Как всякая страна с более или менее сложным социальным составом, Россия не едина. В ней существует довольно много разных прослоек, соответственно ее классовой структуре, но в общем и целом все более ясно, что разнообразие это начинает сводиться к некоторому основному дуализму. Идущий за знаменем коммунизма пролетариат должен всячески подымать Россию к широкой индустриализации, всеми силами устремляться к возобновлению и усилению процесса, шедшего еще при капитализме, т.–е. абсолютного роста мощью оборудованных предприятий и их концентрации. Как известно, в отношении концентрации, т.–е. в смысле пропорции количества рабочих, работающих на огромных заводах, по отношению к пролетариату, занятому в средних я мелких предприятиях, Россия являлась до войны самой передовой страной мира. Конечно, это только относительный прогресс, значение которого было бы безусловным лишь при более глубокой индустриализация всей страны, чем это имело место на самом деле.
Сколько говорится об экономической отсталости России и о полном несоответствии ее хозяйственной действительности и коммунистического идеала, поставленного перед собою авангардом ее рабочего класса! И, действительно, если мы пока оставим в стороне, в сущности говоря, единственно серьезную постановку вопроса, рассматривающую Россию и ее революцию только как часть революции мировой, и остановимся на перспективах российской революции, приняв ее изолированною, то мы невольно содрогнемся перед открывающейся перспективой. Трудно поверить, чтобы страна, вообще слабо индустриализированная, с огромным преобладанием крестьянства, после страшного разорения в результате непрерывных войн в течение 7 лет, могла бы наладить то хозяйство высшего уровня, которое является единственно прочным фундаментом не только для коммунизма, но даже и для переходных к нему социалистических форм.
С этой точки зрения можно прямо утверждать: или Россия, — и, конечно, мы рассчитываем при этом главным образом на своевременную помощь ставшего социалистическим Запада, — сможет быстро развернуть значительную сеть централизованных, оборудованных как можно лучше крупных заводов и фабрик и т. п., или коммунистический строй никогда не осуществится в ней, а переходная пора с окрашенными социалистически особенностями будет постепенно бледнеть и сольется с некоторой широко демократической, в первую очередь мужицкой кооперативной республикой.
Вот почему, когда даже среди передовых пролетариев слышатся речи о том, что нам приходится готовиться к длинному периоду средневековья, во время коего машинная индустрия будет заменяться ловкостью рук специально обученных рабочих или сырым живым трудом, то с этим можно согласиться разве лишь для чрезвычайно короткого времени, для самого начала процесса хозяйственного возрождения. При условии же затяжного «средневекового» состояния самая судьба революции в России оказалась бы абсолютно скомпрометированной.
И вот рядом с этой пролетарской коммунистической Россией, которая и хочет, и должна превращать Россию в страну крупной индустрии, конечно, руководимой не капиталистами, а государством, существует другая, мелко–буржуазная, крестьянская, индивидуалистическая, в лучшем случае кооперативная Русь. На первый взгляд кажется, что эта Россия гораздо ближе к русской интеллигенции, к науке, вообще тому, что называется русской жизнью. Вы на всяком шагу можете видеть профессоров, художников, которые достаточно политически развиты, чтобы с некоторым ужасом отвергнуть торжество какой–нибудь врангелевщины или возвращение к монархии, но которые часто одержимы влеченьем, родом недугу к учредиловской России, в сущности в последнем счете России кулацко–кооперативной.
В особенности сказывается это на Украине, где более или менее петлюровские или просто самостийные организации, вроде бесчисленной сети «просвит», которыми покрыта Украина, где деревенские кооперативы представляют собой крайне мощные формации, настолько мощные, что вы чувствуете, как блекнет советский свет по мере приближения к сельскому дну, представленный там весьма бледным отражением, в виде бессильных волостных советов, и как растет довольно–таки темная мощь сплоченного в кооперативные организации кулачества.
И почти повсюду вы отметите на Украине также, что средняя интеллигенция, профессура и т. п. не без интереса относится к надеждам на превращение Украины в «нормальную» республику. Интеллигенции часто эта республика рисуется просто с политической стороны, как некая приличная, европейского образца «демократия». Редко кто заглядывает в глубину ее значения и постигает ее неизбежно кулацкий характер, между тем на самом деле интеллигент, как интеллигент, т.–е. взятый не с классовой точки зрения, как мелкий буржуа, как промежуточный тип между капиталистическим и трудовым полюсами, а как представитель знания и культуры, в сущности говоря, должен был бы чувствовать себя неизмеримо ближе к коммунистам, если бы на нем самом, впрочем, не лежали слишком густым слоем разные мелко–буржуазные предрассудки вплоть до мнимого анархизма, до толстовщины и т. п. дериватов мещанского настроения.
В самом деле, коммунизм, продолжая дело крупного капитала, ведет страну к широкому техническому расцвету, который не может не опираться на весьма серьезную, главным образом реальную науку и который, с другой стороны, дает мощный толчок развитию всех знаний, в том числе и самых тончайших и «чистых», развитию всех без исключения сторон культурной жизни.
Наоборот, кооперативно–кулацкий идеал есть самое грозное, что может стоять перед человеческой культурой на весьма долгий срок, и выступление в качество доминирующей силы мелко буржуазных производителей, связанных в кооперативы, означало бы глубокое омужиченье, глубокое огрубение всей культуры.
Когда я присматриваюсь к вопросам трудовой школы вообще и профессионально–технической в частности, я ясно вижу, что та же борьба двух Россий идет и здесь. Идеал трудовой школы, как он намечен т. Крупской в ее прекрасной книге, как он охарактеризован в декларации Наркомпроса, немедленно искажается, приближаясь к жизни, колоссальное мелко–буржуазное крестьянское течение подхватывает его и видоизменяет. Я говорю не о той учительской и обывательской косности, которая готова была бы вернуться к старым школам, которая предполагает, что детей сейчас не учат потому именно, что изменили методы, между тем как их не могли бы учить и по старым методам, как не могут учить по новым, пока общая разруха не позволяет обставить школы сколько–нибудь серьезно. Нет, я говорю о сторонниках единой трудовой школы, для которых она рисуется, однако, в виде своего рода фермерских поселений или коммун мелких производителей с безусловным преобладанием самообслуживания подчас в качестве производительных союзов детворы, которая, по их мнению, может даже оплачивать свое существование трудом рук своих. С идеологической стороны тут ясен привкус анархо–коммунизма, часто и толстовщины, сознательной или бессознательной, это — стремление к опрощению и в особенности к, так сказать, злорадному, насильственному опрощению барчуков и натиранию им мозолей на белых руках.
Идеал этот не имеет решительно ничего общего с коммунистической педагогикой. Но, присматриваясь к такой школе ближе, мы увидим, что и ее идеология имеет некоторый глубокий практический смысл. Конечно, школа самообслуживания, школа ремесленная, коммуна, также в большинстве случаев построена неудовлетворительно, но там, где она начинает строиться, быть может, удовлетворительно, согласно некоторым идеалам типичных фермерских педагогов, там она превращается в практическую школу обучения самостоятельного мелкого буржуа, который может сделать для себя все: пошить сапоги, сложить печь, вскопать огород и т. п., и т. п.
Пожалуй, отдавая дань кооперации, такая школа может подняться и для кое–каких улучшенных способов земледелия и ремесла, но она инстинктивно чуждается индустриальной школы, не может понять ее смысла. Она еще не сказала, но, может быть, скажет: «в стране, где огромное большинство представляет собою крестьянин и где фабрика и завод отказываются обслуживать крестьянство, необходимо завести огромное количество кустарей».
«Вот такого–то мелкого или среднего крестьянина с улучшенным землепользованием, вот такого–то мелкого или среднего кустаря, самостоятельного, упрямого, демократически настроенного мы и желаем произвести на свет!» скажет трудовая школа фермерского типа.
Но мы, коммунисты, нисколько не отрицая того, что этот тип народится во что бы то ни стало и нарождается, все же должны ясно понимать, что это вовсе не наша школа и что нам приходится бороться с ее влиянием.
В области профессионально–технической школы, которая в данном случае интересует нас в первую голову, имеется совершенно то же самое явление.
Мы всем хором без разногласия отвергаем ремесленную школу, как профессиональный ад для маленьких детей, но, по существу говоря, для более взрослых детей мы начинаем ее действительно воспроизводить.
Из целого ряда губерний (в том числе из Московской) мы узнаем, что, идя навстречу естественным желаниям крестьянства, мы и поддерживаем и плодим очень много профессионально–технических школ, имеющих своей целью научить крестьянина подсобному промыслу, полезному, побочному делу, которое округляет его домашнее хозяйство.
При нынешней разрухе крупной промышленности гораздо труднее вызвать из деревень молодежь, которая была бы подготовлена для крупно–промышленной работы, но между тем эта задача и есть подлинная задача Наркомпроса и Главпрофобра.
Все это я пишу не для того, чтобы провозгласить лозунг гонения на школу ремесленного типа или на трудовую школу, опирающуюся целиком на ремесло, ручной труд и т. п.; я говорю это для того, чтобы ясно разграничить эти две тенденции. Мы не отрицаем необходимости, например, в сельскохозяйственном отношении помочь бедному крестьянину, улучшить его хозяйство и т. п., но мы ведь не в этом видим коммунизм. Это навязанная нам обстоятельствами переходная роль. Если бы мы поняли ее, как нашу главную задачу, мы перестали бы быть коммунистами, а сделались бы идеологами крестьянства.
Трудовая школа фермерского типа, как и профессионально–техническая школа ремесленного типа, сужает сознание ребенка. И сколько бы ни говорили о том, что на этих простых процессах можно обучить всем наукам в мире, это остается совершенной фразой. Конечно, я могу взять в руки любой предмет, молоток или чашку, и развивать, согласно ассоциации идей, все технические, исторические и естественно–научные положения, так или иначе связанные с этим предметом, могу развернуть перед вами целую энциклопедию. Но это — искусственный метод.
Наоборот, индустриальная школа, опирающаяся на хорошо обставленную фабрику, завод, транспорт, центральную электрическую станцию и т. п., действительно вводит в самую гущу всего нынешнего человеческого миросозерцания, открывает бесконечные перспективы в прошлое и будущее человечества. Трудовая школа, базирующаяся на последних вершинах капиталистической культуры, когда она получает новое крещение при переходе к социализму, поднимает человека. Она бесконечно шире и светлей, чем школы учебы. Трудовая школа фермерского ремесленного типа, базирующаяся на отсталых формах труда, принижает человека, сужает его горизонт и в общем и целом в смысле общего образования уступает даже школе учебы.
Тема эта настолько серьезна, что ее нужно было бы развить гораздо подробнее, с гораздо большим количеством примеров, но наиболее чуткие руководители Наркомпроса ужо ясно усмотрели эту опасность. Цель моей настоящей статьи была только в самых общих чертах указать демаркационную линию и определить взаимное расположение обоих станов.
К статье «Две трудовые школы»
Вопрос, затронутый в этой статье, написанной в 1920 году, еще и сейчас встает перед нами с особенной остротой, притом в несколько измененном виде.
Вопросы о смычке с крестьянством, всегда весьма волновавшие партию, сейчас, в период укрепления новой экономической политики и обсуждения общеналогового и национального вопросов на 12–м съезде РКП, выступило на самый первый план.
Само собой разумеется, что при этом приходится под несколько иным углом зрения рассматривать вопросы о школе для крестьянства и школе коммунистической.
Что между ними нет разрыва принципиального, это видно из предыдущей статьи. Крестьянская школа, конечно, должна считаться с условиями крестьянского хозяйства. Но как в этой статье, так и сейчас я смотрю на нее, разумеется, как на переходную и подлежащую возможно большему насыщению обще–промышленным и обще–коммунистическим духом.
Забота о школе для крестьянства, о реалистической ее постановке, о школе на национальных языках сделалась теперь одной из главнейших. Но тем легче в этом отношении потерять правильный компас. Надо всегда помнить, что смычка с крестьянством нам нужна, поскольку этим укрепляется диктатура пролетариата и поскольку мы имеем в виду повести само крестьянство по путям, указанным коммунистическим развитием.
От крестьянской базы, от того хозяйственного положения, в котором находится наше крестьянство, в особенности крестьянство более восточного типа, идут два пути. Естественный путь при этом есть развитие власти среди крестьян кулацкого элемента, выделение мелкой, средней, а затем и крупной буржуазии, — словом, обычного типа развитие из варварской страны в так называемую культурно–капиталистическую. Это есть постоянная опасность для нас, ибо, с одной стороны, мы до крайности заинтересованы в том, чтобы разбудить деревню и вовлечь ее на путь прогресса и хозяйственного расцвета, а с другой стороны, обезопасить ее от этого буржуазного типа и развития, до сих пор доминировавшего всюду и могущего быть парализованным лишь огромным братским давлением организованного пролетариата.
Уже неоднократно и в последнее время очень остро ставится вопрос о том, держать ли нам линию на крупное индустриальное развитие, на американизацию по типу американского Востока, или на пионерство, на американизацию по типу американского дальнего Запада, каким он, по крайней мере, недавно был.
В чрезвычайно талантливой проповеди Гастева поставить на высочайшую ступень развития легкость руки и умение с простыми инструментами сладить со всеми задачами, которые ставит перед русским человеком его гигантская всероссийская пустошь, звучат тем не менее, как я отметил в одной из своих статей, именно опасные ноты, которые при преувеличении оказались бы как раз водой на кулацкую мельницу.
Ни на одну минуту не отрицая важности такого технического развития, которое давало бы нам находчивого на все руки мастера для работы в степи, в лесу, в тундре и т. д., для помощи мелкому крестьянскому хозяйству, я со всей силой подчеркиваю, что рядом с этим и выше, так сказать, стоит перед нами задача машинно–технического обучения русского населения, начиная с поднятия квалификации рабочего подростка и кончая по–американски поставленным инженерным высшим училищем.
Я не могу здесь пройти мимо чрезвычайно характерного эпизода, имевшего место в секции по национальному вопросу 12–го съезда РКП. Товарищи украинцы выдвинули предложение пополнить тезисы товарища Сталина указанием на то, что ни в коем случае ссылками на более высокую и чисто–городскую русскую культуру на Украине нельзя позволять вкладывать палки в колеса культуре украинского языка при всем ее нынешнем недоразвитии и деревенском характере. Товарищ Троцкий постарался в своей формулировке подчеркнуть, что мы ни на одну минуту не сомневаемся, что низшие культуры должны подниматься к высшим и что урбанизация есть великий культурный принцип. Он старался подчеркнуть, что сама, так сказать, деревенско–украинская культура в своем развитии имеет как раз целью не зафиксирование нынешнего сельского своего характера, не самозамуравливыние в узкие национальные предрассудки, а является лестницей к более высоким сферам мировой культуры. Дело шло здесь, конечно, не о борьбе двух направлений, а о дружеской выработке совершенно точной формулы. Но нельзя не обратить на это самого сугубого внимания. Перед русским пролетариатом, несомненно, стоит задача и, пожалуй, самая важная задача — поднять до себя и свое собственное крестьянство и Восток. В этих целях ему придется принести не мало жертв, а стало быть в некоторой степени нивелироваться по крестьянской линии.
В самом деле, если мы имеем и без того ограниченные средства, то при обсуждении вопроса о том, как направить их: на дальнейший промышленный рост и достижение высшей культуры для наиболее подготовленных частей Союза Республик, в первую голову, очевидно, Великороссии, или на распространение первоначальной грамотности, на достижение порою самых первобытных условий культуры для наших, например, кочевников и т. д., — каждый раз, разрешая этот вопрос во втором смысле, мы тем самым будем наносить известный удар росту у нас в России правильной крупной индустрии, а тем самым и коммунизму. С другой стороны, если мы будем иметь постоянно эту первую цель, т.–е. возможность для питерских, московских, иваново–вознесенских рабочих добиться чрезвычайно высоко–технического, американско–практически общекультурного, действительно коммунистического уровня, если мы будем обращать внимание на стык наш с западным пролетарием, на необходимость огромных познаний для того, чтобы быть хотя бы временно настоящими руководителями западных рабочих, то мы легко сможем разрешать именно в этом смысле наши задачи, заботиться, так сказать, об укреплении промышленной головы России, забывая ее мелко–буржуазное туловище и ее еще громадный полудикарский хвост, а тем самым мы нанесли бы огромный удар нашему влиянию на крестьянско–азиатскую часть человечества. Оторвавшись же от него, мы ни в коем случае не могли бы добиться победы коммунизма на земном таре в близкое время.
Таким образом приходится чрезвычайно мудро держать определенную среднюю линию. Обе ереси здесь в высшей степени возможны. Легко представить себе обсуждение под углом зрения чрезмерно крестьянским, чрезмерно национальным, чрезмерно кулацким, наконец, политики наших непосредственно диктуемых нам забот об отсталых народах и об отсталых слоях населения, только через нас могущих быть связанными с передовым пролетариатом Европы и Америки. С другой стороны, так же легко под влиянием увлечения идеями смычки нашей с крестьянами и с Азией начать пренебрежительно относиться к высшим формам культуры и заставить нашу индустрию, еще молодую, разрушенную, требующую крайней заботливости, приносить совершенно непосильные жертвы.
Все эти вопросы до крайности волнуют и Наркомпрос и касаются его самым непосредственным образом.
Перепечатывая настоящую мою статью о двух трудовых школах, я склонен был бы подчеркнуть больше, чем подчеркивал раньше, большую полезность для России, как переходной формы, той пионерской, той фермерской школы, которой, как указано в статье, одним из сознательных или бессознательных проводников является блестящий педагог Шацкий. Повторяю, больше, чем раньше, подчеркиваю я теперь относительную полезность этой школы, но тем не менее в нынешней атмосфере я считаю важным напомнить, как существенно для нас развитие трудовой политехнической индустриальной школы.
Вопросы подобной сложности не могут быть разрешены никакими формулировками, но как мы вообще стоим на распутье двух дорог и не можем еще с точностью предсказать, по коммунистическому или капиталистическому пути пойдет та огромная мелко–собственническая Россия, а вместе с ней и Азия, которую мы сдвинули с места, так точно в относительно мелком вопросе трудовой школы сказывается с очевидностью, что школа учебы, как школа безнадежно схоластическая, школа привилегированных классов, погибнет неизбежно. Ее нынешняя устойчивость обгоняется лишь известной косностью учительства и нашей экономической слабостью, но самая трудовая школа может приобрести два различных уклона — быть реалистической школой на потребу слабым, поднимающимся некультурным национальностям и крестьянству, или истинным проводником высокой промышленности школы, которая в нашей обстановке так легко и естественно сливается с идеями коммунизма.
Очевидно, нам нужно умное сочетание обеих тенденций в школьной политике.
