О творчестве Демьяна Бедного

Товарищи, сегодняшнее наше заседание посвящено творчеству пролетарского поэта Демьяна Бедного. Основной доклад будет читать здесь т. Головенченко.¹ Этот доклад был заслушан в семинаре, которым я руковожу, и целый ряд очень существенных замечаний и дополнений был сделан товарищами, принимающими участие в семинаре ИКП. Тов. Головенченко, конечно, все это принял во внимание. А так как уже первоначальный доклад был очень обстоятельным, то, я думаю, он с задачей представить творчество Демьяна Бедного вообще сумеет вполне справиться.

Тем не менее я считаю нужным предпослать несколько общих идей относительно проблемы, которая в данном случае нас интересует.

Казалось бы, оценить Д. Бедного как выдающегося пролетарского поэта не так трудно. Были неоднократные оценки партии, выразившиеся в высоких наградах по отношению к нему, был целый ряд высказываний относительно того, какую роль он играет в обслуживающей социалистическое строительство поэзии. Несмотря на это, мы имеем на самом деле очень широкий фронт всякого рода высказываний о Д. Бедном (при этом я не имею в виду совсем наших политических врагов). Конечно, наши политические враги должны такого глубоко партийного, глубоко активного, глубоко большевистского писателя оценивать совершенно иначе, чем мы. Но если мы возьмем только наши собственные внутрипартийные оценки, то и тут мы найдем очень большой диапазон. Одним полюсом является признание Д. Бедного крестьянским писателем. Целый ряд людей, посвятивших его творчеству свои отзывы, близких нам попутчиков или даже членов партии, высказываются в том смысле, что Д. Бедный есть крестьянский писатель,² конечно, выражающий не кулацкий полюс (об этом говорить нечего) но все–таки выражающий тот класс, который заражен в известной степени индивидуалистическими тенденциями, который не является в полной мере пролетарским, который является только объектом нашего воздействия, который вот сейчас только, когда более 50% крестьянских хозяйств коллективизированы, начинает превращаться в нашего безусловного союзника и в будущем в такого же субъекта истории, такого же творца своих исторических судеб, как пролетариат, а до сих пор являлся промежуточным классом. (Вы помните, конечно, хорошо характеристику, которую давал Ленин крестьянству.)³ Так вот, если считать, что Д. Бедный является крестьянским писателем близкого нам полюса, может быть даже батрацкого полюса, это уже значит, что его как–то отделяют по характеристике, по квалификации от разряда пролетарских писателей как таковых. Это, так сказать, правая оценка.

Другой фронт заключается в чрезвычайных словесных расточительных похвалах, как это делает Ефремин,⁴ в лозунге, который выставляет РАПП об «одемьянивании» нашей литературы.⁵ Писатель, который во время, нами переживаемое, удостаивается такой чести, что ближайшая цель нашей литературы окрашивается его именем, конечно, получает чрезвычайно высокую оценку.

Что же понимается под лозунгом «одемьянивания» литературы, что имеют в виду те критики, литературоведы, общественники, которые провозгласили лозунг «одемьянивания» литературы? Они имеют в виду три элемента — партийность, массовость и художественность. Лозунг «одемьянить» литературу вытекает из этих потребностей — сделать литературу окончательно партийной (лозунг ленинский), сделать ее массовой, то есть при партийном ее характере доступной миллионам читателей, не теряя при этом высокой художественности, не спускаясь до степени такой вульгаризации нашей художественной пропаганды, которая бы утеряла* основные черты властного воздействия на человеческую психику, которое производит высокое искусство.

* Так в стенограмме; очевидно, следует: когда она утеряла бы — Ред.

Мы, Коммунистическая академия, примыкаем именно к этому крылу с маленькой оговоркой, о которой скажу позже. Мы считаем, что этот лозунг является правильным, но с маленькой оговоркой, может быть, и не столь маленькой. Во всяком случае, мы считаем, что основная характеристика Д. Бедного, которая вытекает из лозунга «одемьянивания» литературы, является правильной.

Я хочу вкратце разобраться в том, как же Д. Бедный осуществлял эти три черты — партийность, массовость и художественность, которые мы имеем в виду, когда говорим: «Подражайте ему вы, пролетарские поэты и писатели».

Партийность Демьяна Бедного прежде всего партийность безукоризненная, как стремление. Никогда Д. Бедный не говорил: «Моя художественная индивидуальность, мои мечты, моя психология, мое «я» должны быть свободны. Не мешайте мне творить». Он всегда говорил: «Я буду бесконечно счастлив, если мне удастся в своих художественных произведениях помочь партии в проведении в массы и уяснении ее лозунгов». Он человек, проникнутый до глубины души сознанием необычайного величия дела, которое делает Коммунистическая партия, сознанием того, что человек, который в какой бы то ни было мере содействует партии художественным оружием в деле действительного распространения влияния ее лозунгов, выше, чем самый талантливый человек, который на индивидуальных путях, на капризных путях, на оригинальных путях искал какого–то исхода, какого–то соприкосновения с читателем. Мы имеем сейчас гигантскую торную дорогу, огромный, так сказать, транспортный путь, по которому мы должны ввозить в нашу страну великие идеи Маркса и Ленина* в их ленинской интерпретации. Это огромная задача социально–педагогического, социально–психологического характера. Если Чернышевский в своем трактате когда–то говорил, что не дело русского читателя сейчас выдумывать оригинальные идеи, а нужно взять самые передовые идеи европейской демократии, их переселить и сделать доступными для нашего темного, убогого народа,⁶ то сейчас, перефразируя его слова на более высоком уровне, мы можем сказать, что наше дело довести переживания, великие идеи и чувства марксо–ленинского порядка до масс. И тот, кто это дело сделает, кто будет хорошим машинистом всех художественных поездов, которые довезут в экстренном порядке этот идейный груз до самых недр нашей страны, тот имеет гораздо большую заслугу, чем человек, который с охотничьим ружьем, подобно Тургеневу, пустится по разным тропинкам, между болотами и лесами и будет искать каких–то оригинальных путей и своей собственной ориентация. Может быть, он изобретет что–нибудь интересное, может быть, даже убьет какую–то жар–птицу, которая ему померещится, а не встретится на путях, но, во всяком случае, мы эту работу считаем более низкой, чем службу по продвижению идей пролетарского авангарда в широкие рабочие массы. И здесь самая чистота, энтузиастский характер идеи Демьяна быть таким транспортером заслуживают всевозможного одобрения и подражания.

* Судя по контексту, идеи Маркса и Энгельса, — Ред, 

Конечно, из этого не следует, что у Д. Бедного не было случаев ошибок. У него были ошибки. Он иногда в тех или других случаях недооценивал быстроты, целесообразности маневров, которые предпринимал такой гений, как Ленин, — персонификация Коммунистической партии. Нэп его одно время обескуражил. Он считал, что он так воспевал молодой коммунизм, и этот молодой коммунизм вдруг идет на попятный двор. Он считал, что ему будет очень трудно. Но что ж поделаешь? Бывает так, что при большом наступлении авангард иногда бывает обнажен. Недаром Ленин говорит, что искусство отступления принадлежит великой стратегии класса, который делает войну.⁷ Иногда Д. Бедный увлекался и разницу между прошлым и настоящим рисовал так, что прошлое рисовал сплошной черной краской, сажей,⁸ а настоящее, наоборот, слишком светлым. Его упрекали: если бы прошлое было наше так темно, то из него не могло бы получиться настоящее. Каким чудом оно получилось, если бы раньше в нашем народе не было прогрессивной тенденции, если бы раньше наши рабочие не были проникнуты этой идеей? Такие ошибки у него были, но они мало существенны. (Я уже говорил как–то, — когда говорил о Горьком, — как Ленин характеризовал его.)⁹

Мы в маленькой группе имели спор. Одни говорили: вот что значит лозунг партийности: надо брать лозунги ЦК и подыскивать к ним беллетристическую иллюстрацию. Я говорил: это не ленинская интерпретация. У Ленина представление не такое, что писатель едет в обозе Красной Армии и после того, как закончился бой, приходит и выясняет, что случилось. Ленин, наоборот, представлял себе так, что писатель летает впереди на аэроплане, а не сидит на тачанке, и видит то, что армия еще не видит. Правда, он реальных побед еще видеть не может, но топографическую карту позиций, которые должны быть заняты, расположение врага он может видеть лучше, чем кто–либо другой. Ленин совершенно определенно говорит: задача пролетарского писателя суммировать деятельность и опыт пролетариата и оплодотворять этим партийные лозунги.¹⁰ Вот высокая задача писателя. Надо не так ставить, чтобы Центральный Комитет писал лозунги, а мы подыскивали иллюстрацию, а так, чтобы Сталин, Центральный Комитет среди других информационных материалов, которые они получают со всех сторон, читали и писателей и получали импульсы для своих постановлений и лозунгов. Если Сталин сказал, что теория не должна плестись в арьергарде, а должна идти вперед, освещать прожектором его путь, то то же самое и искусство, искусство тоже должно идти вперед. Это не значит, что те, кто плетется в хвосте, не делают хорошего дела. Они также делают хорошее дело. Каждый делает, что ему по таланту. Один говорит: я [действую] наверняка — раз ЦК одобряет, я не ошибусь. Другой говорит: я пускаюсь в самые дебри действительности, еще не освещенные. Если я ошибусь, ударят меня, что ж, а может быть, и не ошибусь. Это такой разведочный инстинкт, пионерское чутье. И вот такие старатели–писатели, такие искатели золотоносных жил нам особенно нужны. Если бы Д. Бедный всегда только и делал, что шел за Центральным Комитетом и своим золотым пером превращал в художественные формы то, что уже в формах политических дано, то это, может быть, было [бы] уже плохо. Хорошо, что у него есть своя творческая инициатива, что он старается идти вперед. Само собой разумеется, что Д. Бедный не ленинский ЦК. Он очень умный человек, партийно очень выдержанный человек, но ленинский ЦК до сих пор, к великому нашему счастью, не делал ошибок, а Д. Бедный делал, и ЦК его поправлял в этих случаях. Но это в порядке вещей, и это не должно быть поставлено в укоризну Д. Бедному, а скорее в заслугу. Следовательно, Д. Бедный в отношении партийности выполняет свой долг очень хорошо.

В отношении массовости тут факты говорят за себя. У нас нет писателя, который расходился бы так в миллионных тиражах, как Д. Бедный. Он расходится и среди пролетариата и среди крестьянства. Он сумел найти форму, которая чрезвычайно популярна. И весь вопрос в конце концов сводится к следующему: при этом процессе творчества для масс не потерял ли Д. Бедный что–нибудь из художественности? У нас имеются высокие художники. Они кажутся высокими потому, что стоят на ходулях, и если их снять с ходулей, то они оказались бы маленькими, а ходули у них в чванстве, в высоком интеллигентском чванстве. Но они говорят: как же мы можем спуститься с того, что сделали наши предки в отношении языка, чувств и т. д. ? Пускай они* дорастут до нас, тогда будут понимать. А нам спуститься к ним трудно. Даже Толстой говорил, что только в тех случаях достигнут художественный шедевр, когда понимает каждый работающий человек, даже ребенок. Он, правда, брал пример не совсем подходящий, старую такую притчу — повесть об Иосифе, проданном своими братьями. Он по–своему был прав. Он говорит: повесть об Иосифе может прочесть девочка четырех лет, может прочесть крестьянин, может прочесть рабочий и может прочесть Гёте, и всем покажется она простой, все поймут. Это, говорит он, верх гениальности. Об этом человек может только мечтать. А если он написал такое произведение, которое могут понять только двадцать пять человек на свете, то это крайне уменьшает характер гениальности.

* Очевидно, массы. —Ред.

Д. Бедный в этом отношении массовый писатель. И в то же время — ни в коем случае не принижает своего художественного уровня для того, чтобы быть понятным. И когда я буду говорить несколько подробнее о его приемах, я покажу, почему его высокая художественность окажется совпадающей с массовостью, и в этом отношении можно было бы найти известные указания для тех, кто пойдет по его следам.

Массовость Д. Бедного объясняется тем, что его основная тенденция заключается в том, чтобы им самим досконально понятые и внутри почувствованные партийные призывы, партийные настроения, партийные нужды превратить в прегнантные* отчеканенные медали или монеты, которые покатятся буквально по всем дорогам, всем базарам, которые по плечу каждому карману, потому что они запоминаются. Они очень четко сделаны и благодаря этой четкой сделанности, чрезвычайной четкости, понятности и ловкости формулировки делаются кристаллами определенных идей, так что вместо того, чтобы высказать какую–нибудь мысль расплывчато, вы говорите то–то и то–то, употребляете такую–то поговорку, вспоминаете такой–то тип, и этим все сказано. Такого рода поговорок, такого рода эффектных сочетаний, такого рода типов и явлений у Д. Бедного очень много. И вы можете встретить их [вернувшимися] обратно как в рабочей, так и в крестьянской среде.

* Прегнантный (франц.) — содержательный, заключающий в краткой форме широкое содержание, —Ред

Демьян Бедный, по существу, реалист. Он занимает свои темы у жизни. Он всегда чуток к жизненным явлениям, к тому, как сочетаются партийные директивы и подлинная социальная реальность. Он наблюдает это и старается свои наблюдения перечеканить в такого рода четкую монету. И так как крестьянство играет очень большую роль в общем нашем строительстве, то уже поэтому материал Д. Бедного и в басенный период, и в период больших эпических произведений, и в период полупублицистический в значительной степени крестьянский материал. Это первое, что побудило Цейтлина и др. считать его крестьянским писателем. Это неверно. Он изображает и рабочего, но как реалист, понимая всю значительность задачи перевода нашего крестьянства на коллективные рельсы, имеет, естественно, крестьянство всегда в центре своего внимания. Но есть еще одна причина, которая заставляла Д. Бедного считать крестьянским писателем.

Как поэт может выработать технику отчеканивания золотых монет, которые идут потом всюду? Как можно найти метод формулировки положений типа отдельных поговорок так, чтобы они запомнились, вошли в обиход народа? Только в том случае, если писатель знает язык народа. Но что значит знать язык народа? Что значит сейчас знать язык пролетариата? Пролетариат — класс новый. У старого нашего пролетариата язык совершенно не оформился, не образовался. Это остатки его крестьянского языка плюс некоторые элементы, которые он заимствовал из городской жизни, газеты и т. д. И на это наслаиваются постоянно новые и новые крестьянские массы, потому что рост нашего пролетариата и по сию пору проходит за счет крестьянства, приливается новое крестьянство, и сказать, что такое наш пролетарский язык, установить какой–то кодекс пролетарского языка, какой–то вокабулярий пролетарского языка — просто невозможно. Этот элемент, который в области социальной воли, в области программы построения, в области политики, в области диктатуры играет такую решающую роль, в области языка пока еще совершенно слаб. Если возьмете наших пролетарских писателей и проанализируете, какой элемент там пролетарской речи, фабрично–заводской речи, то увидите, во–первых, что этот элемент не велик, во–вторых, что он шаток. Наоборот, что касается крестьянства, оно в своей вековой жизни выработало свой язык, более богатый, узорный и глубокий, чем тот, который выработал даже Пушкин и дворянство, и разночинцы. Формируя свой язык, господствующие или претендующие на господство группы заимствовали свой язык, свою фразеологию у народа. Недаром Пушкин говорит: «Я хожу учиться языку у просвирни».¹¹ Недаром наши стихотворцы и музыканты погружались в недра деревни, чтобы почерпнуть оттуда свой материал. Они черпали оттуда, как можно черпать из золотоносных жил и делать потом брошки для дам. Так и они черпали это огромное богатство, чтобы делать потом блестящие безделушки. Разночинцы, конечно, составляют исключение и делали это для народа, как умели. Но основное наше население говорит на крестьянском языке. И вот стоит задача влиять на крестьянство и пролетариат, в особенности в элементах, которые наиболее нуждаются в поучении, [на] новые слои, не порвавшие еще с крестьянством и говорящие на крестьянском языке. И вот Демьян Бедный эту задачу выполняет. Он знает русский крестьянский язык (этот язык не всесоюзный, но язык очень большой национальности в Союзе), знает язык великолепно, владеет им, как виртуоз. Тов. Цейтлин говорит: «Ага, значит, он крестьянский писатель». Нет, это не значит, что он крестьянский писатель, это значит, что он пролетарский писатель, знающий все богатство языка основного численно нашего крестьянского населения. Если бы он на крестьянском языке говорил то, что Клюев и Клычков, которые также хорошо знают русский язык, — это одно. Если же он на крестьянском языке говорит то, что говорил Ленин, это уже другое дело. Поэтому упрек мы отклоняем, а факт признаем. Этой прегнантности, этой чеканности Демьян Бедный достигает, эти меткие ходовые слова, которые делаются потом словечками народа, он отчеканивает и выгравировывает, потому что он является великолепным знатоком крестьянского языка. Когда он приступает к этому на основе своих объективных внимательных наблюдений жизни, которые всегда сводятся к тому, как перекрещивается партийное воздействие и материал, на который воздействует партия, когда он приступает к этому и хочет все это средактировать в чрезвычайно меткие положения, типы или фразы, то делает это или в порядке смеха, или в порядке патетики. В порядке смеха, когда он очень жгучим смехом бичует чуждое и очень юмористически высмеивает почти свое. Чуждое нужно смехом разить, смех превращается в острый меч в руках того, кто издевается над чуждым. Если такие высокосвященные вещи, как бог, архиерей, к которым все подползали на животах, вдруг становятся объектом смеха, то это, конечно, разрушительно. Недаром французы говорят: «смех убивает». Если человек начинает смеяться над такими вещами, которые были священны, он этим их убивает. Кончается их священность. А по отношению к другим, которые ошибаются, тут он добродушно посмеивается, тут область Пролетарского юмора, который напрасно мой дорогой тов. Нусинов отрицает, говоря, что у пролетариата не может быть юмора.¹² Наоборот, пролетариат класс очень юмористический, потому что ведет за собой другие классы — полупролетариат, батраков, крестьян. Возьмите Красную Армию. Сколько там шуточек. Когда приходит неотесанный крестьянин, которого нужно отесать, дисциплинировать, то чем же на него воздействовать? Налагать дисциплинарное взыскание? Нет, над ним подтрунивают, его не обижают, но над ним смеются. Пролетариат — класс ласковый и тактичный, нежный воспитатель по отношению к своим. Вот почему здесь так нужна шутка, добродушный юмор.

Но наша поэзия полна патетики. Мы ведь строим новый мир, когда нужно бороться с врагом внутри нас, со всякими разочарованиями. Товарищ Сталин говорит: не надо смешивать буржуазную опасность, внепартийную опасность, скажем, с правым и левым уклонами. Он говорит: вы, пожалуйста, не смешивайте этого с внепартийными врагами. Это внутрипартийное их отражение. Но что это значит? Это значит, что внутрь самой нашей партии, не только внутрь пролетариата, проникает этот враг. И вот, когда теперь вы читаете последние блестящие интереснейшие передовые статьи «Правды», где намечается некоторый новый путь или некоторый крен нашей политики по отношению к рабочему классу, производству и т. д., то, вероятно, всякий чуткий человек уже отметил, с какой замечательной зоркостью Центральный Комитет и ЦО нашей партии усматривают некоторые новые факты, новые явления, новые условия для дальнейшего развития. И там же вы найдете эти опасения, предостережения, что внутри нашей партии опять поднимается правый уклон: «А не вынесем, не выдержим, взяли слишком высокие темпы». И постоянное предостережение ЦК — не сдаваться. Вот из такого окружения внешнего врага, из подстерегающих нас внутренних разочарований, тенденций снять с себя некоторую часть груза вытекает необходимость огромного этического заряда, чтобы мы могли все это преодолеть. Отсюда наша патетика. Надежда Константиновна констатировала, что Владимир Ильич о Демьяне Бедном говорил: «Мне доставляют удовольствие его юмористические, сатирические вещи, но особенно меня трогают его патетические вещи».¹³ Это очень характерно. Наш великий вождь задумывался, приходил в глубокое настроение, сосредоточение в себе, когда слушал пролетарскую поэзию, которая полна патетики. Всё это порождает само собой невероятные трудности, страдания, которые нужно преодолеть, чтобы добиться в конце концов своей высокой цели. У Д. Бедного есть и эти элементы. И это служит к его великой чести.

В последних его произведениях Д. Бедный очень часто прибегает к новому методу поэзии, который должен решительно все представления о поэзии опрокинуть к черту. В самом деле, например, Плеханов, даже наш большевистский критик Воровский говорили: «Боже сохрани в поэтическое произведение вмешивать публицистику».¹⁴ — И шли по тому же пути, как Тургенев, замечательный писатель, который говорил: «У Некрасова поэзия и не ночевала»,¹⁵ разумея, что поэзии ночевать вместе с публицистикой просто неприлично, не пойдет она с ней ночевать. То же самое Толстой, который говорил: «И Некрасов писал в этом духе свои стишки».¹⁶ «Стишки» — а ведь Толстой был чуткий человек и умел понимать, что красиво и что прекрасно. А Демьян Бедный совершенно откровенен. Он выбирает из газет целые столбцы или берет письмо, которое получил от рабочего, прозой, кривой прозой, как пишет какой–нибудь селькор, или какой–нибудь наш не очень выдающийся журналист, потому что ему не важно, чтобы была форма, а нужно, чтобы говорила сама жизнь. Вот вам факт. Я хочу, чтобы вы знали факт. Демьян Бедный сам страшно много читает газет. Иногда ему газеты заменяют личный опыт. Он рыщет по стране, хочет сам видеть, или [берет] письмо рабочего, личное впечатление человека. Он все это излагает, чтобы вы знали, а потом комментирует его, говорит: «Вот жизнь, факт, как он отразился в документе, а теперь позвольте его комментировать. Этот факт ударяет в мое сердце, и мое сердце музыкально начинает содрогаться. Оно даст художественный стимул — в этом мое призвание. Вот вы видели, каков факт, а теперь я делаю из него два акта. Какие чувства во мне это возбуждает? Может быть, острейшее негодование, может быть, глубокую нежность, может быть, величайший восторг и светлую надежду». Вот тогда он переходит от нерифмованной прозы, от той прозы, которая ходит и спотыкается, не говорит, а заикается, к ритмической прозе*, которая не ходит, а танцует, не говорит, а поет. Он в этом танцующем стихе отражает эту жизнь. Для чего? Чтобы сделать ее достоянием пролетарской психики в целом. Пока это в газете, корреспонденции — это еще не претворено в часть нашей психики. Мы не вобрали в наше сознание. А вот когда это запоет, затанцует, когда это высокие литературные образы, тогда это включено в нашу психику, в наше художественное самосознание. Влияние путем глубоко осознанных образов — вот что делает Д. Бедный в своей художественной публицистике.

* Очевидно, к ритмической речи. — Ред. 

Раньше поэты говорили: материал я оставляю в стороне. Это некрасивая штука. Это все равно, что вы пойдете на завод, там же очень часто уголь, металл, разные процессы небезопасные — посторонись, а то голову снесет и т. д. А потом вы приходите в склад, и там все запаковано, закрашено, поступило из малярного цеха и направляется на соответствующую ветку железной дороги. Там все чисто прибрано. Так вот прежде и поэты показывали свои склады, места, где все было сделано, и как следует, а в свою лабораторию не пускали. А Демьян Бедный иначе делает: он любит жизнь, интересуется и говорит: вот что меня интересует, вот берите, как полуфабрикат, сырье, которое ко мне поступило, вот какой отклик оно вызвало. Если бы это был личный отзвук, это никакого значения не имело бы. Но я уверен, что вы так же отнесетесь. Я ваш рупор, ваш представитель, я ваш пролетарский писатель. Это для вас и за вас я делаю. И только те произведения Демьяна Бедного значительны, из которых сыплются эти словечки, которые он сыплет такими фразами, такими словечками, которые постоянно повторяются. Это вводится в окончательной форме обработанного опыта пролетариата, вводится как кристалл для дальнейшего оформления и упорядочения его самосознания. Вот те большие приемы, которые Д. Бедный употребляет, как пролетарский писатель, в своем творчестве, и заставляют нас сказать, что как в отношении партийности, так и в отношении массовости и художественности [он] показывает пример, показывает, как, ни на минуту не снижая художественной техники, художественной значительности, может, даже к успеху художественной части, можно быть, во–первых, популярным в массах, во–вторых, партийным.

Можно ли сделать отсюда вывод, что нужно провозгласить лозунг «одемьянивания» литературы без оговорок? Я думаю, нет. Это очень большая задача. Партийность обязательна для всех. Партийность в литературе обязательна. Когда я выступал с докладом в Академии, я сказал: довольно скоро придет время, когда все будут коммунистами и с величайшим сожалением будут относиться к человеку, который не коммунист, приблизительно так, как сейчас к человеку, который не может подписать своего имени. Вот не может, неграмотный. Так же будут относиться к отсталым людям, которые не понимают, что основной директивной истиной всего человеческого самосознания является коммунизм. Мы чрезвычайно быстро к этому приближаемся и даже за границей поднимаем колоссальную перестановку, молекулярную перестановку, когда люди говорят: «Наши идеи никуда не годятся». И не только в рядах социал–демократии, но и в рядах мелкобуржуазной интеллигенции и т. д. Партийность для писателя обязательна, непартийный писатель для нас недоучка. Может быть, он вообще недоучился или недоучился настолько, чтобы в художественной форме передавать партийную точку зрения в такой широте и творческом аспекте, о котором я говорил.

Но массовость — это несколько другой вопрос. Бывают случаи, когда приходится трактовать сложные проблемы, которые чрезвычайно трудно уложить в массовые формы, и мы не должны относиться к этому так, что если писатель подошел к очень сложной проблеме и он не совсем понятен для широких масс, для миллионов, то мы скажем: нет, ты этим не занимайся. Ведь мы рядом с «Правдой» издаем «Рабочую газету», даже рядом с «Беднотой» издаем «Крестьянскую газету». Мы знаем, что есть разные уровни понимания. Мы должны всех обслуживать. Но правы ли те, которые скажут: так как я никак не могу понять первый том Маркса, то Маркс напрасно его написал? Он все–таки не напрасно написал, это знает всякий, кто над первым томом работал. Мы не ставим ему это в вину. Огромное количество сочинений [доступно] всем, но не все доступно, скажем, малограмотному крестьянину или батраку. Есть известные градации в этом отношении. Наша общественность еще не может идти пока по линии уравниловки. Если мы по экономической линии говорим — не надо уравниловки, это вовсе не пролетарский принцип, а мелкобуржуазный, то то же самое нужно сказать относительно науки: кому придет в голову писать все произведения Комакадемии так, чтобы все было понятно простым рабоче–крестьянским массам. Это не капиталистическая пирамида, это пирамида уровней. Когда Ленин говорил по отношению коммунистической партии, что массы без вождя, без авангарда — это неорганизованные массы, а организованные массы — это те, которые выдвинули авангард и вождей ¹⁷ то этим самым он полагал, что должны быть соответственные уровни. Если бы мы перестали на массы воздействовать, это значило бы, что мы потеряли голову. Конечно, превращение авангарда пролетариата в самодовольную аристократию есть величайшее безумие, которое только можно представить. Но забыть, что мы являемся руководящим авангардом, что Коммунистическая партия построена так, что есть свой ленинский ЦК, свои съезды, своя партийная масса, свой профессионально организованный класс и затем крестьянство, это также значило бы забыть совершенно всю конструктивную сторону нашей социальной организации, нашей силы. Это, естественно, диктует и некоторую дифференциацию литературы. Могут случиться также отдельные эпизоды, когда мы не сможем сложные вопросы истолковать так, чтобы понимал каждый. Не знаю, читали ли вы пьесу «Страх» Афиногенова,¹⁸ она трактует очень тонкий вопрос о том, как интеллигенция старается на основе физиологического материализма истолковать факты нашей жизни и изобразить как социально–психологический пароксизм, в высшей степени отрицательный. Совершенно в живых образах пьеса изображает путь, по которому лучшие из интеллигенции часто идут в направлении онаучивания антибольшевистских тенденций. Она показывает, как на них наседают масса паразитов и все просто контрреволюционные хищнические элементы и как потом, когда самая основная их мысль разбивается аргументами диалектического материализма, они сами видят: кто меня окружал, кто поддерживал мои иллюзии. Они с ужасом видят, что вся теория была построена на сочувствии хищнических элементов, и с восторгом сознают, что мы не отвергаем их, а протягиваем руку и говорим: ты колебнулся, но мы тебя прощаем, иди к нам, потому что твое настоящее место в наших рядах. Демьян Бедный мог бы все это очень прегнантно выразить. Но требовать, чтобы это только так выражалось, а не такой тонкой комедией, как комедия Афиногенова, конечно, нельзя. А я убежден, что афиногеновская комедия, поставленная перед крестьянской аудиторией, оказалась бы, вероятно, непонятной. Если мы не хотим превратиться в антиленинцев, сторонников той массовой организации, которую Ленин бил в своей «Детской болезни „левизны“…»,¹⁹ мы не должны забывать, что в рамках партийности имеются разные градации и в научном и в художественном отношении и нельзя их стирать и запрещать такие формы, которые пока для масс недоступны, но удовлетворяют и являются руководящими для их авангарда.

И относительно художественности можно сказать тоже, что, конечно, предельная массовость допускает такие художественные формы, которые понятны всем, которые одновременно разительны и наивны. Но всегда ли, при всех ли обстоятельствах? Возьмите, например, последний роман или повесть Горького «Жизнь Клима Самгина». В ней пролетарский писатель выступает во всеоружии современной культуры, знает всю литературу, всю науку, все настроения буржуазии. Он показывает, как разлагается передовая буржуазная интеллигенция, что она переживает, противопоставляет отдельные ее группы. Скажите, можно ли дать «Клима Самгина» начинающему читателю, можно ли издать его для начинающего читателя? Я скажу — это безумная трата бумаги. Они прочтут несколько страниц и скажут: «Мы не понимаем», как к стыду нашему имеется много высококвалифицированных читателей, которые, читая III том, говорят: «Скучно». Им, видите ли, нужно щекотать под мышками и в пятки, чтобы им было смешно. А мы считаем, что это громадная художественная вещь, потому что вещь партийная.

Так что если понимать под лозунгом «одемьяниваиия» проведение партийного начала, то мы должны признать его высокое значение, и высокую честь мы должны отдать тому писателю, который сумеет соединить высокую партийность с массовыми прегнантными формами, который сумеет говорить с самыми простыми гражданами нашего Союза, который по массовости своей играет колоссальную роль в нашем строительстве, и который сумеет с этим соединить художественную форму. Но это не значит, что мы за такое «одемьянивание», при котором были бы исключены такие формы партийной художественности, которые имеют более верховой культурно–утонченный характер. Если бы кто–нибудь сказал: не нужно «одемьянивать» нашу литературу, нужно «огорьчить» ее (от слова Горький), то я был бы также против. Но у нас есть два великих писателя: Горький и Демьян Бедный, из которых один другому не уступает, из которых Горький идет в публицистике по линии величайшей популяризации, а по линии художественности поднимается до очень высоких обобщений, которые требуют почти той же степени изощрения ума и т. д., как произведения наших классиков Маркса и Энгельса, которые имеют величайшее значение. Поэтому не будем понимать лозунга «одемьянивания», как такого, который заставляет всех быть массовыми в смысле крайности. Наша партия сложна, она многоэтажное здание. Она была бы осуждена, если бы забыла, что первый этаж есть основной, но она была бы также подвергнута всякому ущербу, если бы забыла, что есть более высокие этажи. И наше искусство в этом отношении должно быть также дифференцировано. Однако с важным уклоном — настойчивым желанием центр тяжести постоянно переносить вниз, тем более что пока еще, несмотря на вступление ударников в литературу, мы имеем преимущественно тип писателя–интеллигента, который всегда склонен подниматься на аэропланах или на монгольфьерах вверх, который всегда предполагает, что он, человек утонченный, не может писать для всех. Вот таких людей научить тому, что когда они устремляются по пути высокого парения, то в конце концов оказываются в безвоздушном пространстве, где погибают, что нужно держаться ближе к земле, — это наша задача. И нам нужно все время этого лозунга «одемьянивания» в этом смысле придерживаться без того, чтобы делать из него обобщение, чтобы не снижать той формы художественности, которая необходима для нашего пролетарского партийного авангарда.

На этом я кончаю и даю слово тов. Головенченко, который широко развернет картину творчества Демьяна Бедного.

(бурные аплодисменты).