Товарищи! Явление образования есть, в сущности говоря, основной стержень разумного бытия каждого достойного жить человеческого существа и всей сознательной жизни человеческого общества. Если старая пословица говорит, что человек живет не для того, чтобы есть, а ест для того, чтобы жить, то отнюдь нельзя сказать, что человек образовывается для того, чтобы жить, а не живет для того, чтобы образовываться. Он живет исключительно для того, чтобы образовываться. Каждая минута жизни и каждый жизненный акт, который не усиливает нашего духа, который не расширяет русла нашей жизни, является даром потерянным,
В течение весьма длинного ряда тысячелетий люди получали свое образование в зависимости от космических и стихийных причин и, так сказать, были руководимы природой. Гонимая нуждой и природой на определенной стадии развития, одна группа вслед за другой вступает в полосу солнечного света саморазумения и самопознания, и тогда ставит перед собой цель своего духовного развития сознательной и конечной целью для себя. И когда мы слышим эти слова — внешкольное образование, то нам невольно становится жутко от широты задачи. В самом деле, главная часть, главный фрагмент работ по образованию человеческого существа падает на юность, и, быть может, бесконечно важными являются житейские навыки и работа с ребенком дошкольного возраста. Мы все придаем делу дошкольного образования, чем занимался съезд, предшествующий нашему на несколько дней, огромное значение, но тем не менее дошкольное образование носит задатки примитивности. Знакомство с жизнью, искусством, техникой и с прошлым человечества приобретается уже в школе, и счастливы те страны, где каждый гражданин находит все это в школе под руководством свободного и стоящего на высоте преподавателя.
Но даже в этих странах, скорее гипотетических, чем существующих на самом деле, школьное дело не может быть поставлено в совершенстве. Пока человек жив, хотя бы седины покрывали его голову, он может, хочет и должен получать образование, и таким образом всякое образование, которое получается вне школы, поскольку вея жизнь не умещается в рамках школы, есть процесс внешкольного образования.
Однако было бы парадоксом и абсурдом так широко понимать задачи Комиссариата Народного Просвещения или задачу съезда по внешкольному образованию. Под внешкольным образованием, в собственном смысле слова, нужно разуметь ту помощь, которую государство и школа оказывают в деле образования людям, оставшимся без помощи в этом вопросе, т.–е. тем, которым нормальная школа слишком мало дала, тем, которые в школе не были. Помочь им идти дальше, дополнить и выровнять образование тех, которые получили в школе недостаточно знаний, получили образование скорее калечащее душу, чем способствующее ее росту. Такова цель внешкольного образования.
Хотя мы таким образом сузили задачу внешкольного образования, пред нами все же бесконечная ширь. Прежде всего в России, где насчитывается громадное количество безграмотных, вырастает перед внешкольниками огромная задача обеспечить право и обязанность каждого быть грамотным. Этот вопрос должен всячески и всемерно занять собою всех. Это насущный хлеб внешкольного дела в России!
Приятнее, конечно, увлекаться вопросами народного театра, рисовать перспективу чудесных народных домов, но нужно об этом не только мечтать, нужно работать.
Прежде всего надо спуститься и в нижний этаж внешкольного дела и помнить, что основная, тяжелая массовая работа — это именно работа по борьбе с безграмотностью, с самым примитивным, самым грубым невежеством. Мы, разумеется, никогда не можем ограничиться тем, чтобы ставить какие–то этапы на своей дороге, как, например, такой этап; надо просто сделать парод грамотным. Само собой разумеется, что понятие грамотности — понятие функциональное, развертывающееся сейчас же в наших руках в понятие силовое. Чего стоит грамотный человек, который не читает никакой книги? Это человек, который осужден на обратное впадение в неграмотность. И мы знаем, что количество забывающих грамоту в России чудовищно велико, и не только в России, но даже и в странах более развитых мы встречаем подобное явление.
Грамота есть ключ, и как вы ничего не подарили человеку, когда подарили только ключ, но не подарила сундука, сокровищницы, которую можно открыть, постольку грамотность не является ценностью, хотя без нее другие ценности оказываются почти недоступными. Нужно начинать с того, с чего начинает и школа, т.–е. надо думать не о простой грамотности, но и о передаче всему взрослому населению, приспособляясь ко всем ступеням его духовною развития, той общеобразовательной пищи, которая является существенно необходимой. Говоря о приспособлении к различным уровням, я имею в виду то, что всякого рода курсы, воскресные школы, вечерние школы, дополнительные школы, отдельные лекции и т. д., — все они должны быть рассчитаны так, чтобы в них можно было найти себе умственную пищу и людям начинающим, у которых нет никаких научных представлений, никакой первоначальной подготовки, и тем, которые стоят выше на ступенях образования, вплоть, может быть, до удовлетворения потребностей и наиболее образованных людей. В нашей России мы не должны сводить культуру к примитиву и делать невозможным дальнейшее развитие для людей образованных.
Мы можем поднять массы только в том случае, если научно–культурная работа на верхах будет продолжаться. Для того, чтобы вести внешкольное дело, нам нужен внешкольный учитель, а для того, чтобы он мог чему–нибудь научиться, ему нужен внешкольный профессор.
Нужна живая культура высшего порядка. Социальный организм должен развиваться равномерно — от низших ступеней культуры к высшим.
Популяризация научных знаний, популяризация искусств, социально–политическая пропаганда — таковы основные задачи внешкольного образования.
Очень часто за внешкольное дело берется педагог. К неграмотному взрослому он относится, как к ученику–подростку.
А между тем рабочий или крестьянин по своему житейскому опыту стоят иногда выше самого педагога. Поэтому нельзя, например, при обучении взрослых применять обычные школьные методы. Обучение взрослого грамоте должно происходить в атмосфере расширения знаний, базироваться на чтении книг, газет, декретов…
Та же связь обучения с жизнью, с трудовым опытом должна быть и в популяризации научных знаний. Здесь желательно лекционную работу свести к минимуму — заменить ее практической работою в лаборатории, на фабрике и т. п.
Но можно ли сказать, что лекции вовсе не нужны, что это только учеба?
Нет, конечно, — живое слово лектора особенно у нас, в России, имеет огромное значение, но, по возможности, всюду и всегда лектор должен пользоваться наглядными пособиями, волшебным фонарем, кинематографом, словом, всячески втягивать внешкольника в процесс трудового, активного восприятия знаний.
Но насколько самый состав научного знания может содействовать коммунистическому просвещению масс?
Науки естественные наименее спорны.
Самые основы естественно–научного миросозерцания по самому существу капиталистического строя должны быть более или менее объективными. Как хотите вы, чтобы сознательно или бессознательно фальсифицировалась наука о растениях, о животных, о механических каких–нибудь законах и т. д., раз при фальсификации такого рода истин нельзя вести хозяйства? Поскольку надобно вести хозяйство, поскольку надобно, чтобы машины функционировали правильно, поскольку надо вылечить заболевший скот и дать удобрение земле, постольку требуются объективные знания. И поэтому во всякой стране эта область является неизбежно областью глубоко–честной. Ей приходится допрашивать природу самыми экономными и самыми глубокими методами и формулировать возможно точнее и экономнее все то, что природа властным голосом диктует. Поэтому мы имеем значительное количество ученых и самого высокого типа и, спускаясь ниже по ступеням, вплоть до более или менее талантливых популяризаторов или во всяком случае знающих лекторов, которым мы можем совершенно безбоязненно доверить все дело преподавания естествознания, начиная от космографии и кончая самыми мельчайшими подробностями каких–нибудь прикладных знаний.
Совсем другое в области наук общественных. Здесь все в высокой мере спорно. Ибо в зависимости от того, как смотрит человек на историю, что понимает под своим идеалом, чему придает значение, как главному фактору в своей нынешней жизни, от этого зависит и то, куда такой человек пойдет, что он будет делать, как он будет работать. Общество до сих пор было основано на социальном неравенстве. Определенные классы доминировали один за другим в разных странах в большей или меньшей степени. Вслед за феодалами доминировала всюду капиталистическая буржуазия. Эта капиталистическая буржуазия вынуждена была во что бы то ни стало фальсифицировать науку и чем дальше, тем, пожалуй, сознательнее.
В то же время чем дальше, тем более грозно вырастал перед нею ею же самою вызванный и сорганизованны враг — пролетариат, который иначе рисовал себе прошлое, настоящее и будущее человечества, имея совсем другие критерии для оценки. И когда буржуазная наука вынуждена была вступить в борьбу не на живот, а на смерть с молодой пролетарской наукой, то шла борьба не только относительно идеалов, но и самые факты фальсифицировались и изменялись в угоду господствующему классу, вплоть до статистики — языка «бесстрастных» цифр. Я не хочу сказать, чтобы вся буржуазная наука целиком, или вся официальная университетская наука, не имела никакой цены в области общественных наук, ничего подобного сказать я не хочу! И Маркс, когда противопоставлял таких буржуазных ученых, как Адам Смит и Рикардо, такому ученому, как Мальтус, говорил, что Рикардо и Адам Смит действовали под давлением тех явлений, которыми были окружены и совершенно честно учитывали их, и лишь, как представители определенного класса и определенного времени, они не могли договориться до полной истины, потому что глаза их ее не видели, так как направлены были в другую сторону. Но Мальтус, говорил Маркс, сознательно искажал науку: он своею жизнью и своими сочинениями показал себя, как сознательного апологета буржуазного класса. Разумеется, и тот и другой элементы в науке отражаются. Что касается до науки сознательно фальсифицированной, она менее вредна, естественно отмирает, как только критика ее коснется.
Что же касается невольной фальсификации, здесь дело сложнее. И когда мы, представители молодой пролетарской науки, говорим с теми или другими седовласыми профессорами, которые сидят на своих 12–15 томах сочинений, то и они убеждены, что когда говорят: «наука объективна», «наука свободна», то произносят чрезвычайно объективные, чрезвычайно общезначимые суждения. И когда мы, марксисты, говорим о классовом сознании, пролетарском миросозерцании, пролетарском научном движении, то утверждают они, что это узко–классовая и даже партийная тенденция.
Где мы видим белое, там они видят черное. Они думают, что та общественная наука, которую они восприняли с молоком матери, также из лекций своих профессоров, для них являвшихся авторитетами, что эта наука «объективна», между тем как с нашей точки зрения она в самом корне заражена целой тысячью предрассудков, которые все порождены буржуазной властью, которая искажает настоящую сущность социальных процессов и представляет их в неверном свете. Тут настолько серьезны разногласия между нами и ними, что невольно ставишь перед собою вопрос: как же быть с той главной частью просветительной армии, которой мы можем располагать в деле внешкольного образования?
Что касается общественной науки, чуть не вся она находится в плену научных предрассудков. Если еще прибавить к этому, что общественный и политический строй, который называется советской республикой и сущность которого сводится к диктатуре пролетариата, просвещенной и наименее обеспеченной части крестьянства, со стороны этих людей встречает антипатию и недоброжелательство, то вы опускаете руки и приходите к выводу, что очень часто такие лекции раздаются в университете или в трудовой школе второй ступени, или во внешкольном деле, которые звучат прямо и определенно, как антисоветская, антипролетарская и, стало быть, контрреволюционная пропаганда.
Это зачастую так и есть. Человек с полной уверенностью считает, что проповедует объективную истину, но мы с полной уверенностью на этом месте видим контрреволюционные идеи. Это одна из основных трудностей нашего положения, ибо количество лекторов, которым мы располагаем, я уже не говорю для всей работы в провинции, на местах, а даже которым мы располагаем для подготовки учителей для школьного и внешкольного дела, чрезвычайно ничтожно.
Нам придется обратить внимание на самую усиленную работу как типа курсового и семинарского, так типа педагогических институтов, для того, чтобы как можно скорее великие дрожжи общественной науки, базирующейся на научном социализме, размножались бы и заставили бы взойти школьную и внешкольную опару.
Без энергичной работы в этом направлении мы постоянно будем слышать от наших товарищей с мест и даже от товарищей в Петрограде и Москве такого рода заявления:
«Вот у нас написана программа, программа превосходная, она имеет целью поднять уровень общественных знаний масс. Надо было бы доверить чтение этой программы во всяком случае совершенно определенным социалистам, но их нет, и приходится доверять работу над ней таким лицам, которые являются врагами этой программы и которые всюду, где нужно сказать да, скажут нет. Тогда программа превращается в собственную противоположность».
И часто из этого положения нет выхода. Я указывал на эту трудность. С этой трудностью Комиссариату Народного Просвещения постоянно приходится бороться.
Тут, с одной стороны, говорят: махните рукою. Что–нибудь лектор да преподаст, а в конце–концов народная масса сама разберется, — аще ядовитое что выпьет — не умрет!
С другой стороны, нам говорят: «Что такое у вас преподается, да у вас прямо контрреволюция!»
Что же нам делать? Закрыть большинство школ, большинство учреждений внешкольного аппарата? Уничтожить культурное дело и предоставить ему расти с низов, как растет весною трава?
Это, разумеется, опять–таки совершенная нелепость, и ясно, что линия должна быть средняя.
Нужен определенный отбор, определенный контроль и уселеннейшая работа по выработке преподавателя общественных наук нового типа, и я знаю, что очень многие вольно, или невольно приспособляются к новой эпохе: вольно, когда становятся осторожны в пропагандировании тех истин, которые сейчас не ко двору, и налегают на элементы, которые являются новыми, и невольно, когда увлекаются грандиозной картиной борьбы рабочего класса, которая развертывается перед ними. И на наших глазах иные медленно и постепенно, а другие — быстро, как Савл в Павла, перерождаются в новых людей. И этот процесс должен идти чем дальше, тем больше, ибо главным образом рекрутируются преподаватели, преподавательская армия из интеллигенции, а не из буржуазии. Если интеллигенция в течение десятков лет, находясь под давлением царизма и капитала, иногда, сама того не зная, изменяла себе и превращалась в орудие подавления народа, в орудие фальсификации истины, то совершенно естественно, что чем прочнее будет утверждаться новый строй, тем скорее и большей волной интеллигенция будет приливать к нам — к новому хозяину мира, который освободит интеллигенцию от ее мнимой «объективности», раскрепостит интеллигенцию для подлинного и настоящего свободного творчества, ибо слова Лассаля о том, что четвертое сословие найдет самую лучшую опору и самого лучшего союзника в науке, и слова Маркса о том, что интересы рабочего класса больше всего сочетаются с интересами человека, преданного объективным знаниям, остаются непоколебимыми, поэтому нам особенно вешать головы не приходится. Трудности эти временные и методы, о которых я говорю, — отбор наиболее подходящих элементов, большее подчеркивание фактических знаний пред их освещением в тех случаях, когда вы не можете доверить их освещение человеку, далекому от новой России, и одновременно энергичнейшая работа по подготовке соответственного персонала, — эти методы избавят нас от этих трудностей.
Что касается популяризации искусства, то этот вопрос кажется на первый взгляд предметом роскоши, и очень часто думают, что внешкольному образованию приходится иметь дело с искусством, может быть, для того, чтобы, как латинская пословица говорит, «развлекая поучать». Это совершенно нелепое представление о задачах внешкольного образования в деле искусства. Я не буду касаться различного рода утонченных теорий искусства, о которых можно было бы говорить очень долго. Я остановлюсь на том более или менее общепризнанном факте, который доминирует во всех теориях искусства: искусство является силой, заражающей чувства массы слушателей или зрителей определенными чувствами, высказанными художником. Это несомненная истина. Говорят об ораторском искусстве лишь постольку, поскольку оратор не только пропагандирует, т.–е. расширяет для других круг познаний, но агитирует, т.–е. волнует людей, ибо, как говорит Спенсер, головное знание не ведет к определенным поступкам, оставляет человека верным своему характеру. Характер меняется, когда человек увлекается, когда он разожжен, когда он любит, когда затронуты струны его эмоционального, чувственного существа, и это делает искусство! И все народы, даже на заре своего существования, прибегают ко всякого рода общественным танцам и песням. Искусство организует человеческие сердца в массе, как наука организует головы, и дает непосредственным своим результатом моральный подъем масс.
Но для этого нужно, чтобы это искусство не было тем развращающим искусством, к которому буржуазия стремилась в последний период своего существования.
В последнее время искусством перестали интересоваться, как организующим началом. Если можно найти у буржуазных писателей, например, у какого–нибудь Бурже, идейные романы, где буржуазия борется за свою власть над рабочими, то в ничтожном количестве. Для нее искусство создавало лишь развлечения разного типа.
Но в то же время в искусстве прошлого очень многие интеллигентные группы энергичнейшим образом бунтовали против духа буржуазии. В течение всей истории они постоянно стремились создать себе художественное сознание, религиозно–художественное искусство. В эпохи высшего развития всякой данной человеческой группы мы имеем и в прошлом великое искусство. Тогда искусство может служить источником всяческого вдохновения и всяческой радости и для нас, и на базе этого искусства, этих великих сокровищ, которые мы унаследовали от прошлого, можно вырастить искусство, отвечающее нашему великому времени, тем более, что во время великой французской революции уже создавались основы нового массового искусства. Им жила половина XIX столетия. Для музыки французская революция дала Бетховена, для архитектуры — стиль ампир, который является величайшим стилем, какой создала новая Европа, из литературных ее созданий вышли два могучих потока — романтизм и реализм. Эпоха революции, которую многие считали «прозаичной» и в самом искусстве которой видели тенденциозность, дала в сущности гигантский толчок творчеству. Те народные празднества, которые в свое время видел Париж, продолжаются у нас здесь, в Красном Петрограде и Москве, на более высоком уровне движения, чем–какое было достигнуто французской революцией.
Точно так же и в области науки мы видим целый ряд величайших переворотов, которые вызваны были революцией или которые эту революцию сопровождали.
Таким образом мы склонны думать, что искусство имеет прямую связь со всей работой по образованию общественной души. Вообще ведь слово образование имеет троякое значение. С одной стороны, каждый человек образует себя, т.–е. приближает себя к тому образу, который поставил своим идеалом, с другой стороны, такой образованный человек, превращенный из человеческого полуфабриката, из «человека–болванки» во что–то похожее на это величественное понятие Человека, который еще, может быть, не родился, которого мы только хотим еще родить, — этот образованный человек, как единица, не может существовать без соответственных условий. Ему нужна соответственная атмосфера, общество таких людей, которые не есть простой конгломерат, простая «сходка» образованных людей, а новое организованное общество, в полном смысле слова сверхорганизм, в котором есть общественная великая душа. Это и есть социализм, это есть коммунизм, это есть то, что мы противопоставляем обществу, как простому скоплению людей. Здесь индивидуализм и общественность сливаются.
Дело образования есть не только дело образования человека, его личности, но и дело образования человечества, общества.
Наконец, человек не только образует себя и свою социальную среду, но и свою физическую среду. Он не только одевается, создает инструменты, здания, города и т. д., но он также распространяет около городов и свои парки, сады, меняет течение рек, изменяет очертание морей, устраивает проливы там, где их не было, устраивает перешейки там, где их нет, и таким образом создает жизнь, соответствующую всем духовным потребностям вырастившего себя человека.
Вот с этой точки зрения работа по самообразованию, работа общественно–политическая и работа эстетическая, — все они являются руслами образования, все они идут к этому образу, к этому прообразу, который мы рисуем перед собой и называем идеалом.
Исходя отсюда, приходится сказать несколько слов еще о двух задачах, которыми мы не можем пренебрегать.
Мы не можем пренебрегать техническим внешкольным образованием. Нельзя мечтать об образовании отдельного индивидуума, нельзя думать о достижении каких–нибудь социальных идеалов, если общество сидит на суке, который отгнил, — мы свалимся и проломим себе головы, хотя бы были великолепными дипломатами и великолепными вождями. Наша Красная армия может побеждать на всех фронтах, наши политические вожди могут изумлять весь мир своей международной политикой, и тем не менее мы можем претерпеть революционный крах, если у нас не будет ни железных дорог, ни хлеба и мы не будем ничего производить.
У нас, в России, это зависит в значительной мере от общих причин, от военной разрухи, от экономической отсталости, но, кроме того, разумеется, во всех отношениях у нас мало подготовленные работники, — это главным образом и тормозит все дело. У нас мало подготовленных технических работников, мало подготовленных работников в смысле чисто–трудовой дисциплины, мало подготовленных и в смысле этического понимания задач. Все эти вопросы связываются в одно непрерывное целое.
Нам нельзя обслужить хозяйственных задач, если мы не будем иметь рабочих, которые умеют работать. Квалифицированных работников у нас мало, ничтожное количество инженеров, еще меньше количество среднего технического персонала, очень небольшое количество квалифицированных работников вообще. И нам нужно увеличить это количество всякими способами и улучшить их качество.
Сейчас у нас происходит рассасывание городской культуры в деревне. Может быть, это спасительный процесс для нынешнего времени, может быть, благодаря этому десятки и сотни тысяч рабочих внедрились в деревни, может быть, это создаст благоприятную почву для создания из нее настоящей опоры советских идеалов, может быть, благодаря этому разгрузится город, который в эту тяжелую эпоху не может прокормиться.
Но если мы свалимся по ту сторону хребта и превратимся в типичную деревенскую республику, то, сколько бы мы ни говорили о коммунизме и социализме, никакого коммунизма и социализма не будет, а будет в силу социальных законов происходить рост деревенской буржуазии. Все это, разумеется, видоизменится в сильной степени, если в Западной Европе будет победа социализма, и, наоборот, если бы волею судеб случился срыв социализма в России, то это пагубно отразится на Европе, и мы, с точки зрения коммунистической, не достигли бы никаких результатов. Разумеется, Россия целиком в деревенскую страну не превратилась бы, но тогда перед нами стали бы гигантские задачи новой борьбы.
И политически и экономически нам нужно техническое образование.
В скором времени Комиссариат Народного Просвещения издаст декларацию, где будет подчеркнуто, что единая трудовая школа не могла и не хотела нанести удар собственно техническому образованию, что единая трудовая школа, наоборот, и есть техническая школа, что она стремится превратиться в политехническую школу; в этой декларации даются указания местам на то, что трудовая школа не должна служить причиной закрытия специальных технических школ. И соответствующая нота в дело внешкольного образования должна звучать немолчно. Задачи технического внешкольного образования никоим образом не должны быть упущены.
Я знаю, какие трудности предстоят нам в этом деле, но я знаю также, какие гигантские перспективы нас ожидают. Если мы могли бы идти твердо по тому пути, который нами намечен, то нет сомнения, что внешкольное техническое образование превратило бы желающих получить технические навыки в технические артели, которые, работая на заводах, давали бы опыт и повышали бы трудоспособность рабочих, а тем самым повышали бы и уровень производства. Они могли бы служить мощными двигателями в деле подъема производства страны. Я могу только бегло остановиться на этой стороне дела. На съезде будет специальный доклад людей, глубоко осведомленных об этой стороне внешкольного образования и находящихся в курсе экономических задач Советской России, и тогда вы получите более полное освещение этого вопроса.
Нельзя еще не упомянуть о физическом образовании. Я много распространяться об этом не буду, потому что эта тема в общем разработана и вам известна. Детально об этом нельзя говорить в такой вступительной речи, как моя. Совершенно ясно, что и путем физического образования мы можем достигнуть более высокого уровня самосознания масс, способствуя росту и заботе о здоровье, которое есть основа всякой жизни. Развивая человеческую силу, ловкость и красоту, сочетая их путем групповых занятий так, чтоб это было элементом общественности, даже в странах буржуазных, немцы, например, достигали соответствующих результатов. У них ферейны, спортивные и гимнастические, достигли высокого уровня физической культуры, и в то же время многие ферейны сделались постоянными ячейками рабочего класса и использовались им в случае нужды. Физическое образование не должно быть индивидуализирующим, а коллективным, и на этом поприще для нас возможны весьма большие достижения.
Если мы повторим, что мы должны бороться с безграмотностью, популяризировать научные знания, знакомить с искусствами и способствовать выделению людей, способных к творчеству, заботиться о техническом и физическом образовании, то вы видите, какое неизмеримое поле деятельности перед вами открывается. Между тем мы не можем не сознавать того, что все это должно быть продернуто основной красной нитью политической пропаганды.
По существу говоря, политическая пропаганда, чуждая науке и искусству, — вещь полезная и приходится ею пользоваться за неимением другой, но вообще она вещь мало обнадеживающая. Митинговая фраза довольно скоро приедается, простые лозунги перестают действовать в короткий срок. И в этом — честь и великое достоинство нового социализма, что он базируется не на выкриках, а на глубокой, научной подкладке, что он есть обоснованное научное миросозерцание.
Уже в настоящее время марксизм с такой глубиною проделал опыт переизложения всей истории человечества, переисследования всех основ общества, которые нас окружают, и достиг таких огромных результатов, что мы можем сказать: нет такого знания, такой научной области, которая не могла бы преподаваться так, чтобы она не являлась частью здания социалистического миросозерцания. От всякой науки мы можем проложить туда путь. От всякой науки мы можем войти в самые недры социального здания.
Пусть вы читаете лекции по какой–нибудь астрономии, — наука как будто объективная, чуждая земному и временному, его злободневности. — И однако, если вы, с одной стороны, рассказывая о происхождении миров, зароните таким образом через это грандиозные образы и сияющие доказательства в души ваших слушателей идею об эволюции, вы, по существу говоря, кладете краеугольный камень их будущего социалистического миросозерцания. Если вы изложите при этом историю астрономии и укажете, как она развертывалась, и в особенности подчеркнете тот момент ее развития, когда религия, на которую опирались средневековые страны, преследовала вплоть до костров оторванных от земли звездочетов, когда вы расскажете многострадальную историю этой науки в борьбе за истину о необъятности мироздания и доминирующего в ней вселенского закона, в отличие от узкого и мелкого «религиозного» миросозерцания, где все вращается в кругу земли, то вы нанесете могучие удары и религиозным предрассудкам и представлению о прошлом, как о чем–то возбуждающем только одни чувства уважения и благоговения. Вы широко раскроете горизонт ваших слушателей.
Я мог бы взять любой пример, любую науку, любую научную проблему и показать, что нет ничего легче, как связать ее с основным потоком общественной пропаганды.
И, с другой стороны, нет такой проблемы и митинговой темы, которую нельзя было бы трактовать научно, для доказательства которой вы не могли бы привести ряд фактов из различных отраслей знания. К этому мы и должны устремляться.
Мы должны стремиться к тому, чтобы относительно всякого знания, которое человек приобретает, ему было сказано, к чему оно. Для того, чтобы он умел лучше работать, необходимо ему знать, что работает он для того, чтобы создать народное хозяйство, Необходимо, чтобы он знал, что он является настоящим гражданином нового, теперь просыпающегося и объединяющегося трудового мира. Надобно, чтобы каждое сведение превращалось в руках слушателя в какое–то орудие дальнейшего распространения научных начал.
Но надо равным образом устремляться и к тому, чтобы мы тут же давали те лозунги, которые, оголенные от всего этого, перестают восприниматься и являются ударами по притупленному месту.
То же самое я мог бы сказать об искусстве. Конечно, всякому понятно, что лекция является художественной, когда она хорошо сказана, и что к искусству относится не только то, что в ней было много образов и что она сказана горячим тоном, но и то, как она сказана. Это конструктивное искусство, и в этом смысле самое преподавание есть одно из величайших искусств, которым преподаватель — педагог–внешкольник — формирует самый благородный материал — людские души. И нужно уметь формировать их, сделав их мягкими, сделав их доступными вашему прикосновению и воздействию на их благородную сторону.
Это можно сделать только тогда, когда вы приобрели известное влияние на людей, когда между ними и вамп протянулись токи, заразившие их определённой симпатией к вам. Это и значит, что вы явились перед ними, как художник.
Если вы будете пользоваться пением и музыкой, как это делаем часто мы на своих митингах, если живопись прилетит сюда сама собою, как она слетает на наши знамена и плакаты, если будет естественно развертываться весь цветник искусств, то это так и надо. И вы можете не ждать, чтобы у слушателей зародилась потребность этого, а созвать все 9 муз, чтобы они помогали в вашем деле.
Нет такого предприятия, — от любительского театрального кружка до какого–нибудь разрисовывания стен помещения клуба, — которое не могло бы быть использовано для того, чтобы развивать вкус у людей, для того, чтобы внушить им новую волну радости жизни и сказать им голосом искусства, который особенно понятен, те великие истины, которые являются для нас солнцем.
Товарищи! Я очень хотел бы иметь возможность здесь перед вами изложить эти идеи, объединив их в образе того народного дома, который в конце–концов является основою и идеалом внешкольной работы. Внешкольная работа может, конечно, идти через кружки самообразования, через клубы рабоче–крестьянские, курсы всякого рода, через библиотеки, через театры, но все это собирается, все это приобретает целостный, органический характер в понятии народного дома.
Понятие народного дома даже шире понятия органа внешкольного образования. Народный дом нужно представлять себе не только как центр культурно–просветительный, но одновременно как центр политической, профессиональной и кооперативной жизни.
Но эту идею «интегрального» народного дома я бы хотел подробнее развернуть перед вами, если я выступлю с докладом об этом на съезде, а если нет, то дополнительно к тем статьям на эту тему, которые я писал и которые, может быть, удастся издать соответственной брошюрой. Теперь же я считаю наиболее важным указать на некоторые черты строения внешкольного дела, внешкольного аппарата вообще.
Нет никакого сомнения, что то, на что намекнула в своей речи товарищ Н. К. Ульянова, является бесспорно очень важным в конструкции внешкольного дела. Если мы будем понимать внешкольное дело так, как я его изложил, то ясно, что оно должно соприкасаться с целым рядом других отделов комиссариата. Было бы, однако, неправильно и парадоксально такое расширение понятия, если бы мы сказали: поскольку театр, библиотека, музей, картинная галерея, выставка, кинематограф, поскольку все это и даже сама книга являются органами образования и притом образования вне школы, постольку все это должен ведать внешкольный отдел.
Конечно, если вы пошли в театр и не вышли оттуда образованнее, чем вошли, такой театр нужно закрыть, ибо это есть не театр, а легкое развлечение; в нем вы отдохнули так же, как если бы вы пошли спать, и лишь с этой точки зрения он имеет слабое право на существование. Театр есть орган образования. И вся общественная жизнь есть процесс образования для каждого индивида, однако ею руководит С. Н. К., а не отдел образования. Мы ограничим нашу задачу определенно. Внешкольный отдел заботятся о том, чтобы в параллель школе идти навстречу той части населения, которая совершенно самостоятельно приобретать образования не может и которой нужно помочь органами внешкольного образования, т.–е. своего рода школами, только имеющими совсем иной характер, но тем не менее представляющими собою просветительное учреждение. Поскольку это так, постольку театральный отдел может видеть в театре непосредственную помощь в деле образования. Но театры суть сами по себе, они преследуют и художественные цели, создают широкий художественный репертуар и стараются достигнуть возможно больших эффектов сценического искусства. Приходите к ним и учитесь, если хотите, но они к вам не пойдут! Вот если хотите устроить показательный спектакль с предшествующей лекцией, тогда это — дело внешкольного отдела. Здесь внешкольный отдел может сговориться с каким–нибудь губернским театром или Малым театром: дайте спектакль, который бы иллюстрировал, например, тот или другой момент истории человечества, или пять или шесть спектаклей, которые иллюстрируют последовательные эпохи. Это и будет делом внешкольников, но в остальном надо предоставить театру свободу развития по законам его собственного художественного движения.
Человек должен развертывать свое художественное, научное творчество возможно шире, ибо на этом дерене и растут те плоды, которыми потом будут все питаться. И в деле искусства мы не должны непременно превратить все в популярное. Мы должны заботиться, чтобы через популярное, как можно больше людей постепенно поднимались до художественного творчества, до умения работать в области науки, до совершенно свободного творчества. Конечно, государство не может театральный отдел попросту превратить в подотдел внешкольного отдела, но было бы, конечно, печально, если бы из этого был сделан второй ложный вывод: в таком случае внешкольному отделу здесь делать нечего. Пусть театральный отдел сам заботится о развитии любительских кружков или театров с упрощенной постановкой, заботится о выработке соответственного репертуара, рекомендуя его театрам и т. д.
Пусть отделы думают о том, как устроить популярные выставки с какой–нибудь лекцией и т. д. Такой вывод был бы чрезвычайно печален. Тогда оказался бы раздробленным единый внешкольный орган. В чьем ведении тогда будет народный дом, в котором будут и театр и выставки, в котором будут концерты и каждая функция будет идти, вклиниваясь в тот или иной отдел? Это, разумеется, значило бы, что у нас дезорганизовано было бы внешкольное дело. В особенности бросалось бы это в глаза с отделом библиотечным. Библиотека есть орган внешкольного образования. В то же время библиотечный отдел имеет задачей распространение всех типов библиотек; это значило бы, что от внешкольного отдела ушла половина работы его.
Можно разрешить тогда вопрос иначе. Пусть там существует библиотечный отдел, кино–отдел, а мы заведем маленький театральный отделик, кино–отделение, библиотечный отделик, который будет только у нас, внешкольников.
Если там, в этом отделике, не будут сосредоточены наибольшие художественные и научные силы, если туда не будут отнесены все главные художественные аппараты, получится мелкотравчатость, кустарщина во внешкольном подотделе.
Внешкольный отдел перестанет иметь возможность пользоваться всеми ресурсами государства.
Поэтому единственным выходом из этого, который я рекомендую взвесить съезду, является то, чтобы каждый из родственных отделов имел в себе подотдел более или менее развернутый специально по внешкольному применению его задачи, — по обслуживанию масс в популярной форме тем особым искусством или наукой, которая в данном случае является основной функцией этого отдела, и чтобы такой подотдел входил в секцию внешкольного отдела, как его подсобный орган.
Необходимо совершенно, чтобы съезд задумался об этом организационном центре, потому что и на местах — в губерниях — нечто подобное, может быть, в сокращенном виде, может повториться и должно найти приблизительно такое разрешение.
Я не касаюсь здесь еще одного из вопросов, который возникает у нас везде, — вопроса об отношении между внешкольной работой и работой так называемого пролеткульта. Этот вопрос надлежит также рассмотреть, и думаю, что компетентное решение съезда в этом отношении будет окончательным.
Здесь будет роздана статья моя, которая напечатана в «Известиях» и по поводу которой мы расходимся с некоторыми из уважаемых мною товарищей.
И вы, взвесивши все pro и contra, на основании наблюдений и опыта сможете это так или иначе разрешить.
Конечно, вступительная речь, которую я вам сказал, не может перебрать всех вопросов, которыми ваш десятидневный съезд будет здесь заниматься и по отношению к которым, как бы ни велика была его работоспособность, последнего слова он также не скажет. Мне хочется думать, что в этом моем вступительном слове я достиг хотя бы отчасти той цели, которую я себе поставил, напомнив вам об огромной широте и важности той работы, которая делается во внешкольной области, и наметив по крайней мере центральные из проблем. И я брал их в освещении того красного момента всемирной истории, который нами сейчас переживается.
Мы, собравшиеся здесь в числе тысячи человек, не должны повесить голову и сказать: не время собираться внешкольному съезду, ибо со всех сторон грозит наступление врагов и рукой, не ослабевшей, правда, но тем не менее усталой от боев, защищается Советская Россия от всей этой своры.
Нет, это прекрасно, это символично, это показывает мощь нашего движения, что в настоящее время, когда мы призываем в бой людей, к фронтам для того, чтобы отразить эти наглые нападения, мы собираем в то же время сотни людей сюда, к центру, к сердцу России для того, чтобы обсуждать вопросы народного образования, ибо, конечно, меч в одной руке и факел в другой, — это теперь необходимо для нас. И то, и другое для нас одинаково важное условие победы. Поэтому мы и здесь имеем наше боевое совещание, мы здесь также на той же великой войне.
И как говорил здесь представитель Красной армии: она служит нам, мы служим ей. Это все вместе взятое, товарищи, столь существенно ныне в истории всемирной, что мы несем величественное служение и судьбам всечеловеческим.
