На «Прыжке через тень»

Ленинградская опера по–прежнему необыкновенно опережает нашу московскую: в этом сезоне в области оперного театра Москва опять почти ничего нового не увидела, между тем как в Ленинграде и осуществлено, и еще осуществляется много новых постановок.

Смешно ссылаться на то, что заимствованные у Запада новые оперные произведения не лежат в направлении нашего культурного строительства: ведь и старые оперы, которыми мы пробавляемся, тоже имеют к нашему культурному строительству довольно отдаленное отношение! Правда, они кажутся более бесспорными, потому что мы к ним привыкли и потому, что весь их ритм и склад продиктован сравнительно спокойной жизнью прошлого, все еще находящейся в согласии с нашим внутренним ритмом крестьянской страны, где большие города с их повышенным темпом жизни еще очень мало разбудили соответственные бурные движения нашей нервной системы. Революция произвела колоссальный сдвиг в нашей стране в смысле совлечения с нас обломовского образа, заменив его энергичным, быстрым, волевым большевистским типом. Не надо, однако, думать, что без дальнейшей индустриализации и без дальнейшего превращения страны бесконечных деревень в страну промышленности мы можем добиться соответственных массовых переворотов в нашей психике.

Западноевропейский и американский урбанизм носит в себе чрезвычайно много антипатичного. Это урбанизм капиталистический, механизированный. Наше будущее будет значительно от него отличаться. Но если выбирать между деревенской тишью, между музыкой, создавшейся в маленьких, уютных городах Германии, и музыкой, написанной под диктовку нынешних шумных улиц и площадей мировых столиц, то, по моему мнению, приходится признать одинаковую далекость или одинаковую близость того и другого. Вот почему нам никоим образом не следует отмахиваться от современной европейской музыки и, в частности, от современной европейской оперы.

Опера Кшенека «Прыжок через тень»,¹ которую мне удалось услышать в Малом оперном театре в нынешний мой приезд в Ленинград, несколько бессмысленна по своему сюжету, и это находится в полнейшем соответствии с современным обликом европейской культуры: она почти не способна уже создавать что–нибудь мало–мальски значительное. Однако в «Прыжке через тень» даже с сюжетной стороны есть известное положительное начало, а именно — самоиздевательство.

Опера эта относится к произведениям экспрессионистским, и в ней экспрессионизм сам хохочет над собой, пишет свою собственную карикатуру. Если Прокофьев в «Трех апельсинах» преостроумно, можно сказать, гениально издевается над оперой вообще,² то в «Прыжке через тень» Кшенек тоже с огромным остроумием издевается над экспрессионистской оперой. Самое же интересное в этой опере даже не музыка, которая очень остра и, хотя и не лишена некоторых провалов и белых мест, но местами поднимается до большого блеска, а превосходное оформление, которое дал Академический малый оперный театр.

В последнее время я много бывал в Европе, но я не удивляюсь тому, что берлинский дирижер Цемлинский, недавно гастролировавший у нас,³ пришел буквально в восторг от этой постановки. Действительно, это, пожалуй, наиболее европейский спектакль, какой я видел за все это время. В Париже или Берлине спектакль произвел бы ошеломляющее впечатление. Там можно заметить только тенденции к такому спектаклю, но полного осуществления, в особенности в таких моментах, как большой бал первого акта или финал, — там не имеется.

В лучших моментах этого спектакля современный европейский базар веселья, который является доброй половиной всей европейской культурной жизни, изображен в необычайно сконцентрированном виде. Чрезвычайно трудно передать в словах, почему это так, но действительно в этом металлическом спектакле, с его огнями и отсветами, которые аккомпанируют своим движением пляске людей и звуков, есть что–то от волшебного кристалла, заглянув в который в миниатюре видишь всю фокстротно–милитаристическую Европу, внутренне пустую, мчащуюся с огромной скоростью к ближайшей катастрофе.

Спектакль отнюдь не наш. Это — порождение европейского разложения, сатирическое отражение самого себя. Но спектакль бесконечно поучительный. А самое интересное, что когда мы беремся, с нашим могучим театром, за задачи чисто европейского характера, мы, оказывается, в состоянии разрешить их еще более остро чем сама Европа.