В моей уже долгой жизни и в моей довольно обширной литературной деятельности имеется немало ошибок, среди которых есть и серьезные.
Но самая моя большая ошибка это именно та, с которой связаны опубликованные в первой книге «Литературного наследства» материалы из протоколов совещаний расширенной редакции «Пролетария».1 Самое воспоминание об этих ошибках, которые заслужили немедленного и строгого осуждения партии в лице редакции «Пролетария», для меня, конечно, достаточно тягостно. Но мы имеем здесь дело со страницей истории партии, страницей, на которой я играл столь невыгодную для меня роль, но все же по–своему ценной в связи со всей ситуацией тех годов.
Как раз та эпоха была для меня эпохой целой аккумуляции всевозможных ошибок. Очевидно, я еще ни в какой мере не изжил в себе интеллигентского ошибочного мышления и чувствования, что сумели сделать столь много товарищей, так же, как и я, принадлежащих по происхождению к интеллигенции, но вставших уже тогда обеими ногами на пролетарскую почву.
Всю совокупность тогдашних заблуждений я теперь прекрасно понимаю именно как результат таких мелкобуржуазных интеллигентских наклонностей, заставивших меня пойти по неправильной линии, — прочь от того твердого и светлого ядра партийной теории и партийной практики, которым руководил Ленин. Не разделяя эмпириомонистической философии Богданова, я тем не менее был близок к ней и во всяком случае не стоял ближе к партии, чем Богданов, в философском отношении, поскольку старался внести в марксизм совершенно чуждые ему элементы махизма, эмпириокритицизма. Рядом с этим (и, конечно, в глубокой связи с этим) я примкнул к Богданову и в политическом отношении, разделяя ложную политику ультиматизма.
Но самым ложным шагом, который я тогда сделал, было создание своеобразной философской теории, так называемого «богостроительства».
В период поражения революционного движения 1905 г. я, как и все другие, был свидетелем религиозных настроений и исканий. Под словом «богоискательство» в то время скрывалась всевозможная мистика, не желавшая компрометировать себя связью с уже найденным богом той или другой официальной религии, но искавшая в природе и истории этого несомненно мироправящего бога.
Я напал на такую мысль: конечно, мы, марксисты, отрицаем существование какого бы то ни было бога и искать его нечего, потому что нельзя найти несуществующее.
Но все же мы окружены огромным количеством людей, находящихся под известным обаянием религиозных запросов. Среди них есть такие круги (в особенности, как я думал, крестьянские), которым легче подойти к истинам социализма через свое религиозно–философское мышление, чем каким–либо другим путем.
Между тем, рассуждал я, в научном социализме таится колоссальная этическая ценность; его внешность несколько холодна и сурова, но он таит в себе гигантские сокровища практического идеализма. Так вот надо только суметь в своеобразной полупоэтической публицистике вскрыть внутреннее содержание учения Маркса и Энгельса, чтобы оно приобрело новую притягательную силу для таких элементов.
Руководствуясь этим фальшивым настроением, я написал ряд сочинений (среди них большой двухтомный труд «Религия и социализм»), в которых раскрывал научный социализм как шествие человека через социальную борьбу, науку и технику по направлению к все более неизмеримой власти над природой. Бога нужно не искать, толковал я, его надо дать миру. В мире его нет, но он может быть. Путь борьбы за социализм, т. е. за триумф человека в природе, это и есть богостроительство.2
Правда, я в своих книгах тщательно указывал на то, что социализм, который я трактовал как наивысшую форму религии, есть религия без бога, без мистики, но на самом деле вся концепция представляет собой что–то вроде упрощенного фихтеанства, приспособленного к полуматериалистическому способу выражения.
Контроль партии скоро заставил себя чувствовать. Субъективно он был для меня крайне неожиданным. Когда в «Пролетарии» появилась статья «Не по дороге»,3 я был глубоко огорчен и раздражен.
Субъективно мне казалось, что я делаю полезное для партии дело, и некоторое время я продолжал сопротивляться, настаивая на том, что моя концепция есть тот же марксизм, только одетый в особые одежды, рассчитанные на эффект в определенной среде, и что мои определения социализма, мое выражение «богостроительство» — нисколько не лишают моей концепции характера самого последовательного атеизма.
Когда человек партийный хочет защищать свою заведомо ложную точку зрения, он со ступеньки на ступеньку катится ниже. Моя статья во второй книжке «Литературного распада» была чрезвычайно неудачна со всех точек зрения.4 Она была полна раздражения и попыток апеллировать к «свободе мнения и творчества» в партии, к «широкому» пониманию марксизма против «узкого» и к тому подобным дряблым, опасным тенденциям борьбы с точными и ясными границами партийности, за гнилой либерализм для себя и для других таких же «блуждающих искателей».
Партия не могла не реагировать на это при любой обстановке. Но сюда привходили и некоторые причины, заставлявшие партию обратить на мои тогдашние, быть может, лишенные какого–либо серьезного значения книги обостренное внимание.
Во–первых, я составлял часть группировки впередовцев, которая, чем дальше, тем больше, означалась как нетерпимая в общебольшевистской фракции. Во–вторых, меньшевики уже начали пользоваться философскими ошибками впередовцев, в том числе и моими грубыми заблуждениями, чтобы бросать тень на всю большевистскую фракцию.5
Само собой разумеется, все постановления расширенной редакции и все другие акты, которые большевики–ленинцы предприняли против моих выдумок, были глубоко справедливы и выражали историческую необходимость. Все же я не сразу отошел от своих ложных позиций; я довольно легко и скоро убедился, что терминология моя никуда не годится, но я не замечал, что, кроме терминологической путаницы, во всей моей концепции была и политически недопустимая тенденция.
В промежуток времени между осуждением партией моих построений и Февральской революцией я несколько раз при встречах с Владимиром Ильичем говорил с ним на эти темы. Самый большой разговор был в Копенгагене в августе — сентябре 1910 года. Я приехал туда как представитель группы «Вперед» на международный конгресс II Интернационала, но в течение всего съезда я работал в глубоком контакте с ленинцами и даже, по их поручению, представлял их в комиссии по вопросу о взаимоотношениях партии и рабочих кооперативов. Личные отношения с Лениным у меня никогда не прерывались. В общем он относился ко мне снисходительно, а я всегда к нему с величайшим уважением. Поэтому во время наших разговоров на всевозможные темы мы очень часто беседовали мирно, и Ленин проявлял всю ту исключительную обаятельность, которую он умел внести в частные товарищеские отношения. Но когда мы заговорили о моих богостроительских домыслах, то Ленин превратился в очень строгого учителя и заговорил в самом резком тоне, не стесняясь в выборе выражений.
Мне кажется, что я и теперь могу передать с большей или меньшей точностью, что от него тогда слышал. По крайней мере то, что врезалось в мою память:
«Самое позорное в этой вашей позиции, — говорил мне Ленин, — это то, что вы действительно воображаете, будто делаете честь марксизму, когда называете его величайшей из религий, и будто вы чем–то украшаете его, когда, не ограничиваясь этим мерзейшим понятием — религия, еще при помощи разных ухищрений притягиваете туда и позорное слово „бог“.
В то время как научный социализм есть нечто прямо противоположное всякой религии, в то время как всякий марксист является беспощадным борцом против религии, вы пытаетесь поставить социализм в одну шеренгу с религией, вы пытаетесь перебрасывать мосты через непроходимые бездны, которые отделяют материализм от всего, хотя бы слабо попахивающего поповством.
Вот это непонимание, повторяю, делает ваши ложные шаги такими отвратительными».6
Я пытался слабо защищаться и возражал:
«Владимир Ильич, я думал, что социализм выигрывает от раскрытия его этической ценности, от того, что он будет представлен как полный ответ на все религиозные проблемы и, таким образом, как завершитель и разрушитель, ликвидатор всякой религии. Я думал, что так будет по крайней мере в глазах людей, которые, не будучи пролетариями, своими особыми путями ищут дороги к пролетарской истине».
Владимир Ильич с прежней жесткостью подхватил это мое возражение.
«А на что нам симпатии людей, которые могут проникнуться к нам любовью, только если мы навяжем на себя всякое зловонное тряпье старых вреднейших предрассудков, давно уже во всех своих редакциях служащих одним из главных способов держать умы масс в слепоте?»
Я помню, Ленин тут засмеялся, но отнюдь не дружелюбно.
«Нет, — воскликнул он, — такие люди с таким богостроительством не приведут к нам крестьянского медведя. Этот медведь их не пустит назад. Вы скользите от марксизма в гнуснейшее болото, и если вы не опомнитесь и уже не станет яснее в головах от того удара, который на вас обрушила партия, то, боюсь, вы не сумеете спастись от самой неприглядной судьбы, жертвой которой делались и до вас всякие неустойчивые типы, случайно забредшие в ряды пролетарской партии и потом потерявшиеся чёрт знает в каком–то историческом мусоре».
Я привожу эти гневные слова, ручаясь почти за полную их точность, именно для того, чтобы показать всю резкость и беспощадность осуждения Лениным моих религиозно–философских мыслей.
Я лишь позднее познакомился с письмами Ленина к Горькому по этому поводу, и в них встречаются подобные выражения и в столь же резкой форме.7
Когда грянула война, остатки впередовцев оказались на боевых антивоенных позициях.
Когда пришла первая революция 1917 г., я немедленно поехал в Цюрих, где жил тогда Владимир Ильич, и предложил безоговорочно отказаться от всех разногласий и вступить в ряды ленинцев.
Мое предложение было принято. Сейчас же вслед за поездом, который увез Ленина, поехал в Россию и я. Только благодаря тактическим постановлениям большевистского центра так называемая межрайонная организация, к которой я примкнул, не сразу вошла в партию большевиков: это произошло в июльские дни.8
Я смею думать, что когда Центральный Комитет, руководимый Лениным, после Октябрьской революции, в подготовке которой я принимал посильное участие, призвал меня в Совнарком и поручил мне такой ответственный в культурном отношении наркомат, как наркомат просвещения, то сделано это было постольку, поскольку признали, что от прежних моих заблуждений во всем существенном и главном я сумел уже освободиться.
Но говорить нужно всё до конца. Я сделал в этой области, о которой я сейчас пишу, чрезвычайно дурной шаг, если не ошибаюсь, в 1922 г. или немного позже. Издавая целый ряд своих сочинений, я решился выбрать из моей книги «Религия и социализм» лучшие главы, которые казались мне непредосудительными, и опубликовать их под новыми названиями с оговаривающими предисловиями.9 В этих предисловиях я отказывался от старой терминологии, делая отступления от моих вредных позиций, но это нисколько меня не оправдывает. Ни с какими предисловиями и замечаниями, как бы далеко ни шла в них критика (а моя тогдашняя самокритика была явно недостаточной), давать эти книги было нельзя. Если партия в то время не высказала мне прямо своего выговора за такое неуместное возобновление вредных и осужденных книг, хотя бы и в переделанном виде, то это не лишает необходимости подчеркнуть здесь, что я считаю это переиздание старых ересей безусловно недопустимой ошибкой.
Я ограничиваюсь здесь этими строками. В связи с общей проверкой моих прежних работ мне придется более широко и подробно охарактеризовать мои блуждания, от которых я могу отделаться только путем самого внимательного их анализа, путем вскрытия их несостоятельности, вредности, путем самого решительного отказа от всех следов моих ложных учений.
<1931>
Совещание расширенной редакции «Пролетария» происходило в Париже с 21 по 30 июня 1909 г. На третьем заседании (23 июня) обсуждался вопрос о «богостроительстве». В принятой совещанием резолюции «О богостроительских тенденциях в социал–демократической среде» было сказано:
«Принимая во внимание, что в настоящее время, когда — в атмосфере упадка общественного движения — рост религиозных настроений в контрреволюционной буржуазной интеллигенции придал этого рода вопросам важное общественное значение и что в связи с этим ростом религиозных настроений делаются ныне и отдельными социал–демократами попытки связать с социал–демократией проповедь веры и богостроительства и даже придать научному социализму характер религиозного верования, — расширенная редакция «Пролетария» заявляет, что она рассматривает это течение, особенно ярко пропагандируемое в статьях т. Луначарского, как течение, порывающее с основами марксизма и приносящее по самому существу своей проповеди, а отнюдь не одной терминологией, вред революционной социал–демократической работе по просвещению рабочих масс, и что ничего общего с подобным извращением научного социализма большевистская фракция не имеет».
Материалы из протоколов этого заседания были напечатаны в «Литературном наследстве», кн. 1 (1931), стр. 27–36. Полный текст протоколов появился в кн.: «Протоколы совещания расширенной редакции „Пролетарий“». Партиздат ЦК ВКП(б), 1934.
↩- Кроме книги «Религия и социализм» (СПб., «Шиповник», ч. I, 1908; ч. II, 1911), «богостроительские» идеи развивались Луначарским в статьях: «Будущее религии» («Образование», 1907, № 10, стр. 1–25, и № 11, стр. 30–67), «Атеизм» (в сб. «Очерки по философии марксизма». СПб., изд. «Зерно», 1908, стр. 107–161), «О XXIII сборнике „Знание“» (в сб. «Литературный распад», кн. 2, СПб., 1909, стр. 84–119). ↩
- Статья «Не по дороге» была напечатана в газете «Пролетарий», 1909, № 42, 12/25 февраля, как редакционная. Здесь была дана острая критика статьи Луначарского «О XXIII сборнике „Знание“» и содержащейся в ней оценки повести Горького «Исповедь». ↩
- См. примеч. 2. ↩
- Использовать философские ошибки «впередовцев» в борьбе против большевизма начал Плеханов в статье «К вопросу о захвате власти» (Г. В. Плеханов. Сочинения, т. XIII, стр. 211, а также стр. 274–275, 354–355). Позже выступили А. Деборин в статье «Философия Маха и русская революция» («Голос социал–демократа», 1908, № 4–5), Л. Аксельрод–Ортодокс в статье «Два течения» (в кн. «На рубеже». Критический сборник. СПб., 1909) и др. ↩
Ср. слова В. И. Ленина в работе «Материализм и эмпириокритицизм»:
↩«Каковы бы ни были ваши благие намерения, товарищ Луначарский, ваши заигрывания с религией вызывают не улыбку, а отвращение»
(В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 195);
«Позорные вещи, до которых опустился Луначарский, — не исключение, а порождение эмпириокритицизма, и русского, и немецкого»
(там же, стр. 366).
- См.: В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 48, стр. 226–228 и 230–233. Письма Ленина к Горькому 1908–1913 гг. были впервые напечатаны в «Ленинском сборнике», I, 1924. ↩
- На VI съезде РСДРП (б), происходившем в Петрограде с 26 июля по 3 августа 1917 г. ↩
- См. кн.: А. В. Луначарский. От Спинозы до Маркса. Очерки по истории философии как миросозерцания. Изд–во «Новая Москва», 1925. ↩
