[27 октября (9 ноября) 1917 г.]
Дорогая Анюта,
Ты, конечно, из газет знаешь все подробности переворота. Для меня он был неожиданным. Я, конечно, знал, что борьба за власть Советов будет иметь место, но что власть будет взята накануне съезда — этого, я думаю, никто не знал. Может быть, даже Военно–революционный комитет решил перейти в наступление внезапно, из страха, что, занимая чисто оборонительную позицию, — можно погибнуть и погубить все дело.
Переворот был сюрпризом и со стороны легкости, с которой он был произведен. Даже враги говорят: «Лихо!». Войска дисциплины не нарушают. Хотя в Зимнем дворце был все же разгром и эксцессы (убийств не было), за которые страшно и тяжко нести ответственность. Что ж делать. Зато, быть может, это приближает мир. Что может быть хуже продолжения чудовищной «узаконенной» бойни на фронтах.
Как–никак, а жертв чрезвычайно мало пока.
Пока.
С ужасом думаю, не будет ли их больше.
Если ты получила предыдущие письма, — то знаешь, что я всегда рисовал себе отчетливо все подавляющие трудности, с которыми встретится Советская власть. Но они в 1 000 раз превзошли все ожидания.
Да, взять власть оказалось легко, но нести ее! С[оциалисты–революционе]ры и меньшевики, даже интернационалисты нас начисто бойкотируют. Дума городская озлоблена против нас. Обыватели, интеллигенция — все, все, все, кроме солдат и рабочих, быть может, некоторых крестьян. Северный фронт присоединился к нам. Румынский — резко против. О двух других еще нет сведений. Из Москвы тоже нет. Из провинций — мало. Пока страшная, пугающая изолированность и бешеная злоба. А трудности? Страшная задача продовольствия! Крах во всем, со всех сторон! Даже, собрав все силы, Россия быть может не вышла бы из этого ужаса, а мы должны спасти ее одними большевистскими силами.
Детка, положение страшно опасно и ответственно.
Повторяю — несколько дней до конца. Выходом была бы демократическая коалиция. Я, Зиновьев, Каменев, Рыков — за нее. Ленин, Троцкий — против. За нее «Новая Жизнь», меньшевики–интернационалисты, но оборонцы — наши бешеные враги, думаю, что они также мало способны пойти на компромисс, как наши левые большевики.
Нюра, Нюра, я уже не прошу судьбу — увидеть вас, но хоть письма–то мои дошли бы до вас!
Милые, дорогие, далекие!
Насчет денег, в случае несчастья, обратись к Коле: там ведь все же есть средства, нам принадлежащие. Сам постараюсь послать, как только вообще хоть сколько–нибудь урегулируется положение.
Мой портрет, бумаги (рукопись Фауста,1 которая будет жить!!) у Лещенко.
Нежно целую вас, дорогие мои. Бурно море и небо вокруг. Просвета мало.
Долг перед социализмом будет выполнен. Поживем — увидим.
Я — министр народного просвещения, или, как у нас установлено, народный комиссар.2
Когда приступлю к делу?
Когда выяснится возможность хоть какой–нибудь организационной работы.
Нежно целую вас, дорогие.
Ваш папа.
РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 1. Д. 12. Л. 139–140.
Автограф.
Опубликовано: «Вопросы истории КПСС». 1991. № 2. С. 45–46.
