То, что называлось Новороссийском, мало походило на город. Все было похоже на картины, увиденные в плохом, кошмарном сне. Горы битого кирпича — все, что осталось от домов, — волнами спускались к морю. Скрюченные гигантской силой железные балки. Ржавое железо, повисшее на проводах. В сердце — горечь и ненависть. В конце концов, город можно спасти, построить новые дома. Мы верили — Новороссийск будет еще прекраснее. Но кто вернет погибших друзей? Детям — отцов. Женам — мужей. Матерям — сыновей. Кто?!.. А каждый наш шаг был оплачен кровью…
В эти дни дошла до меня весть и о гибели Анатолия Луначарского…
Недавно редакция «Молодой гвардии», рассказывая читателям об истории журнала, с гордостью вспомнила сотрудничество на его страницах Анатолия.
Он действительно сразу громко заявил о себе в литературе и журналистике. И, конечно, первые опыты нес на суд отцу. Авторитет его был для него непререкаем. Ночами долго не гас в их квартире свет. Анатолий писал повесть. Отослал ее тогда отцу. Ответ обнадеживал: «Она очень мила. Но кое–где нуждается в отделке… Тон очень хороший»…
Это было начало, а потом его имя как беллетриста и критика замелькало на страницах газет и журналов: «Молодая гвардия», «Театр», «Красная новь» (здесь он в 1934 году печатает цикл рассказов «Солнце вваливается в дверь»). От новелл переходит к стихам и басням. От поэзии — к переводам. Он открывает русскому читателю и зрителю пьесу туркменского драматурга Таушан Эсеновой «Дочь миллионера». Он пишет другу: «Хочется сделать так много, что одна человеческая жизнь — микроскопическая несуразность».
Он не успел сделать многого и многого. Он сделал главное — стал гражданином, бойцом. Мы понимаем его гнев и боль, которые вели его перо в часы испытаний.
Меня познакомили с ним в штабе.
— Авдеев.
— Луначарский.
Словно смутившись чем–то, он, помедлив, добавил:
— Анатолий.
«Уж не сын ли того Луначарского?» — подумал я.
— А по батюшке?
— Анатольевич.
— Сын?
Он понял с полуслова.
— Да.
— К нам зачем пожаловали?
— Если разрешите, осмотрюсь, напишу кое о ком из ребят…
— Ну что же, действуйте…
Он побыл тогда у нас два дня и уехал. Вскоре мы читали в газете его очерк…
Открывается массивная под черное дерево дверь в красивом особняке на улице Воровского. Центральный Дом литераторов. В тихом вестибюле на стене — мемориальная мраморная доска с золотыми буквами. Среди имен других, героически павших в годы великой войны, надпись: «Анатолий Анатольевич Луначарский».
Сын наркома…
Недавно писатель Виктор Некрасов был в Париже. Он приехал туда на свидание со своим детством. Когда–то (это было в 1915 году) он мальчишкой бегал по этим же улицам. И вязы в парке Монсури так же шелестели, как и теперь, то грустные, то веселые от дуновения ветерка.
«Не могу сказать, что о Париже тех лет я имел исчерпывающее представление, — рассказывает писатель. — Основные воспоминания связаны с парком Монсури, где в компании двух других русских мальчиков — Тотошки и Бобоса — я бегал по дорожкам и лепил из песка бабки. Нянькой нашей был Анатолий Васильевич Луначарский — он жил этажом ниже нас, на рю Роли, 11. Мы мирно лепили бабки, возможно, даже и дрались, а он рядом на скамейке писал свои статьи и тезисы для очередной лекции. Тотошка, сын Луначарского, погиб в Отечественную войну: он был фронтовым корреспондентом и, хотя ему это было категорически запрещено, отправился с новороссийским десантом. Оттуда он не вернулся. До войны мы с ним раза два встречались. С Бобосом же — теперь его зовут уже Леонидом Михайловичем Кристи, он известный кинодокументалист — мы впервые после парка встретились только через сорок восемь лет… в Москве».
Анатолий родился в 1911 году в эмиграции, в Париже. И с первых сознательных лет раскрылась перед ним большая, высокая любовь отца к сыну.
Анатолий рос, и новый, неизведанный мир открывался перед его глазами. Отец был его надежным путеводителем.
Как свет далеких, умерших звезд, доходят до нас иногда из архивных недр или случайных находок драгоценные строки. Как алмаз, найденный в породе, они начинают сверкать немеркнущим светом, излучать тепло и разговаривать с современниками языком, понятным сердцу каждого. Таковы письма Луначарского к сыну Анатолию.
Анатолий Васильевич не раз ставил в пример сыну как идеал человеческой личности большевика М. С. Урицкого:
«Сколько проклятий, сколько обвинений сыпалось на его голову… Да, он был грозен, он приводил в отчаяние не только своей неумолимостью, но и своей зоркостью. Соединив в своих руках и Чрезвычайную комиссию, и Комиссариат внутренних дел, и во многом руководящую роль в иностранных делах, он был самым страшным в Петрограде врагом воров и разбойников империализма всех мастей и всех разновидностей. Они знали, какого могучего врага имели в нем. Ненавидели его и обыватели, для которых он был воплощением большевистского террора.
Но мы–то, стоявшие рядом с ним вплотную, мы знаем, сколько в нем было великодушия и как умел он необходимую жестокость и силу сочетать с подлинной добротой. Конечно, в нем не было ни капли сентиментальности, но доброты в нем было много. Мы знаем, что труд его был не только тяжек и неблагодарен, но и мучителен… Но никогда мы не слышали ни одной жалобы от этого сильного человека. Весь — дисциплина, он был действительно воплощением революционного долга.
Они убили его. Они нанесли нам поистине меткий удар. Они выбрали одного из искуснейших и сильнейших врагов своих, одного из искуснейших и сильнейших друзей рабочего класса…»
В другом письме отец писал сыну:
«…Я тебя горячо люблю, люблю, как развертывается твоя жизнь, и желаю, чтобы она была широкой, яркой и творческой, а значит, счастливой. Творчество без счастья приемлемо. Счастья без творчества нет…»
Такого человека, верного народу, высоким идеалам, воспитывал в своем сыне А. В. Луначарский. Таким он принял вызов немецких варваров.
Сейчас мы часто говорим и размышляем о преемственности поколений. А тогда она зримо воплотилась для меня в этом молодом советском патриоте, сыне наркома, жившего высшей нашей правдой и за нее отдавшего жизнь под городом русской славы — Новороссийском…
Новороссийск взят. Куда теперь поведет нас военная судьба? Гадали мы недолго. Скоро на наших картах маршруты легли на ранее незнакомые нам названия: перевал Волчьи Ворота, станции Южная Озерейка, Неберджаевская, Гайдук…
Начались бои за освобождение Тамани и Керченского полуострова.
