У Барбюса есть, несомненно, нечто общее с Горьким. Даже в наружности. Барбюс такой же высокий, костлявый человек и на лице его — правда, другого склада — также много каких–то черт и знаков, наложенных жизнью, лизавшей это лицо своими огнями и легко проникавшей в крайне мягкую, впечатлительную натуру. Руки Барбюса с необыкновенно длинными пальцами, согласно хирогномическим наблюдениям, должны выражать аналитическую наклонность, большую оценку каждой отдельной наклонности, отклик на каждую деталь, до болезненности острую четкость каждого ощущения.
Все это есть и у Горького. Когда Горький делает попытки объединить мыслью все необъятное, но рассыпающееся богатство своих наблюдений и чувств — он большей частью слаб. Приняв за объединяющее начало марксизм, Горький очень скоро как бы бесформенно расплылся и опять потерял рамки.1
Объединяющими началами у Горького являются, в сущности, отдельные эмоции человеколюбия и жалости, восхищения перед природой и разумом, иногда — негодования. Все вместе сочетается опять–таки в чувственную гамму горячего и мягкого гуманизма.
Все это верно и для Барбюса. Но Барбюс, может быть потому, что он латинянин, если не более определенен и един, чем Горький, в художественном творчестве, гораздо более крепок как человек.
На некоторые его романы последнего времени жалуются, что в них нет ни на грош коммунизма.2 Но я спрашиваю себя, обязан ли художник, если он коммунист, говорить только о коммунизме, ставить повсюду инициалы своей партии, словно фабричное клеймо?
Если художник–коммунист в чем–нибудь окажется антикоммунистическим — это плохо. Но если он касается тем, в которых связь с коммунизмом слаба, даже не чувствуется, — в этом еще нет никакой беды.
Для нашей эпохи коммунизм, конечно, занимает огромное место в человеческих переживаниях в целом, но он все же не обнимает и не хочет обнять абсолютно все человеческое. Есть переживания и проблемы важные и для коммунистов, но не совпадающие с коммунизмом, находящиеся в другой плоскости. Почти всякий художник не выносит рамок хотя бы и широчайшей системы. Если коммунистическая критика не научится ценить не только у чужих писателей, но и у своих вещи, лежащие за пределами коммунизма как системы и общественного движения, мы постоянно будем стоять перед картиной отхода писателей от нашего стана. Маркс обожал Гомера и Шекспира, Бальзака… и Дюма–отца. Он намылил голову Либкнехту за его стремление с политико–моральной точки зрения оценивать такой свободный дух, как Гейне.3
Чрезвычайно поучительны в этом отношении статьи Ленина о Горьком 4 и Толстом,5 многие критические отзывы Плеханова.
Эти большие, широкие и свободные люди, несмотря на суровую определенность своей социально–политической ортодоксии, конечно, сумели бы очень вольно смотреть на подвижность, разнообразие, неожиданность творчества большого художника, будь он и коммунист. Барбюс большой и подлинный художник. Надо глубоко ценить его искреннюю и, скажу прямо, героическую и трогательную привязанность к нашим доктринам и нашей партии. Таких людей надо беречь, а не стараться гонять их на какой–то короткой корде. Такой человек, как Барбюс, не сорвется и не убежит, как делали другие, но он может завянуть и обескрылеть. Впрочем, пока что никакого мало–мальски серьезного кризиса нет. Из всех встреченных мною в Париже коммунистов Барбюс оказался наиболее уравновешенным, уверенным, готовым все перенести вместе со своей партией.
К тому же последняя его повесть, печатающаяся ныне в «Юманите», заряжена большим количеством коммунистического электричества.6
Я встретил Барбюса в приподнятом состоянии духа. Он только что вернулся из своего путешествия на Балканы.7
О своем путешествии Барбюс заранее заявил, что оно будет отчасти следственным. Так сказать, — «иду на вы».
Это было, конечно, в высшей степени неприятно для балканских правительств, особенно для болгарских и румынских белых террористов.
Но как же не пустишь Барбюса? В этом сказывается сила его славы.8
Но этого мало. Барбюс собрал богатый материал, в особенности ярко характеризующий неслыханные зверства агентов румынского правительства, и собирается бросить миру крик об этом в виде особой, бьющей в набат книги.9
В Барбюсе важны, таким образом, не только превосходное сердце, глаз художника, сила его стиля, важен уже приобретенный им авторитет. Никакими джаз–бандами клеветы и насмешек, никакими заговорами молчания нельзя заглушить этот спокойный человеческий голос, спокойный потому, что правдивый, но вибрирующий от сдержанного негодования и от великой любви к страдающему человечеству.
Владимир Ильич после одного небольшого разговора о Барбюсе сказал мне, как–то особенно задумчиво смотря перед собою: «Да, это великий голос».10 Я все время вспоминал эти слова, когда смотрел на измученное, но полное любви и мысли лицо Барбюса, на его нервные руки проповедника и исповедника.
Барбюс не жаловался мне на разрыв с ним молодых коммунистов из «Кларте». В сущности, они разошлись уже два года тому назад.
Движение «клартистов» в общем. раскололось надвое. Оба течения некоторое время считали своим вождем Барбюса.
Все группы «Кларте», кроме парижской, и значительная, может быть самая талантливая часть парижских «клартистов» (пацифисты), медленно эволюционировали от Барбюса к Ромену Роллану. Теперь эти «клартисты», в сущности, «ролландисты», и их мнение больше выражает журнал «L'Europe».11
Я опять–таки хочу подчеркнуть здесь, что я вовсе не смотрю на всю эту большую группу передовой интеллигенции как на потерянную, — я уверен, что многие еще вернутся к нам, если обстоятельства будут благоприятствовать и наша политика будет умна. Например, моя беседа с влиятельнейшим редактором «L'Europe», известным поэтом и критиком Базальжетом, показала мне, что с левым крылом пацифистов нас соединяют еще многие мосты.
Другая, очень маленькая, часть парижских «клартистов», с Фурье во главе, по реакции пошла влево. Барбюс показался ей половинчатым, примиренцем, центристом.
Без большой горечи Барбюс изолировался, крепко держась, однако, за партию.
Сейчас он лучше кого бы то ни было другого сознает огромную важность организовать, в косвенной связи с партией, но вне ее, центр для революционно настроенной интеллигенции. Только он и мог бы встать во главе его.12
Я не буду здесь останавливаться подробно на перипетиях эволюции правоверных «клартистов». Об этом я буду писать особо.13 Но эволюция эта связана с одним чрезвычайно любопытным течением во французской литературе.
Во время войны, на смену левым штукарям футуристического типа, выступила группа молодежи, талантливейшими представителями которой явились Луи Арагон и Андре Бретон. Они называли себя смешной кличкой «Дада».14
Темна вода во облацех, и еще темнее мысли в манифестах дадаистов. С одной стороны, это как будто были блазированные фокусники, желавшие в гремучем сальто–мортале перескочить через головы футуристов и объявить их прошлогодним снегом, как пытались делать это у нас так называемые имажинисты.
Но вместе с тем у этой талантливой, ушибленной войной и искренне ненавидевшей старшее поколение группы звучали другие ноты; они требовали от литературы искренности или глубочайшей интимности, хотели, чтобы произведения рождались, так сказать, прямо из нутра и совсем миновали контрольную камеру разума.
Время, а может быть, и громкий успех формалистов–виртуозов типа Морана — Жироду, выкалили из этой молодежи их наклон к блестящим гримасам.
Постепенно возобладала почти философская тоска по непосредственности, бунт против цивилизации и презрение к господствующим.
Дадаисты поглубже продумали свои теории. Они вплотную подошли к анархизму и издали ряд новых манифестов, в которых назвали себя уже «surréalistes»*. На этом, однако, их эволюция не остановилась. Они вступили в новый кризис. Все это делалось очень быстро. Слишком быстро. Во–первых, они до такой степени углубили свое отрицание разума и формы, роднившие их с их родными прямыми братьями — немецкими экспрессионистами, что стали говорить вообще об отказе от искусства.
* сюрреалистами (франц.). — Ред.
Весьма близкий к ним вождь «клартистов» Фурье, считающий всю французскую литературу сплошь ложью, потому и не оправдывает ее из–за нескольких праведников сюрреалистов, что считает их стоящими вне всякой литературы.
Но вместе с тем сюрреалисты, руководимые, мне кажется, прежде всего своей злобой и искренним желанием гибели буржуазного строя, отчасти же, в результате контакта с Фурье и другими, разочаровались в анархизме, объявили о своем обращении в коммунизм, засели за Маркса и Ленина и вошли вместе с Фурье в руководящую редакторскую группу «Кларте».
Пока ясности здесь очень мало. Первый программный номер свидетельствует о добром желании, но еще об очень большой неясности мысли. Трудно предсказать, что будет дальше, при пугающей быстроте процессов брожения этой молодежи.
Перейду к некоторым наблюдениям и беседам в плоскости театра.
- В дальнейшем Луначарский сам отверг высказанное здесь суждение. В своих статьях о Горьком, написанных в 1928–1932 годах, Луначарский дает ему высокую оценку как великому пролетарскому писателю, последователю и поборнику марксистско–ленинского учения. См. т. 2 наст, изд., стр. 41–202. ↩
- Вероятно, имеются в виду роман «Звенья» («Les Enchaînements», 1925). ↩
- См. одиннадцатую лекцию в «Истории западноевропейской литературы» и примеч. 18 к ней. ↩
- Луначарский мог иметь в виду письма В. И. Ленина А. М. Горькому, опубликованные в 1924 году (см. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, тт. 47 и 48), и отзывы о Горьком в статьях В. И. Ленина «Басня буржуазной печати об исключении Горького», «Заметки публициста», «Письма из далека. Письмо 4. Как добиться мира?» (см. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 19, стр. 153 и 251–252, т. 31, стр. 48–49). ↩
- Л. П. Толстому посвящены следующие статьи В. И. Ленина: «Лев Толстой, как зеркало русской революции» (см. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 17), «Л. Н. Толстой», «Л. Н. Толстой и современное рабочее движение», «Толстой и пролетарская борьба», «Герои «оговорочки», «Л. Н. Толстой и его эпоха» (там же, т. 20). ↩
- Имеются в виду, вероятно, рассказы и очерки Барбюса, впоследствии вошедшие в книгу «Правдивые повести» (1928). «Юманите» («L'Humanité») — газета, основанная в 1904 году Ж. Жоресом в Париже; с 1920 года — орган Коммунистической партии. ↩
- В 1925 году Барбюс совершил поездку в Румынию, Венгрию, Болгарию и Югославию в составе Международной комиссии по расследованию фактов белого террора. ↩
После этой фразы в рукописи следовало:
«Во время путешествия Барбюса, сцепив зубы, чествовали официальные круги. Горячо и с каким–то ожиданием прославляли его и слушали его широкие круги интеллигенции, а где было возможно, и рабочих. Наконец, приходили к нему организации студенческие и другие, носившие разные наименования и по секрету сообщавшие ему, что они в сущности коммунисты, окрашенные в защитный цвет.
Наш друг вынес впечатление, что под жесткой, а кое–где террористической корой накоплено гораздо более революционных сил, чем это полагают.
Конечно, поездка Барбюса вызвала тревогу одних, перемещение позиций влево среди других, оживление, рост веры среди третьих» (ЦПА Института марксизма–ленинизма при ЦК КПСС, фонд 142, ед. хр. № 96, листы 100–101, 118).
↩- Документальная книга «Палачи» («Les Bourreaux», 1926), обличавшая реакционную политику правительств юго–восточной Европы и прославлявшая героизм революционеров. ↩
- Ср. отзывы В. И. Ленина о Барбюсе (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 106, 116) и приветствие В. И. Ленина группе «Кларте» от 15 ноября 1922 года (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 45, стр. 299). См. также статью Луначарского «Анри Барбюс. Из личных воспоминаний» в томе 6 наст. изд. ↩
- Имеется в виду отход правого крыла группы «Кларте» от революционных позиций и сближение с Р. Ролланом, в то время выступавшим в журнале «L'Europe» и других печатных органах с проповедью абстрактного гуманизма. «L'Europe» — журнал, основанный в Париже в 1923 году группой писателей под руководством Р. Роллана. Активное участие в его работе принимали: Ж. — Р. Блок, Поль Элюар, Луи Арагон, Пьер Абраам и другие. Впоследствии журнал совершил значительную эволюцию влево. Журнал сыграл важную роль в борьбе против военной опасности и фашизма, в поддержке Советского Союза. В настоящее время его возглавляет передовой французский писатель Пьер Абраам. О «ролландистах» и «ролландизме» см. примеч. 31 к тринадцатой лекции «Истории западноевропейской литературы». ↩
- Барбюсу посвящены статьи Луначарского: «Книга — подвиг», «К приезду Анри Барбюса», «Анри Барбюс об Эмиле Золя» и «Анри Барбюс. Из личных воспоминаний». См. эти статьи в тт. 5 и 6 наст. изд. ↩
- Взаимоотношения между Барбюсом и новым составом редакции журнала «Кларте» освещены в следующих статьях Луначарского: «Из заграничных впечатлений» (журнал «На литературном посту», 1926, № 1, 5 марта, стр. 10–14) и «К приезду Анри Барбюса» («Вечерняя Москва», 1927, № 204, 8 сентября). ↩
- «Дада» («Dada») — наименование группы писателей, сторонников дадаизма (от франц. dada — лошадка, «конек»), одного из формалистических направлений во французской литературе и искусстве, возникших в годы первой мировой войны. Некоторые из «дадаистов» со временем вошли в группу «сюрреалистов». ↩
