5 (18) октября [1917 г.]
5–18/X
Дорогая детка,
Я сейчас получил и прочел 2 твоих письма: от 24 и 25 августа. По–видимому, ты совсем незадолго до этих дней узнала о моем аресте. Это поздно. Почта шутит вместе с телеграфом всякие шутки. Например, эти твои письма дошли до меня на 54–53 день по отправке!
Я был арестован 22 июля, т. е. по Вашему стилю 3 августа, так что 22 августа накануне того дня, когда ты писала, я был уже на свободе. Ты пишешь, что не получала от меня писем 2 месяца? Ну это уже перерыв полицейского характера. Я все время до 3–5 (т. е. 18 по Вашему стилю) писал тебе ежедневно. От 5 до 22, до дня ареста, все же довольно часто: 3–4 раза в неделю. Чаще не удавалось — время было ужасное. Три раза я был на волоске от смерти. В день ареста тебе послали 2 телеграммы (жена Лебедева [Полянского] и жена Каменева), затем три недели я не мог тебе писать. За 3 дня до меня вышел Каменев, послал тебе обнадеживающую телеграмму, а затем телеграфировал тебе о моем освобождении я сам.
Выйдя из тюрьмы, я нашел твое письмо и телеграммы, в которых ты писала, что едешь. Я стал ждать, посылал тебе телеграфные запросы о том, где ты, едешь ли?
Наконец, после нескольких дней (6–7) ожидания, стал посылать ежедневные открытки на авось, через Лондон. Потом пришло твое письмо, в котором ты писала, что письма через Геллера, в общем, доходят, и телеграмма, в которой ничего не содержалось об отъезде из Швейцарии, тогда я вновь возобновил ежедневные письма через Геллера и продолжаю посылать их по сей день.
С громадным волнением читаю твои милые, благородные, глубокие письма. Часто плачу над ними. Но не подумай, что я вообще грустен и разнюнился. Я очень бодр и работаю за десятерых, готов ко всему. Внутри же меня не гаснет ни на минуту одно желание: увидеть вас обоих!
Сейчас внешне спокойнее. Удается много работать в области творческой культурной работы. Конференция пролетарских просветительных обществ, мною предложенная и подготовленная, соберется через 10 дней и выделит 4–5 пролетарских культурно–просветительных организаций, которые внесут некоторое единство в великий и обильный хаос культурных исканий в петроградских низах. При Городской думе я создал (вчера провел) объединяющий всю культурную работу города Городской просветительный совет, в котором буду председательствовать. Скоро начну огромные работы по реформе Народных домов и всего вообще городского культурно–просветительного аппарата. От политики удалось несколько отойти. Но это только кажется, потому что идет передышка. Скоро оттуда раздадутся опять глухие удары, предвестники новых потрясений. Но и сама политика только надстройка: основная болезнь наша — разруха, вызванная войной. Это нас погубит. Я часто думаю с горечью, что вся наша работа на поверхности пойдет насмарку, ибо, так сказать, вся земля–то проваливается.
Вчера был у нас острый конфликт города с главнокомандующим.1 Это — хорошо. Хорошо, когда кадетской реакции не удается загнать клин между правой демократией и нами, а приходится бить по всей демократии. При такой ситуации мы всегда побеждаем. Словом: сейчас недурно, но беда надвигается, лед под ногами трещит.
Целую и благословляю вас.
Ваш папа.
РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 1. Д. 12. Л. 116–117.
Автограф.
Опубликовано: «Вопросы истории КПСС». 1991. № 2. С. 42.
- На закрытом заседании 4 (17) октября Временное правительство решило покинуть революционный Петроград и переехать в Москву. Опасаясь противодействия со стороны революционных масс, оно скрыло свои намерения — о нем не сообщили даже Предпарламенту. ↩
