22 августа (4 сентября) [1917 г.]
22/VIII
Дорогая детка!
Дойдет ли до тебя это письмо? Я все время писал открытки, потому что ждал ответной телеграммы, кот[орая] бы разрешила мучительный вопрос — сможешь ли ты приехать еще в этом году, или нет, и придется в тоске ждать вас обоих до весны.
Ждать — это теперь трагическое слово. Жизнь летит. Жизнь — грозна. Но не получишь этого письма ты только в том случае, если через те 40 дней, кот[орые] оно будет ползти к тебе — будешь уже со мною.
Я получил твое сердитое письмо от 3 августа. Хоть и горько было, но я смеялся. Что? Сомнение? И «ты свободен». О! Чудная моя девочка! Да я тебя обожаю, как никогда! Я в тюрьме 1 не мог писать о вас, потому что мне как иглой прокалывало сердце и глаза наполнялись слезами. Там в тишине и уединении вы были незримо со мною, а я измерил всю неизмеримость моей нежности к Тото, моей страсти к тебе, моей — да! — вечной, поистине вечной любви к вам. Я не писал тебе после 5/VII потому, что был это время немножко на положении затравленного зверя. Ведь было очень опасно!
А потом — тюрьма. Я не писал «embasli», т. к. «слова приветствия» запрещены телегр[афным] ведомством, и телеграфистки их вычеркивают.
Люблю на жизнь и на смерть. С тоской жду вас. С одним никак не мирюсь — умереть, не увидав, не поцеловав вас.
До вчерашнего дня положение немного улучшилось. Привезли хлеб, потом для Петрограда дрова. Выборы в думу благоприятны в Сов[етах] наше влияние огромно выросло. Даже то, что режим Керенского нашел поддержку Америки и упрочился, — хорошо. Теперь больше опасностей поправения, чем возможностей полевения. Но вчерашнее огромное несчастье — взятие немцами Риги 2 — может вновь ухудшить положение во всех отношениях. Как оно отразится на всей русской жизни — еще не известно.
О приезде твоем не пишу. Ты получишь это письмо не ранее конца сентября. Ясно, что либо ты выедешь уже к этому времени, либо не сможешь приехать до весны.
Я буду высылать тебе, если ты останешься, 350–400 р. в месяц. Это будет возможно, если, конечно, не произойдет очень крутого переворота. Вообще, как говорится: если живы будем.
Страшнее всего именно эти ужасные 70–80 дней письму–ответу, да 20 дней ответа телеграфного! Это же ужасно. Но если буду знать, что ты там осталась — то буду писать ежедневно большие письма. Что за дни? Едешь ты ко мне, или нет?
Как ни важны и ни грозны события, а я почти только об этом себя спрашиваю и об этом только думаю.
Если приедешь, то вы с Тото поселитесь в Москве. Там безопаснее, и можно было бы очень часто видеться. Сегодня телеграфирую. Боже, как я хочу вас обоих! Дай мне это, судьба моя!
Твой Толя.
Целую без конца Кро–кро.
РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 1. Д. 12. Л. 78–79.
Автограф.
Опубликовано: «Вопросы истории КПСС». 1991. № 2. С. 37–38.
- В петроградской тюрьме «Кресты» содержались без предъявления обвинения Луначарский, Троцкий и др. большевики, арестованные Временным правительством после июльских событий 1917 г. Луначарский был арестован 22 июля (4 августа) и освобожден 9 (22) августа 1917 г. ↩
- 21 августа (3 сентября) 1917 г. русские войска оставили Ригу немцам. ↩
