В прошлом письме я упомянул об артисте Дюллене как о представителе передовых течений во французском театре.1 У любителей литературного театра Ателье 2 слывет за нечто изысканное и авангардное.
И мне он был рекомендован как достижение, которое надо непременно посмотреть, ибо если–де театр Дюллена отнюдь нельзя считать типичным для Парижа, то зато он представляет собою одну из вершин французской сцены.
Увы, вряд ли эта слава театра Ателье вполне заслуженна.3
Конечно, огромное большинство парижских театров (а их здесь так много) ставят такие в сущности заезженные, варьирующие все те же положения пьесы, сделанные по мерке данной труппы особыми драмзакройщиками, — что на этом фоне приятно выделяется всякий интеллигентный театр.
В театре Дюллена есть два несомненных достоинства: во–первых, сам Дюллен, во–вторых, то обстоятельство, что он охотно в качестве директора Ателье ставит более или менее выдающиеся иностранные пьесы таких авторов, которых французская заурядная публика считает для себя слишком мудреными.
Большим недостатком театра является его слабая труппа и отсутствие всякого намека на постановку.
Сукна, кое–какая мебель — вот и все. Очевидно — ставка на актерскую игру.
В Париже не мудрено найти очень хорошую актерскую игру. В каждом театре, даже самом скромном, есть всегда однадве актрисы, один–два актера, которые играют хорошо. В некоторых театрах вся труппа сплошь играет в превосходном ансамбле, например, в Буфф–Паризьен, в Варьете, в Пале–Рояле, где вы до сих пор услышите прославленный комический диалог.4
Но ничего подобного нет в Ателье. Там есть очень интересный, очень нервный, играющий с особенной любовью психопатов, — Дюллен, который своей манерой игры заставляет вспомнить о нашем Певцове; есть два–три посредственных актера, а в остальном — труппа, какую вряд ли может себе позволить любой «неинтеллигентный» театрик Парижа.
В Ателье я видел пьесу Пиранделло «Все к лучшему».5
Пиранделло — драматург талантливый, своеобразный, тонкий, но, несомненно, переоцененный.
Кстати, с ним на днях случился довольно скверный анекдот: многие газеты Европы известили мир о том, что в этом году Пиранделло получит литературную премию Нобеля. Были помещены его портреты и соответственные хвалы. Но дня через два сицилианского драматурга «разъяснили»: Нобелевская премия будет–де дана неизвестно кому, но во всяком случае не Пиранделло.6
И в самом деле, — пресловутая глубина Пиранделло совпадает со столь же пресловутой сложностью его сюжетов. Изысканная курьезность их, в сущности, никому не нужна, очень далека от истинной житейской мудрости и имеет какой–то внутренний пошиб, который после четырех–пяти пьес производит впечатление монотонности и отбивает охоту знакомиться дальше с произведениями этого драматурга.
Такова и пьеса, виденная мною в Ателье.
То обстоятельство, что Дюллен сыграл с обычной нервностью фигуру жалкой жертвы странного и многолетнего недоразумения, — в особенности при слабой игре остальной труппы, — не смогло выручить эту искусственную, надуманную драму. Правда, часть публики не скупилась на аплодисменты, но аплодировавшие были молодые итальянцы, которым хотелось продемонстрировать свою симпатию театру за постановку итальянской пьесы.
Вскоре после этого тот же театр и та же труппа, претенциозно называющая себя «Афина», сыграла пьесу Кортамбера «Предки». Я этой пьесы не видал. Но сколько–нибудь объективная критика осмеяла ее. Стоит сказать, что действие происходит попеременно на земле и на небе. На небе изображается заседание предков героя, обсуждающих вопрос о его браке.
Нет никакого сомнения, что у Дюллена — самые лучшие намерения. Я отмечал уже в предыдущем письме, что чувствуется как бы некоторое желание соревнования с Жемье в благородном деле интернационализации театра,7 но уж, конечно, театр Ателье никак не может заменить тот международный театр, который Жемье подготовляет.8
Старый театр Гран Гиньоль 9 тоже называет себя театром литературным. Но этого никто почему–то не принимает всерьез.
Париж безусловно недооценивает этот театр. Известна манера Гиньоля — в каждом спектакле давать две страшные вещи и две веселые, подчас несколько скабрезные. Жанр этот установился давно. Причем маленькие шутки принимаются только как прослойки, чтобы публика могла отдохнуть от жути.
Между тем все это далеко не так просто.
Гиньоль — театр маленький, публика в нем большею частью иностранная, но претензии на литературность и художественность у Гран Гиньоля отнюдь не дутые.
Я хорошо помню молодость этого театра. Драматургически очень талантливый и как–то специально одаренный в области жуткого — Андре де Лорд, в сущности создатель театра, сразу поставил его на очень большую высоту. Спектакли этого театра никогда не были банальны. Для него писали хорошие драматурги. Но временами, и даже часто, и в драмах и в комедиях чувствовалась тень серьезной мысли.
В то время на Гран Гиньоль была большая мода. О нем писала и французская и мировая пресса. На его спектакли трудно было достать место. В различных столицах возникли театры, подражающие ему.
Потом мода прошла, и Гран Гиньоль превратился в достопримечательность Парижа для туристов, чуть ли не наравне с заплесневелыми монмартровскими кабачками «Рая», «Ада», «Смерти» и т. д.
Тем приятнее было для меня неожиданно убедиться, что театр этот не только не спустил своего знамени острой жути, острой шутки, вкуса и хорошей игры, но даже как будто еще поднялся.
В прошлом году нельзя было не обратить внимания на сдержанную, но явно гуманную и антиколониальную тенденцию красивой двухактной пьески «В марокканском блэде».10
В этом году основной пьесой является «Слепой корабль», ловко сделанный Максом Море, лучшим нынешним сотрудником Гиньоля, по роману Баррейра.11
При почти невыносимой внешней мучительности пьесы в ней заложена опять–таки глубоко гуманная и при данной интерпретации западающая в сознание мысль, родственная той, которая показана в могучих образах Владимиром Короленко в его рассказе «Замерзшая совесть».12
Тому же Максу Море принадлежит с чудесной тонкостью сделанная издевка под названием «Вновь обретенное счастье».13 Все три действующие лица здесь очаровательны: ажан * из Булонского леса, ненавидящий деревню, склонный к философии, скептический, слегка революционный, который ленивым тоном так и сыплет парадоксами и смехотворными наблюдениями; бывший лакей, разбогатевший, оставшийся не у дел и мучительно скучающий по старым барам с их грансеньорскими капризами; и бывший барон, старичок, некогда после разорения разыгравший самоубийство, но на самом деле пристроившийся в богадельню.
Он умудрен опытом, умиротворен и со своей точки зрения еще более сочный наблюдатель, чем полицейский. В нем бывший лакей узнает своего барина, когда–то бессовестно обобранного, но все еще лакейски обожаемого. Он умоляет барона возобновить за его счет свою барскую жизнь и позволить ему пожить хоть немного в привычных рамках камердинерства. Нетрудно понять, на что намекает Море, изображая этого неглупого, но совершенно изжитого и рамолированного * аристократа, с одной стороны, а с другой стороны — растерявшегося коренного холопа, которому во что бы то ни стало, хотя бы искусственно, надо вернуть барина.
* расслабленного, впавшего в младенчество (от франц. Ramolli). —Ред.
Присмотритесь–ка к истории монархистов, нашедших сейчас легитимного короля в лице какого–то никому не ведомого герцога Гиза!
Но главная сила, конечно, не в сюжете, а в разработке; самое же яркое — это игра актеров Гиньоля. Вся труппа играет в своем роде превосходно, гораздо лучше, чем «интеллигентная» труппа Ателье. А главные актеры — царь страха Жан Галан, его помощник по этой части Клод Орваль, тонкий и разнообразный комик Селлер и нервная, заражающая Майя Флориан — положительно первоклассны. Трудно даже понять, как такие актеры, найти которых трудно даже в богатом актерскими силами Париже, не ищут другой судьбы, а остаются верными своему оригинальному маленькому театру.
Надо быть правдивым в отношении к театру. Нет ничего хуже снобизма. Ателье корчит из себя нечто тонко культурное — и этому верят. На футуристические пантомимы Маринетти,14 о которых сам старик Антуан сказал, что они «безвредны и пахнут тленом», кто–то — передовой — ходит!
Позвольте же вам сказать, что старый Гиньоль является одним из самых лучших театров Парижа. Лучше не видеть разных хваленых «модернизмов», но посмотреть виртуозную в ужасе и смехе игру этого превосходного, выдержанного маленького театра.
- В письме восьмом Луначарский называет Дюллена «прекрасным парижским актером и передовым театральным работником» («Вечерняя Москва», 1927, № 150, 6 июля). ↩
- Ателье (Atelier) — театр, руководимый Дюлленом с 1922 по 1940 год. До этого существовал под названием: театр Монмартра. ↩
- Последующие годы особенно отчетливо показали, что Луначарский ошибся в своей оценке театра Atelier, сыгравшего значительную роль в истории современного театра Франции. С другой стороны, не оправдала себя впоследствии высокая оценка, данная Луначарским театру Grand Guignol. ↩
- Буфф–Паризьен (Bouffes–Parisiens) — театр оперетты в Париже, основан в 1855 году композитором Оффенбахом. Варьете (Theätre des Varietes) — основан в 1720 году. В 1807 году труппа переехала в здание на бульваре Монмартр. С театром Варьете связан расцвет французского водевиля. Пале–Рояль (Palais–Royale) — возник в 1784 году как театр марионеток; впоследствии на его сцене ставились комедии. ↩
- Премьера пьесы Пиранделло «Все к лучшему» («Tutto per bene», 1920) в театре Atelier состоялась 13 апреля 1926 года. Название пьесы на франц. яз. — «Tout pour le mieux». ↩
- Нобелевская премия была присуждена Пиранделло позднее: в 1934 году. ↩
- В письме восьмом Луначарский писал о том, что Дюллен пригласил в свой театр Atelier труппу Венского камерного театра с Моисси. ↩
- В начале 1926 года Ф. Жемье организовал Международное театральное общество, цель которого состояла в осуществлении задачи культурного сближения между народами. Одним из средств такого сближения были, по замыслу Жемье, международные театральные фестивали. ↩
- См. примеч. 13 к статье «Хлеб», «Пламя». Опять Бальзак, опять Диккенс» в наст. томе. ↩
- Имеется в виду пьеса С. Рамеля «Le Bled marocain», поставленная в театре Grand Guignol 5 декабря 1925 года. ↩
- Пьеса М. Море «Слепой корабль» («Le Navire aveugle »), сделанная им по роману Жана Баррейра того же названия, была поставлена в театре Grand Guignol 1 апреля 1927 года. ↩
- Имеется в виду рассказ Короленко «Мороз» (1900–1901). ↩
- Пьеса М. Море «Вновь обретенное счастье» («Le Bonheur retrouve») в театре Grand Guignol была поставлена в тот же вечер, что и пьеса «Слепой корабль», — 1 апреля 1927 года. ↩
По–видимому, Луначарский говорит об открытом незадолго до этого Новом футуристическом театре Маринетти. В письме из Рима о премьере сообщалось:
↩«Вечер открылся футуристическим балетом. Фигуры, одетые в костюмы цвета стали, принялись производить угловатые пируэты, долженствующие изображать движения рычагов. По толкованию авторов, этот балет передавал психологию машин. Затем последовала драма, основанная на «тактилизме»… Все эмоции «тактилизм» передает путем осязательного воздействия: ненависть — ударами, любовь — поцелуями, презрение — плевками и т. д.»
(«Рабочий и театр», 1926, № 4, 26 января, стр. 14).
