Ленин и искусство. Предисловие

Все, что осталось от великого вождя, представляет значительный интерес, — даже случайное, недоговоренное.

Когда придет время, самая личность Владимира Ильича, Ленин–человек, сделается предметом внимательного и любовного изучения. Биографическое в нем, интимное в нем тоже имеет огромную, общечеловеческую ценность.

Несколько черточек, касающихся его бытового отношения к искусству, отмеченные в этой книге, — полны интереса. Ленин пел. Пел с другими, хором. Пел один, работая, прогуливаясь. Любил ритмы, мелодии. Всегда соединял с ними слова. Слова и мелодии соединялись для него. Чаще всего и охотнее всего он пел вещи, в которые мог вложить свое заветное — революцию.

Но как ни интересна нам и сейчас чарующая своею простотой, цельностью и монументальностью личность Ленина, сейчас мы ищем в его наследии, порою с беспокойством ищем, советов, указаний в нашей борьбе, нашем строительстве.

Мы знаем — и Ленин знал это хорошо, — что искусство занимает большое место в нашей борьбе и когда–нибудь займет огромное место в нашем строительстве.

Чем дальше, тем больше нуждаемся мы в определенных принципах художественной политики.

Программа партии, естественно, говорит об этом общо и мало. Самый основной документ в этой области, это — резолюция ЦК о литературе (1925). Характерным образом решения партийных совещаний по театру и кино не были превращены в решения ЦК.¹

Между тем в самой партии имеются разногласия по вопросам художественной политики.

Эти разногласия несколько ослабли после резолюции о литературе — теперь они вновь возникли.

Есть опасность возрождения той торопливости, исключительности, узости, которая грозила в свое время со стороны крайних напостовцев. Отмечая вполне реальную в нашей обстановке опасность мелкобуржуазного окружения, заражения, впадают в ошибку — защищаться, изолируя себя, замыкаясь в стены, объявляя врагами тех, кто должен быть учениками.

Такова главнейшая ошибка, которая может грозить нам и которая, несомненно, ограничила бы коммунистическое влияние на сознание огромной периферии и — пытаясь ускорить — замедлила бы развитие пролетарского, коммунистического искусства.

Но есть и много других проблем.

Кто решит их? Где достаточный авторитет? Пока они решаются (или, вернее, взвешиваются) в спорах, в полемике, почти в борьбе коммунистов между собою.

Пришло время, когда вопросы эти стали слишком настоятельны и важны. По крайней мере, важнейшие проблемы художественной политики должны быть разрешены путем расширения указаний, данных относительно литературы, путем возобновления их в более точной и многообъемлющей форме.

Ленин мало писал и говорил об искусстве. Но в его гармоничном революционном сознании все занимало правильное место. Если бы он где–нибудь дал систематизированное выражение своим взглядам на искусство и художественную политику, это было бы так же авторитетно и мудро, как все им написанное.

Но время было другое. Задачи художественного воспитания народа еще только брезжили сквозь дым войны и столбы пыли разрушения и первоначальной стройки. Мы имеем поэтому у Ленина только наметки, отрывки. Они драгоценны. Нужно уметь обдумывать их, толковать, применять.

Это не значит, что чуть не все искусствоведение и все основы художественной политики должны или могут быть выведены из небольших замечаний Ленина, тщательно собранных в настоящей книжке. В этой области, наоборот, много важнейшего оставлено нам, как проблема. Здесь потребуется большая самостоятельная, конечно, в последнем счете коллективная мысль. Но без собранного здесь материала эта мысль не обойдется.

В этом главное значение предлагаемой вниманию читателей книжки.

Комментировать ее в предисловии я не собираюсь. К толкованию этой части наследия Владимира Ильича придется часто возвращаться. Здесь достаточно указания на особенную ценность его для нынешнего момента.