<17 марта 1920 г.>
Дорогой Владимир Ильич,
У нас с самого начала революции работает и до революции приобретший известность тов. Дени. Ему принадлежат лучшие плакаты, которыми мы пользовались в нашей агитации.
Работа его хорошо известна <…> Тов. Дени — человек больной. Он жаждет продолжать и развернуть свою работу, может быть, не только в русском масштабе, но и в масштабе национальном. Талант его позволяет ему быть в этом отношении своеобразным выразителем наших идей. Некоторые его плакаты частью с текстом Демьяна Бедного уже в настоящее время перепечатаны, как я это видел, в иностранных журналах.
Об утверждении проекта памятника Карлу Марксу
Ввиду его болезни необходимо создать ему сколько–нибудь сносные условия существования, за которые он безусловно сможет вознаградить нас прекрасными, очень острыми и меткими вещами.
Лично я лишен почти всякой возможности устроить это, так как дело идет, конечно, не о заказах, оплачиваемых деньгами, это я устроить мог бы, а о квартире и продовольствии здесь, в Москве, если желательно (а я думаю, что это очень желательно) удержать его именно здесь, в ближайшем соседстве Наркомпроса, ЦК партии, КИДел и Центропечати, а равно агитационных органов ПУРа, которым всем он может быть очень полезен.
Итак, я просил бы Вас посодействовать мне, попросту дав мне соответственную бумажку и позвонив к соответственным людям в следующих отношениях: в предоставлении т. Дени удобной и достаточно теплой комнаты в одном из советских домов или в Кремле, вообще где окажется возможным, во–вторых, предоставлении ему права либо обедать в столовой народных комиссаров, либо получать достаточное количество продовольствия домой каким–нибудь способом. Повторяю, что т. Дени человек больной и что было бы крайне нерасчетливо поставить его в условия скудные.
Кроме того т. Дени еще в прошлый свой приезд очень просил дать ему возможность побывать несколько раз на заседаниях Совнаркома для того, чтобы записать кроки с наших товарищей. Т. Дени очень быстро, интересно ухватывает сходство, и несколько таких сеансов несомненно дали бы больше, чем все почему–то неудачные попытки создать наши портреты со стороны других художников.
Очень прошу Вас, Владимир Ильич, сообщить мне по телефону, что Вы можете сделать в помощь мне для того, чтобы мы могли приютить и дать возможность спокойно работать одному из наиболее искренних и талантливых наших друзей.
Крепко жму Вашу руку.
А. Луначарский
17/III 20 г.
«Новый мир», 1965, № 4, стр. 244–245. ЦПА ИМЛ, ф. 461, оп. 1, ед. хр. 30910.
Виктор Николаевич Денисов (псевд.: Дени; 1892–1946) художник–график, в то время работал в Казани. Совместно с Демьяном Бедным создал несколько плакатов: «Антанта», «Незыблемая крепость», «Деникинская банда», «Капитал», «Паук и мухи» и в 1920 г. — «Царский жандарм», «Барон Врангель». Комментатор указанной публикации в «Новом мире» отмечал, что не обнаружил письма Дени к Луначарскому. Ниже мы публикуем отрывок из этого письма (см. стр. 170).
В 1921 г. Дени стал сотрудничать в «Правде». Известный карикатурист Борис Ефимов в сборнике «М. И. Ульянова — секретарь „Правды“» (М., 1965 г.) писал:
«Кстати о „дружеских шаржах“. Они тогда частенько появлялись в газетах и журналах и пользовались большим успехом у читателей. Замечательным мастером этого забавного жанра был, как известно, В. Дени, создавший целую галерею добродушно–лукавых юмористических портретов виднейших политических деятелей Советской страны… Никому не приходило в голову, что Михаил Иванович Калинин или, скажем, Алексей Максимович Горький может „обидеться“ на дружеский шарж. Было хорошо известно, как добродушно смеялся Ильич, когда видел свое шутливое изображение в карикатурах Дени на страницах „Правды“ („Генуэзская Татьяна“, „Вопль наболевшей души“)»
(стр. 199–200).
Приведем характеристику Дени из статьи Луначарского «О художнике Дени», впервые напечатанной в газ. «Вечерняя Москва», 1928 г., № 192, 20 августа:
«Его искусство художника–графика — это, пожалуй, то, что наиболее достойно удивления в собрании его произведений, ценных, однако, и многими другими сторонами. Дени стал теперь исключительно политическим карикатуристом и рисовальщиком.
Я помню, как когда–то пришел он ко мне и показался очень молодым и очень больным и, как говорил мне не без грусти, что ему надоело кропать своими карандашами го, что приемлемо для старого мира, что он приветствует революцию и хотел бы отныне посвятить свои силы ее делу. Так он это и сделал. И теперь за ним уже десять лет талантливой службы на политическом фронте нашей революции. В Дени мы имеем соединение острого политического ума, безошибочно понимающего ситуации и отношения между нами, друзьями и врагами нашими, и сильного художественного дара.
Каждого поразит, прежде всего, умение Дени схватить сходство с реальными лицами, которых он воспроизводит на своих листах. И это, конечно, не фотографическое сходство. Это — сходство внутреннее. Дени рисует невероятно похоже даже тех, кого он никогда не видел. Мало того, он рисует их настолько похоже, что если и вы тоже никогда их не видали, то вы сразу проникнитесь убеждением, что все же такими именно, как у Дени, эти люди и являются по своему психофизическому строению.
Имеет ли Дени дело с образом, который он сам создал на основании некоторой документации, или с человеком, которого он часто видит и хорошо знает, — он одинаково владеет его физиономией, он вставляет ее в какие угодно комбинации. Он может изобразить Степанова–Скворцова или Демьяна Бедного в образе протодиакона, и тем не менее сделает посвященные им листы не только мягко смешными по заключенному в них юмору, но они оказываются еще и „похожими“ до смешного. Он может придать лицам какое угодно выражение: улыбающееся, плачущее, выражающее целую тьму всяких нюансов. Часто выражение лица, найденное Дени, можно определить только многими словами, чуть не полстраницей текста. А чем сам Дени создал их? Дюжиной штрихов.
Огромное мастерство Дени освещено изнутри. Дени не только рисовальщик, он — поэт, он литератор карандашом. Ему свойственен необыкновенно мягкий юмор, теплая и тонкая усмешка, которой он дружески похлопывает по плечу того или другого — нас или наших „друзей“. Посмотрите, например, на очаровательный лист, где Калинин сидит с мужиком перед гигантским самоваром. Это, можно сказать, шедевр тончайшего, не желающего ни до чего договориться юмора. Сколько можно с улыбкой на губах передумать, рассматривая этот драгоценный листок.
Но Дени свойственна также в высшей мере злоба и презрение.
Злобой обливает он в особенности империалистическую буржуазию. С ней он расправляется свирепо, обнаруживая ее свирепость. Он ненавидит ее и, соприкасаясь с ней, переходит к гиперболе, к сарказму, к смеху, в котором столько негодования, что он уже замирает, этот смех, и остается почти одно негодование. А рядом с этим — все то же блестящее мастерство.
Несколько слов о технике Дени. Она довольно разнообразна. Но в общем Дени предпочитает штрих, сухой и элегантный, широким линиям или пятнам. Он остается чистым рисовальщиком. В этой области он превосходен».
В предисловии к книге «Дени. Политические рисунки» (М.—Пг., ГИЗ, 1923) Луначарский писал:
«Демьян <…> Карикатурист и фантаст. Оставаясь реалистом, он употребляет гиперболы и полеты в область чистейшей фантастики. Он берет нарочно то тот, то другой стиль, но стиль не доминирует над ним, а он им пользуется. И карикатура предполагает тоже гиперболы, фантастику. Всем этим богат Дени.
<…> Дени очень любит, когда Демьян делает ему тексты. И хотя много хороших иллюстраторов иллюстрировали Демьяна, но если бы какая–нибудь из лучших книг Демьяна иллюстрировалась бы Дени, то сходство их талантов и их значения еще больше бросилось бы в глаза.
У Демьяна чистейший русский язык; у Дени чистейший классический штрих. Они оба реалисты–психологи. Демьян правдив, поэтому его и понимают сотни тысяч рабочих и крестьян. Он своим лукавым глазом очень хорошо видит действительность и необыкновенно выпукло ее передает. И Дени — реалист. Никаких в нем нет стилизаторских ломок вещей, никаких формальных подходов».
