Римский–Корсаков и его либреттист Вельский несравненно менее самостоятельно разработали сказку Пушкина о царе Салтане, чем сказку о Золотом петушке. Отчасти это объясняется, конечно, большей разработанностью этой сказки у самого Пушкина, текст которого дает здесь почти полный сценарий, чего отнюдь нельзя сказать про «Петушка». Тем не менее, близость к пушкинскому тексту сделала из оперы Римского–Корсакова — чем она только и может быть, будучи выдержанной в тонах, которые придал сказке Пушкин, — необычайно милую детскую сказку, которая, по изяществу своему, может доставить, конечно, громадное удовольствие и взрослому.
В конце концов, это все–таки своего рода прелестная безделушка, и такой она осталась, за немногими исключениями, и в опере.
Это один из лучших спектаклей, какие только можно вообразить себе для детей.
Начинается либретто оперы вступлением, в котором изображается хвастовство покровительствуемых Бабарихой старших сестер и мечты преследуемой ею младшей, появление царя и его сватовство, смятение и переполох среди гордых родственниц и заговор между ними с целью погубить младшую сестру путем подмены царской грамоты в первом же случае войны и отсутствия царя.
Все это строго следует Пушкину, за исключением более или менее расширенного вставными песнями текста.
Первое действие является лучшим, оно более широко развито и в отношении комического элемента, дающего блистательную возможность Римскому–Корсакову создать перлы музыкального юмора, и включает в себя высоко драматическую сцену, поднимаемую музыкой до уровня почти захватывающего.
Царевич Гвидон спит в своей колыбели, и из детской доносится очаровательная колыбельная песня, а на крыльце дворца сидит его мать со своим двором, и происходит ряд сцен между скоморохом и старым дедушкой, который, между прочим, начинает рассказывать восхитительную по свежести музыки сказку. Бабариха со старшими сестрами стараются льстить младшей сестре и скрыть свой тайный замысел, но постоянно проявляется душевная жестокость их, в отличие от задумчивой мягкости царицы Милитрисы.
Народ приходит насладиться лицезрением маленького богатыря, который, шустрый и жизнерадостный, выбегает на двор. Происходит сцена славления маленького царевича. Но вот является пьяный гонец, и все меняется.
Длинная царская грамота развернута забавными грамотеями, которые прерывистым басом по складам читают страшные приказы обманутого Салтана, и сцена сразу переходит из области полусказочной потехи в область трагизма.
Надо удивляться, как удалось Римскому–Корсакову на фоне веселой сказки создать патетический момент прощания царицы со своим счастьем, жалобные просьбы ее к волнам морским, полное сострадания хоровое пение бессильного помочь народа и т. д.
В мою задачу вовсе не входит характеризовать музыку, но я не могу не сказать, что вступление во вторую картину, изображающую то, как
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны плещут,
представляет собой одну из кристальнейших и самых чарующих страниц, какие когда–либо написал Римский–Корсаков.
Дальше опять все по Пушкину: остров Буян с его одиноким дубком, быстро выросший Гвидон с его богатырской отвагой и находчивостью, защита Птицы–лебедя от Коршуна…
Потом Гвидон засыпает на коленях у матери, которая рассказывает ему повесть своей жизни. Наступает ночь, и снова день, и вот расступающаяся тьма раскрывает перед изумленными очами Гвидона узорный о золотых маковцах город Леденец, и жители его в торжественном, пышном шествии выходят навстречу, предлагая ему царский венец.
Третье действие заключает в себе две картины: в первой изображается разговор Гвидона, стосковавшегося по отцу, с Птицей–лебедем, которая превращает его волшебным образом в шмеля, улетающего через море, во второй же изображается — по Пушкину — знаменитая сцена прибытия гостей заморских к Салтану. Жители Тмутаракани (так называется у Римского–Корсакова царство Салтана) хвастают и спрашивают: видели ли они где–нибудь город, равный ихнему, и тогда корабельщики начинают рассказывать о чудесах острова Буяна.
После каждого рассказа — о белке, о богатырях — Ткачиха и Повариха, притворяясь равнодушными, опорочивают рассказ, и каждую из них, как у Пушкина, жалит шмель, после чего за ним гоняются все присутствующие. Бабариха хочет затмить все рассказы об острове Буяне своей песней о волшебной красавице со звездой во лбу и луной под косой. И ее ужалил шмель, вызвав переполох и суматоху чуть не во всем царстве.
Однако чудесная песня Бабарихи западает в сердце Гвидона и, вернувшись в четвертом действии на свой остров, он предается неясным мечтам и тоске по любви и жалуется своему другу, Птице–лебедю. Лебедь превращается в эту самую сказочную красавицу. Следует грациозный дуэт и благословление молодой пары царицей.
Между тем, приезжает Салтан, он сам является свидетелем всех чудес, поистине чудесно иллюстрируемых музыкой Римского–Корсакова, и, в заключение, убедившись в волшебных силах Гвидона, просит его сделать такое чудо, чтобы царица, которую он оплакивает и перед которой он считает себя виноватым, вдруг, как живая, оказалась бы перед ним.
Царица Милитриса, полная нежности и прощения, появляется. Злодеев не подвергают никакой каре. И все оканчивается ясным безоблачным триумфом.
Такова сказка Римского–Корсакова — незатейливая, как у Пушкина, без какой бы то ни было глубины замысла, кроме обычного сказочного оптимизма, но такая золотая, весенняя и вся сияющая мягкой красотою истинно пушкинской изобразительности и живущая новой жизнью в стихии музыки, что она вполне достойна того легкого литературного шедевра, с которым сочеталась.
