Антирелигиозные диспуты, шумные и страстные, не утихают во всех городах и селах России. Имя Введенского приобретает все более широкую популярность. Весной 1923 года в Политехническом музее впервые он скрещивает оружие с А. В. Луначарским. Это был конец мая, и темой диспута была только что вышедшая во Франции книга Анри Барбюса „Иисус против Христа“.1 Диспут был назначен по инициативе ОКС (Общество культурной связи с заграницей), и председательствовала на этом диспуте руководитель ОКС О. Д. Каменева.
Луначарский приехал за пять минут до начала. У входа он столкнулся со своим оппонентом. Подойдя к нему первым, нарком обменялся с Введенским крепким рукопожатием. Обдав обновленческого Златоуста запахом тонких заграничных духов, он галантно уступил ему дорогу при выходе на эстраду.
Оба оратора импровизировали свои речи. Луначарский говорил легко и свободно, в тоне светской беседы, пересыпая свою речь анекдотами, остротами, не повышая голоса, без жестикуляции и пафоса. Произношение слов на иностранный манер („режиссер“, „мебль“) завершало впечатление высококультурного человека — европейца.
Введенский начал в том же тоне. Однако в середине речи произошел перелом. Введенский заговорил о главе в книге Барбюса под названием „Кто–то прошел!“. И речь Введенского стала порывистой, трепетной, нервной. Взволнованно говорил он о шагах, которые слышатся в истории, о шагах, которые отдаются в каждом сердце… „Кто–то прошел, кто–то прошел! Разве не слышите вы, что кто–то прошел“, — восклицал он, как бы пораженный каким–то внезапным видением и как бы прислушиваясь к чему–то. И публика, собравшаяся в обширном зале, ерзала на стульях и беспокойно переглядывалась, где–то уже слышались приглушенные рыдания. О. Каменева пожимала плечами.
„Высококвалифицированный религиозный гипнотизер“, — бросил Луначарский реплику, после диспута переданную Введенскому. А оратор уже ничего не слышал и не видел — на него, как он сам любил говорить, — „нашло“. От развязной светской манеры не осталось и следа, на трибуне стоял оратор, который говорил большие слова о Христе, единственной светящейся точке в истории. Без него все в мире бессмысленно, хаотично, ненужно. Мир без Христа — это уродливая карусель отвратительных масок, лишь один клубок свивающихся в конвульсиях тел… Размахивая руками и позабыв о прыгавшей и перевертывавшейся у него на груди панагии, Введенский броско и смело рисовал картину человеческих необузданных страстей, от которых содрогаются небо и земля. Он рисовал эту картину и сам как бы пугался ее, восклицая в лихорадочном забытьи: „Но все же кто–то прошел! Кто–то прошел! Разве вы не слышите, что кто–то прошел? Ведь нельзя же жить, если никто не прошел!“
И в конце речи он потряс весь зал, говоря об этом „кто–то“. Кто–то — это Христос, Вечный, Живой, Сияющий в нетленной красоте — Единый, Кто указывает человеку истинный путь…
Восторг был всеобщим. Аплодировали все: тихоновцы и обновленцы, сектанты и старообрядцы, свободомыслящие интеллигенты и даже многие атеисты…
И после диспута, когда Введенский, весь под впечатлением своего выступления и еще ничего не видя и не слыша, столкнулся с кем–то в дверях, его остановили со словами: „Кажется, кто–то прошел!“ Это был Луначарский. „Моя жена хочет познакомиться с вами“, — любезно заметил он и подвел Введенского к своей молодой жене Н. А. Розенель.
<…>
В конце января 1925 года в Москве был созван расширенный Пленум Синода, который должен был подготовить почву для предстоящего в октябре Поместного Собора.<…>
Пленум не ограничился принятием этого обращения: 1 февраля 1925 года депутация от Пленума Синода была принята Председателем Совнаркома СССР А. И. Рыковым.
„Депутацию возглавляли трое: митрополит Вениамин с Серафимом и я, — все мы в белых клобуках, — и еще десять человек. Привезли нас в Кремль, подъехали к зданию Совнаркома — лестницы там тогда не было — покатая плоскость и лифт — поднялись на второй этаж“, — вспоминал А. И. Введенский.
Приемная комната около кабинета Председателя Совнаркома увидела в этот день странных гостей: белые клобуки, шуршащие шелковые рясы, сапоги и камилавки — все это заполнило обширное помещение, оттеснило на задний план обычных посетителей. К А. И. Введенскому подошел солидный, пожилой, франтовато одетый джентльмен.
„Что значит флюиды и родство душ — все время нас тянет друг к другу!“ Это был Луначарский. За последние два года они скрещивали с Введенским оружие несколько раз, причем между ними установились своеобразные, полуиронические–полуприятельские отношения: была область, где идейные враги становились союзниками — гонорары от диспутов делились пополам, в это время они собирались совместно издать отдельной книгой стенограмму двух диспутов. Деловые вопросы часто обсуждались за ужином у Луначарского после диспута. Хозяйка дома Наталия Александровна Розенель была очаровательно любезна с А. И. Введенским, и вино к столу подавалось изысканное, заграничное.
И сейчас два „друга“ вступили в свой обычный — шутливый — разговор, причем Александр Иванович, позабыв про белый клобук, пустился в детальнейшее обсуждение выступления Айседоры Дункан — модной гастролерши — балерины, от которой А. И. Введенский был без ума, тогда как Луначарский (сторонник классического балета) относился к ее искусству скептически. „Я не принадлежу к обновленцам, и в балете я „тихоновец“, — сострил А. В. Луначарский, — и не могу присоединиться к вашим восторгам“.
- Текст похожего диспута о Христе Барбюса см.: Личность Христа в современной науке и литературе (Об «Иисусе» Анри Барбюса) ↩
