. Дальше будет больше.
Но центр тяжести всему — политика. Время крайне тревожное. Я заявил, правда, что до некоторой степени ухожу от политики, хотя я, разумеется, выбран в Демократический совет, но я туда не хожу. Однако на деле–то от политики не уйдешь. Буржуазия готовится наступать. Силы крайне левой быстро растут. Меньшевики и эсеры качнулись опять направо, средние — наиболее надежные пути, видимо, закупориваются и можно ждать острого конфликта. А тогда? В ту или другую сторону, но ситуация явным образом должна резко измениться. Мы строим торопливо. Не так плохо, хотя сил маловато, а препятствия чудовищно велики. Но главное — мы строим на вулкане.
Хорошо то, что моя роль первой скрипки в культурно–просветительском деле получила широкое признание и среди большевиков, и в Советах вообще, и в Думе, и в пролетариате, и даже среди специалистов. Если буду жив, и политика даст хоть какие–нибудь возможности культурной работы, то в этой области я создам немало ценного. Надеюсь, по крайней мере…
Ужасно, что ты не пишешь. Я не могу взять этого в толк. Остается у меня лишь одно горько–утешительное предположение, что письма твои задерживаются и не доходят.
Между прочим, если бы ты все же смогла приехать: квартиру за разгрузкой Петрограда найти можно было бы. Пока же можно было бы пожить у Сухановых, у которых есть совсем свободные 2 комнаты. Но это… пустая, как я вижу, надежда.
Одно теперь — пережить эту зиму. Думается, что если переживу, то не только увижу вас, моих ненаглядных, но и выйдем мы все на твердую дорогу.
Я тебе писал о деньгах. Разрешено мне высылать вам по 500 р. в месяц. Первые послал, хотя с чудовищным опозданием. Вторые смогу послать 1 октября старого стиля (пойдут 7 — надеюсь на валюту). А дальше каждого 1–го. При падении рубля разрешат высылать — 600.
Целую вас крепко, мои дружочки, мои ангелы, мои грезы сладкие! Когда же, когда же!?
Твой Тото старший.
25/IX.
РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 1. Д. 12. Л. 106–107.
Автограф.
Опубликовано: «Вопросы истории КПСС».
