Приблизительно в это же время [зимой 1919–1920 гг.] улицы Москвы были обклеены афишей о лекции А. В. Луначарского, народного комиссара просвещения, на тему: «Почему не надо верить в Бога?»
Я пошел на эту лекцию.
Она была в большом зале Политехнического Музея, близ Лубянки.
Народу было полно. Многие не попали в аудиторию.
Я пробился кое–как.
Сел на эстраду, лицом к публике, в числе других.
Хорошо видел всех, а главное оратора, который стоял тут же. Говорил он, что никому не запрещается верить во что угодно, но мыслящему человеку верить в Бога нельзя. Рассказал главные этапы истории религии (анимизм, фетишизм и т. д.). Говорил очень уверенно: «Мы являемся авангардом человеческой мысли»…
Пересыпал речь остротами, говорил литературно, отчетливо, по временам сильно возбуждаясь, как бы гипнотизируя.
Отвергая Бога, он в то же время звал к светлому будущему, когда люди создадут, по его словам, «братство богов в природе».
Я не мог молчать; достал из кармана бумажку и написал: «Прошу слова. Марцинковский».
Лектор огласил записку и сказал, что сегодня не диспут, а лекция, но, впрочем, он предлагает аудитории решить вопрос — давать ли слово, предлагая ограничить время оратора 10 минутами.
Поднялся шум. «Не надо»… «Просим, просим»…
Народу было тысячи три. Поднятие рук показало, что большинство стоит за то, чтобы дать слово.
Выхожу. Ощущаю напряженную тишину. Я постарался использовать краткое время, чтобы как можно яснее высказаться в защиту веры.
«Граждане! Все, что утверждал лектор Луначарский относительно разума и науки, будто они не позволяют верить в Бога — совершенно неверно. Лектор называет религию буржуазной верой.
А я утверждаю, что проповедуемый им материализм есть буржуазная, мещанская вера: для нее «то лишь действительно, что для тела чувствительно».
Но это и понятно: согласно теории самого лектора, у него должна быть буржуазная душа, так как он вышел из буржуазной среды — да простит он мне такой переход на личность!
Лектор говорил о фетишизме, о суевериях дикарей, о языческой религии, — но почему он ни слова не сказал о христианстве?
Языческие суеверия действительно разуму противоречат, в то время как величайшие ученые были верующими во Христа. Христос сказал: «Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Меня веруйте».
Выбирайте же — кому верить? Христу или современным учителям? Сама наша жизнь, полная страдания, свидетельствует против безбожия. Без Бога мы не можем творить и созидать. Мы можем только разрушать. Мы погибаем без веры — и этим подтверждаются слова Христа: «Без Меня не можете делать ничего»».
Раздались оглушительные, долгие аплодисменты.
Я входил на кафедру с большим волнением, но, начав, ощутил полное спокойствие, необычную силу голоса, медленность и ясность слова.
Луначарский, выждав тишину, сказал:
«О христианстве я не сказал потому, что оно как раз более всего противоречит разуму.
Я действительно вышел из буржуазной среды, но это ничего не доказывает.
Все, что говорил М. против меня — одни слова. Да, впрочем, он имел мало времени.
Я предлагаю устроить публичный диспут: пусть против меня говорят полтора часа, а я ограничусь 40 минутами и отвечу на возражения оппонентов».
Когда Луначарский кончил, я подошел к нему.
— Анатолий Васильевич! Когда же мы с вами устроим этот диспут, который вы предлагаете?
— Насчет этого обратитесь к моему устроителю, — сказал он, указывая на господина кавказского типа.
Последний записал мой адрес и сказал, что сообщит мне о времени диспута, предлагая пригласить еще ряд профессоров, лекторов и т. д. Их имена называли тут же из толпы, окружившей кафедру.
Чтобы подготовиться к лекции в тишине, я уехал на месяц в Богородск (уже упомянутый выше провинциальный город).
Приглашение на предстоящий диспут было передано Луначарскому, но он отказался в нем участвовать, указав на недостаток времени.
Пришлось прочесть лекцию без Луначарского. В соответствии с его лекцией моя тема была названа: «Почему надо верить в Бога?»
Народу, как и следовало ожидать, было очень много. Когда я пришел, был полный зал (№ 2 в Политехническом Музее).
Помещение не было отоплено. Публика сидела, топая ногами, чтобы согреться. Я опоздал, так как перед самой лекцией у меня сломалось пенсне, — пришлось раздобывать другое.
На лекцию пришли, естественно, большей частью люди, сочувствующие религии.
Я предложил свободную беседу после лекции — и подчеркнул, что, хотя Луначарский отсутствует, но другие, разделяющие его убеждения, могут говорить за него. Таких оказалось 6 человек.
Говорили очень слабо, может быть, уже потому, что не чувствовали на своей стороне аудитории.
Их поддерживали жидкими аплодисментами человек 50. В пользу религии говорили 13 человек. Через некоторое время на улицах Москвы опять появился плакат о лекции Луначарского, все на ту же тему: «Почему не надо верить в Бога?» Были приведены имена оппонентов, и меня удивило отсутствие моего имени.
Я пришел заранее в зал Политехнического Музея. «Мы хотели вас пригласить, — сказал мне устроитель лекции, — но мы не могли найти вашего адреса».
— В таком случае запишите меня сейчас в список оппонентов. В лекторской комнате я встретился с Вячеславом Ивановым и раввином Мазе, которые были в числе оппонентов.
Луначарский долго не являлся; прошел уже час после объявленного времени.
Но вот он прибыл в автомобиле. Снял шубу и прошел прямо на эстраду. Мы вышли за ним. Я стал перед столом, лицом к публике, недалеко от лектора. Перед нами кипела переполненная Большая Аудитория Политехнического Музея.
Было опять не менее 3 тысяч народу.
По адресу Луначарского послышались замечания ввиду его опоздания.
«Дела государственной важности задержали меня как народного комиссара», — сказал он в свое оправдание.
«Предлагаю, — продолжал он, — прежде всего выбрать председателя».
Стали кричать фамилии: «Марцинковский»… «Луначарский»…
«Ставлю на голосование, — сказал Луначарский: — кто за Марцинковского?.. очевидное большинство».
Я был очень взволнован от этой неожиданности. Однако собрался с духом и ударил по звонку, стоявшему предо мною.
«Прошу слова», — сказал, обращаясь ко мне, Луначарский.
«Я предлагаю установить регламент собрания. Здесь записалось 6 оппонентов — предлагаю за краткостью времени запись ораторов прекратить… Принимается… Каждому оппоненту дается 20 минут».
Затем он сжато изложил суть своей лекции, уже ранее описанной. После него стали говорить оппоненты.
Я. И. Мазе (главный еврейский раввин, известный своей ученостью), Вячеслав Иванов (поэт–философ), священник А. Калиновский, Гусев (секретарь Толстого) и В. Ф. Булгаков (тоже секретарь Толстого). Последним говорил я.
Речь Мазе послужила хорошим началом. Он взял сразу хороший, добродушный тон. «Подобно апостолу Павлу, я могу сказать о себе: я еврей, сын еврея»…
И далее он изложил глубокие основания веры в личного Бога, на основании Библии и философской науки.
Вячеслав Иванов, держа в руках свою бархатную шапку, говорил изящным, утонченным философским языком, к сожалению, не всем понятным в этой пестрой аудитории, где присутствовало много красноармейцев. Он подчеркивал относительность всех вещей, понятий и воззрений и утверждал, что именно вера в Бога дает нам твердые, незыблемые, абсолютные опоры для мысли и жизни. Приводил глубокие толкования к молитве Господней «Отче наш».
Священник Калиновский напомнил изречения мудрецов древности в защиту веры в Бога.
Последователи Л. Толстого противопоставляли материализму веру в духовное начало и его центральную сущность — Бога.
Я в основных чертах изложил свою лекцию: «Почему надо верить в Бога?»
Особенно подробно я остановился на христианском понятии Бога и на Христе как совершенном воплощении Бога; на Божественной любви, выраженной в Голгофской жертве.
Слова оппонентов перебивались громкими аплодисментами.
Пока говорили первые ораторы, я читал записки, поступавшие из публики.
Одна была полна упреков по адресу атеистической проповеди Луначарского: «Я пришла сюда с разбитой душой, и ухожу еще более разбитая». Подпись: «работница–портниха».
Я подал эту записку сидевшему рядом Луначарскому.
Он прочитал и отбросил записку с жестом нетерпения.
В заключение говорил, как и полагается на диспутах, докладчик: к сожалению, он больше острил и шутил над отдельными местами речей оппозиции. [У меня нет основания думать, что Луначарский был виновником моего последующего ареста, как думают некоторые. Впоследствии, после моего отъезда из СССР были арестованы некоторые мои друзья, в связи с их религиозной работой, но, по сообщению близких мне лиц, Луначарский даже высказался по данному поводу против применения насилия в борьбе с религией.]
В толстовском журнале появился отзыв о диспуте.
О моей речи было сказано: «Большую искреннюю речь произнес В. Ф. Марцинковский (евангелист), но, к сожалению, он открыл слабое место своих верований, а именно идею искупления — и на него–то устремился Л. со свойственным ему остроумием».
Вскоре Вячеслав Иванов устроил свой диспут с Луначарским на тему: «Религия будущего».
Я опять записался в число оппонентов.
В. Иванов доказывал, что религия будущего есть христианство, которого мы почти еще не знаем и не исповедуем.
Луначарского не было. Я ждал его прихода, чтобы говорить после него — и потому отложил свою речь, хотя уже пришла моя очередь.
Луначарский прибыл; он отвечал В. Иванову на основании его книг, говорил с уважением, корректно. Затем за поздним временем председатель (В. А. Поссе) предложил закрыть собрание.
Таким образом я потерял возможность говорить.
В. Ф. Булгаков, который тоже был в числе записавшихся, горячо протестовал против постоянного опаздывания Луначарского, вследствие чего записавшиеся ораторы не могут высказать свое (противоположное атеизму) мнение.
Передавали, что на последующих диспутах Луначарский говорил о религии более уважительно.
В одной из своих лекций на тему «Христос» он уже призывал рабочий класс с уважением относиться к личности Христа, назвав Его одним из первых «основателей социализма».
Выдающимся проповедником атеизма был в то время В. А. Поссе, талантливый лектор, который, к сожалению, изменил свою прежнюю позицию (раньше он говорил в пользу веры).
Однажды узнаю, что Поссе объявил свою лекцию в Коммерческом Институте (в Замоскворечье) на тему: «С Богом или без Бога?»
«В качестве оппонентов приглашены В. Ф. Булгаков, В. Ф, Марцинковский и др.», гласила афиша.
Я удивился тому, что мое имя было поставлено без предварительных переговоров со мной.
Поссе говорил очень искренно.
«Я отказался от веры в Бога… Вы не думайте, что это мне дешево досталось… Я часто не сплю по ночам».
Оппоненты сурово нападали на оратора.
Мое возражение состояло в следующем:
«Атеизм болезнь духа… Оттого она и вызывает, между прочим, бессонницу… И так как это болезнь, то я хочу не осуждать ее, но сочувствовать ей, как сочувствуют всякому страданию… Оратор, отвергая веру в Бога, призывает к справедливости, братству и любви. Я считаю это столь же последовательным — как отвергать солнце и в то же время принимать его лучи».
После лекции Поссе тепло благодарил меня за тон сочувствия, который он услышал в моих словах.
Наряду с интеллигентными и вдумчивыми ораторами, выступали иногда люди, «натаскавшиеся» в данном вопросе по брошюрам.
Помню выступление одного такого вульгарного агитатора, поистине смердяковского типа. Он политично назвал свою лекцию так, что можно было предполагать положительное содержание в лекции. (Что–то вроде: «Почему мы верим в Бога?»)
Это было в Политехническом Музее. Пришло довольно много народа. Лектор говорил о Боге цинично, развязно, похлопывая себя по животу, — высмеивал библейское повествование о сотворении мира и т. п. («От скуки Творец создал мир» и т. д.)
В зале царила подавленная атмосфера.
У меня было такое впечатление, что вот русскую душу грабят среди бела дня.
Пришли мы вдвоем с одним моим верующим другом.
Когда была объявлена беседа, мы, внутренне помолясь, решили выступить.
Мой друг, высокий, рослый, молодой человек, в полушубке, взошел на эстраду и сказал кратко и энергично:
«Все это позорная ложь… Мы на основании слова Божия, разума и жизни веруем в Бога и Господа нашего Иисуса Христа»…
Зал как бы проснулся от тяжелого сна и загремел аплодисментами.
Я сказал также кратко — что «наука не противоречит религии, что лекция основана на незнании и рассчитана на невежество.
Ученые, творившие науку, глубоко верили в Бога. Бог — основа нашей жизни.
Христос распятый, воскресший и паки грядущий — достоин всецелой веры. Верьте Христу, а не человеческим вымыслам!»
Целью нашей было не вступать в полемику, а дать свидетельство. Ясность и определенность исповедания всегда действует на толпу неотразимо, тем более тогда, когда вера не пользуется защитой сильных мира сего, и вы рискуете собой.
Один проповедник называл это — «стрелять самим собой».
С течением времени стали появляться все чаще на диспутах простые мужички с Евангелием в руках.
Один евангельский христианин, простой рабочий, организовал свою лекцию в театре одного из уездных городов Московской губ. Всех своих противников он обезоружил словами из Писания, как некогда юный пастух пошел на Голиафа с пятью гладкими камешками из ручья… В результате победа осталась за ним.
Повторить эту беседу ему не позволили под тем предлогом, что она служит к одурманиванию народа.
Чем больше развивалась антирелигиозная пропаганда, тем более увеличивался интерес к религии.
Постепенно агитаторы атеизма поняли, что диспуты лишь способствуют углублению интереса к религии, и впоследствии появилось предложение от диспутов воздерживаться.
Даже дети научились выступать в защиту религии.
Я присутствовал на одной такой «просветительной» лекции в Медведниковской гимназии в Москве.
Оратор, молодой человек в солдатской шинели, говорил на тему: «Должны ли мы верить в Бога?» Присутствовали учащиеся, начиная с 12–13 лет. «Зло и добро — понятия относительные… — говорил оратор. — Для нас Пуанкаре это зло, а Ленин добро. Конечно, парижский буржуй скажет наоборот». Говорил многое в таком роде, уклонялся в политику, — а в заключение почти неожиданно, так сказать, ни к селу ни к городу, вывел резолюцию: «Итак, товарищи, мы не должны верить в Бога. Бога нет».
Тут выскочил гимназистик, лет 13–ти, с дискантовым, пискливым голосом, иногда переходящим в бас, как это подчас бывает у подростков переходного возраста.
— Вы, товарищ, говорите, чтобы мы не верили в Бога. Кто же это такой Бог? Вы говорите, что Бога нет? Кого же собственно нет? И в кого это мы должны не верить?
— Вы требуете от меня определения понятия Бог, — возражает докладчик. — Вы знаете из Евангелия: Бог есть дух.
— Дух… Так то из Евангелия. Ну, хорошо… Но что же такое дух? Вы, ведь, материалисты и не признаете духа. И я опять спрашиваю, в кого же нам собственно не верить?
Мальчик оказался очень настойчивым: он, можно сказать, вцепился в агитатора и гонял его по всем тонкостям диалектики.
— Товарищи, об этом можно долго спорить. Теперь… — сказал он, вынимая часы, — за поздним временем дебаты прекращаются… Приходите в следующую среду на очередное собрание…
* * *
Весной 1920 г. мной был прочитан цикл лекций по вопросам этики и религии в Студенческой столовой на Малой Бронной улице. Одна из них была на тему: «Наука и религия».
Перед началом этой лекции подошла ко мне знакомая дама и тихо сказала: «Имейте в виду, что здесь находится тот самый чекист, который засадил в тюрьму профессора Кузнецова»…
Приблизительно в 3–м ряду сидел человек с гладко выбритым полным лицом и, ухмыляясь, что–то записывал.
Когда я окончил, он попросил слова.
В своей речи он говорил, что вся эта «проповедь носит буржуазный характер, и работа эта ведется на средства буржуев»… Говорил и еще что–то, переходя уже прямо на мою личность и насмехаясь надо мной.
Публика стала возмущаться, требуя, чтобы оппонент говорил на тему; потом стала посмеиваться над ним.
Я встал и предложил присутствующим выслушать говорившего терпеливо, после чего я буду иметь возможность ответить.
«Передние ряды недовольны мной», — насмешливо–спокойно сказал мой оппонент и продолжал ту же язвительную речь. Поднимается шум: «Довольно! Не хотим слушать»…
Ему пришлось кое–как закончить и уйти.
Получилось впечатление, как будто оппонент не имел свободы слова. Как я ни старался отстоять его, все же он ушел, и, конечно, с недобрым чувством.
Через некоторое время мои лекции в Студенческой столовой были прекращены, так как против них восстала так называемая местная «коммунистическая тройка».
Мы решили найти зал в Высшей Школе.
Пошли с этой целью к одному из членов Совнаркома (Бонч–Бруевичу).
— Религиозных лекций в Высшей Школе мы разрешить не можем.
Я задаю ему вопрос:
«Правда ли, что правительство предполагает призвать на ответственные хозяйственные должности сектантов ввиду их честности». — «Да, у нас есть такой проект». — «Значит, вы признаете, что менониты, евангелисты и пр. отличаются честностью под влиянием религии. Почему же вы признаете плоды, а отвергаете дерево, на котором они растут?»
— Их честность объясняется не их религией, а теми социальными условиями, в которых они жили.
— Но ведь они живут в одной и той же среде с прочим русским народом, и только благодаря евангельским убеждениям они сами изменили социальные условия…
Нарком пожал плечами. Да и время приема не позволяло говорить много.
