Задачи просвещения в системе советского строительства

Главной, основной и все покрывающей задачей советской власти является осуществление коммунизма. Как члены Коминтерна, как представители международной мысли и международной борьбы рабочего класса, мы, РКП, волей и мыслью которой определяется политика Советского правительства, конечно, устремляемся к установлению коммунизма во всем мире. Но специально советская власть устремлена к установлению коммунизма в нашем Союзе, или, вернее, к такой политике в нашем Союзе, которая наиболее целесообразным и коротким путем могла бы привести к победе трудящихся во всем мире.

Страна наша при этом оказалась в совершенно своеобразных условиях. С одной стороны, она опередила все страны мира по пути своего политического развития, и в этом смысле она стоит ближе всех стран к коммунизму, потому что ведь у нее существует советская рабоче–крестьянская власть, за которой стоит по существу рабочая коммунистическая диктатура. Ни в одной стране мира, кроме принадлежащих нашему Союзу, ничего подобного нет. Но вместе с тем наша страна в отношении хозяйствования и в отношении культурном является одной из самых отсталых стран, она является таковой еще и до сих пор. Таким образом, она находится в окружении враждебного ей мира и, кроме того, в хвосте цивилизованных народов Европы и Америки. Отсюда вытекает мучительное противоречие, с которым нам постоянно приходится считаться.

Мы находимся в постоянном, хотя иногда и скрытом, конфликте с властями всего остального мира, и мы прекрасно сознаем, что почва, на которой мы держимся, является весьма рыхлой, как говорил когда то В. И. Ленин, болотистой, потому что под нами находится огромная толща, на которой мы сейчас главным образом экономически и держимся, — мелкокрестьянские хозяйства, далеко не выросшие до той стадии, когда они смогли бы созреть для перехода к коммунистическому хозяйству. А рядом с этим и культурный уровень страны также не находится ни в каком соответствии с теми громадными задачами, которые поставила себе Октябрьская революция.

Отсюда можно сделать такие выводы относительно непосредственных целей, вытекающих из общей задачи продвижения к коммунизму: нужно обороняться, нужно организовать оборону страны. Первый фронт — оборона страны. Этот первый фронт в течение долгого времени, как вы знаете, заслонял все другие фронты. Он был в сущности единственный. Иначе быть не могло, потому что в первые годы после революции обострение нашего конфликта с буржуазией всего мира было крайнее и приходилось защищаться с оружием в руках в прямой, открытой войне.

Затем, очевидно, необходимо было приведение в порядок хозяйства страны из целого ряда соображений: нельзя жить в той нищете, в которой мы жили в 1918–1919 гг. Продление такой нищеты равносильно было бы, конечно, гибели революции — раз; во–вторых, только при развитии хозяйства мы можем оказаться вообще достаточно сильными, чтобы как нибудь сопротивляться натиску буржуазии; и третье — чем выше это хозяйство поднимется, тем не только крепче окажемся мы как главное оружие мирового пролетарского Интернационала в его борьбе, но тем более яркий пример дадим мы, тем более определенно разобьем вдребезги клеветнические уверения наших врагов, смущающие самый пролетариат, что путь, на который мы вступили, — гибельный путь. Наше хозяйственное развитие не только даст нам самим возможность жить человеческим образом, не только сделает из нас более прочных борцов против наших врагов, но оно еще докажет, что власть рабочего, опирающегося на крестьянина, даже в такой отсталой стране, как наша, даже при условии вражды к ней всего мира приводит к самым благотворным результатам. А такой вывод сильнее всякой агитации и пропаганды для всего западноевропейского пролетариата и для всего мирового крестьянства.

Третьим фронтом мы обычно называли наш просвещенский фронт. И конечно, товарищи, никто прямо не создавал такой теории, будто бы сначала должна идти оборона, потом — хозяйство, а в третью очередь — просвещение, такой теории никто не создавал. Но жизнь сама невольно заставляла расценивать эти задачи на разных планах.

Почему такой теории никто не мог создать? Да понятно. Разве мыслимо вести войну без хозяйства? Совершенно ясно, что прокормить, обуть, одеть, вооружить армию можно только при известном уровне хозяйства. Совсем обнищавшие страны ровно никакой армии не могут содержать, а содержать семь миллионов на фронтах в одиннадцать тысяч верст — это колоссальнейшая хозяйственная задача. И потому первый фронт без второго был немыслим. Но самый характер второго фронта в годы гражданской войны был, конечно, в некоторой степени искажен. Приходилось очень мало думать о рациональном, планомерном развитии хозяйства и очень много думать об ударном хозяйстве, о том, чтобы выкачать известное количество благ, продуктов для фронта, чтобы поддержать железные дороги, которые могли служить стратегическими путями и т. д.

Понятно, что и третий фронт был в таком же положении, но разве можно вести войну без просвещения? Конечно, нельзя. Во время гражданской войны просвещение, так же как и хозяйство, играло огромную роль. Но где оно ютилось, в чем оно выражалось? Оно выражалось в работе в армии. Вот где был ударный пункт: просветительная работа, культотделы политуправлений, та огромная сила, главным образом коммунистическая, которая развернула свою работу в недрах семимиллионной армии, чтобы превратить вчерашнего дезертира, вчерашнего зеленого крестьянского парня, не понимавшего что к чему, говорившего: вы обещали мир, а дали войну, превратить в красноармейцев, которые одержали победу на всех фронтах гражданской войны.

По существу, все три фронта действовали, но они были приспособлены к первому, и только теперь, в самые последние годы, мы можем объективно, нормально разбираться в их взаимоотношениях. Теперь мы можем повторить — и не одни только мы, люди третьего фронта, можем повторить от лица всей советской власти, что третий фронт переплетается с первым и вторым неразрывно, что их разделить невозможно, что в настоящее время мы уперлись в такую проблему: ни оборона страны, ни государственное управление, ни развитие хозяйства не мыслимы без быстро развертывающейся работы на третьем фронте.

В самом деле. Возьмем задачу обороны, которая ведет нас в самую гущу общественной педагогики. Оборона прежде всего держится на людях, на настроении армии, состоящей у нас, в России, в огромном большинстве из крестьян, но и повсюду состоящей из крестьян и рабочих. Что делает буржуазия, для того чтобы обороняться и еще больше нападать, ибо буржуазные страны — страны хищнического империализма? Она развивает так называемый дух «патриотизма», она придает огромное значение школе и влиянию на взрослых во внешкольном порядке, для того чтобы развернуть и поддержать идеи «патриотизма».

Конечно, идея «патриотизма» — идея насквозь лживая. Что такое в самом деле родина при капиталистическом строе, что такое каждая отдельная страна, держава? Очень редко вы найдете такую страну, в которой случайно граница ее совпадает с границами расселения данного народа. В огромном большинстве случаев вы имеете державы, подданные которых в демократической стране прикрыты лживым термином «граждане» — люди различных национальностей. Когда объявляется война, то поляк, живущий в Варшаве, должен стрелять в своего брата, живущего в Кракове. Никто не спрашивает, к какой ты нации принадлежишь, а спрашивают, чей ты подданный и кому тебе надлежит отбывать воинскую повинность.

Почему так создалось, почему поляки разбились на разные страны, почему много народов распылено, почему некоторые державы вроде царской империи представляют собой гигантскую тюрьму для народов?

Пока будем говорить только в терминах национальных, я перейду потом к терминам классовым. Нация по тем или другим причинам сильнейшим образом простирает свое политическое влияние, и оно настолько колоссально, насколько только может. Она простирает свои границы и влияние своего штыка до тех пор, пока встречается сопротивление другой силы такого же типа, силы такой же разбойнической, которая строит себе такое же округление. Не только дело идет об округлении отечества, но и далеко за морями завоевываются лакомые кусочки земли, хорошо расположенные под солнцем, и там люди другой расы принуждаются служить победе данной страны. Например, сенегальский негр должен чувствовать «патриотизм» по отношению к Парижу.

Но дело сводится не только к этому. В таком же глупом положении в отношении «патриотизма» находятся крестьянин и рабочий и господствующей нации. Разве где нибудь есть такой порядок, при котором нация господствует целиком? Всякая нация включает ряд классов. На самом деле, завоевательный процесс хотя бы великорусского народа включал в себя огромные распыленные массы, над которыми высились пирамиды штатских властителей, генералитета, и все это возглавлялось помещиками и капиталистами. Эта знать венчалась более или менее навязанной, несуразной фигурой того или другого царя. Так это и есть с небольшим изменением повсюду.

Задача «патриотизма» заключалась в том, чтобы внушить крестьянскому парнишке или молодому рабочему любовь к родине, заставить его любить своих хищников. Скажем, русский рабочий и крестьянин должны были всякую минуту быть готовыми проливать кровь за своих тиранов–царей, за капиталистов и помещиков, которые вытапливали из них пот и кровь.

Это та задача, перед которой всякий учитель должен встать в недоумение — как можно оболванить и одурачить людей, чтобы эти массы людей почувствовали любовь к хищническим, кровавым тиранам, которые имеются в стране? В школах вместе с другими ухищрениями правительствам буржуазных стран удавалось выдрессировать мальчиков и девочек в этом отношении, и сам учитель был настолько выдрессирован, что считал большой добродетелью то, что он «патриот».

Еще одна сила приходила на помощь, без которой нельзя было устранить этого внутреннего противоречия, без которой нельзя было внушить людям эту несправедливость. Этой силой была религия. Религия внедрилась чрезвычайно глубоко в школу, и поп и учитель должны были действовать по приказу буржуазного правительства параллельно. Что делал поп при помощи всяких подвохов? Он превращал школу в школу ложного патриотизма.

Я приведу вывод немецкого педагога Ферстера, который во время войны написал статью, из которой я привожу некоторые строки.¹ Этот Ферстер подтвердил те идеи, о которых я вам говорил. Он — ультрабуржуазный педагог. Он утверждает, что задача школы — производить патриотов, но мы, немцы, говорит он, в последнее время отступили от этой задачи: наши немецкие школы должны были много внимания отдавать тому, чтобы вооружать личность в борьбе за жизнь, за карьеру. Школа обязана внушать личности, что она должна быть не эгоистична, а прежде всего — быть преданным солдатом своей родины. И вот, говорит Ферстер, если стать на эту точку зрения и понять, что главная задача школы — выработать преданного патриота, преданного гражданина, то невольно сам себя спрашиваешь, как же это сделать, когда огромное большинство учеников — рабочие и крестьяне, приниженные, придавленные, которым очень трудно внушить, что они эту самую Германию капиталистов, генералов и кайзера должны любить. В Германии это было значительно труднее сделать, чем в царской России, ибо там народ гораздо более образованный. Там больше людей, у которых проснулось чувство критики, там гораздо многочисленнее были социал–демократы, которые будили умы вокруг себя в более массовом масштабе, чем это было в царской России. В царской России таких огромных сил не было.

Ферстер чувствовал, как трудно это сделать при наличии имеющихся условий, но сам говорит, что все таки немецкий патриотизм ныне стоит и может устоять еще несколько недель. Он говорит, что, исходя из того, что в Германии есть католики, лютеране и различные религиозные секты, они старались отделить школу от церкви.

Во многих других буржуазных странах было сделано то же. Это значительно ослабило религиозное преподавание. Его пытались усилить и именно в духе религии ответить на тот вопрос, который с известного возраста начинает сверлить мозги наших учеников, которые беспрестанно спрашивают: «Почему я должен любить родину, когда я являюсь ее рабом и когда только некоторые избранные люди в ней роскошествуют? Почему я по их приказу должен отдавать свою молодую жизнь за эту мерзкую, враждебную мне страну?»

На этот вопрос может «ответить» только религия, которая ему говорит: «Ты видишь только эту небольшую частицу мира, где тебе все кажется несправедливым и неправильным, но воля божья, незримо правящая всем миром, такова, что ты должен быть преданным слугой в этом мире. И если ты эту волю бога выполнишь на этом свете в своей кратковременной жизни, то на том свете ты получишь чудесную награду, и там, на том свете, после своей смерти тебе станет смешно, что ты когда то сомневался. Ты сразу поймешь всю справедливость, логику и мудрость мироздания. Там ведется особая бухгалтерия, записываются все твои страдания, твой голод, нужда, труд, твоя насильственная смерть. Ты спрашиваешь: чем ты за это будешь награжден? Там, на том свете, ты будешь награжден сторицей, и тебе покажется смешным, что теперь ты так борешься за удобства и удовольствия своей краткой земной жизни. Над богатыми тоже будет суд, и, может быть, вот этот самый генерал, который здесь, в этом мире, тобой командует, будет гореть в вечном огне, в то время как ты будешь сидеть на лоне Авраамовом. На том свете все исправится и урегулируется».

А так как мертвые совершенно безопасны — если бы даже они могли рассказать всю правду о том свете, то все равно их не услышат, они не вернутся, — следовательно, риска нет никакого. Стоит народу поверить этой сказке, и он станет терпеть. «Патриотизм» при наличии религиозной школы является очень прочным.

Буржуазия испугалась церковного влияния школы, когда ей это было не на руку, а теперь она к нему возвращается. Она этого церковного влияния испугалась вот почему: христианская религия — а ее исповедует большинство цивилизованных народов — является нелепой перед лицом нынешней науки. Педагоги говорили: ведь нелепо, если в одном классе учитель читает геологию, а в другом классе говорит о создании мира в семь дней. Конечно, это нелепо и неправдоподобно. Сопоставление физических, физиологических и геологических данных, естественных законов и одновременно понятие чуда — сплошная нелепость.

Передовые педагоги говорили, что дети пролетариев очень скоро убеждаются, что священник врет. А когда они убеждаются, что в церкви священник врет, они заподозревают, что, может быть, и учитель врет, и перестают верить учителю в его «патриотических» изображениях истории, географии и т. д. Это слабая сторона, это вещи, в которые верили тысячу и две тысячи лет тому назад, и потому сейчас преподавать это небезопасно.

Вот из каких соображений подходили к устранению религии из школы. Кроме того, имеется так много вероисповеданий, что трудно было сказать, какого именно вероисповедания нужно было придерживаться в школе. И потому у свободомыслящей буржуазии появилась тенденция к тому, чтобы совсем убрать закон божий из школы. Но в последнее время самым экстренным образом американскими педагогами вырабатывается особый способ преподавания религии. Они ставят перед собой такой вопрос: так как религия нужна для человека и без религии человек не может считаться образованным, т. е. он не сделается законопослушным подданным, то надо сделать критическую выжимку из всех религий, т. е. приводить такие доказательства существования бога, его благости, существования проведения, которые по возможности не противоречили бы данным науки.

Библия — книжка старая, в которой очень много глупостей с точки зрения современности, и пусть умные профессора сделают такую выжимку из религии, чтобы ее можно было преподавать как якобы общечеловеческую истину, лежащую в основе всех религий. Сюда привлекают и нашего Толстого, потому что Толстой оставляет религию, проповедует непротивление злу, верит в постепенное развитие мира, и это, конечно, очень удобно для буржуазии. Тут нужно только отбросить такие неприятные черты Толстого, как его антимилитаризм, но это очень легко сделать, и это уже тысячу раз делали христианские священники, несмотря на антивоенные заповеди Евангелия.

Все религии — еврейская, мусульманская, христианская, утонченно–идеалистическая религия, или так называемая мораль в школе, — все они сводятся у буржуазии к тому, чтобы поддержать основную идею «патриотизма», которая гласит: рабочий и крестьянин, сидите на своем месте, таков закон этого мирового порядка, и умирайте на войне восторженно, чувствуя себя вследствие этого героями, умирайте, борясь за интересы угнетающих вас богачей, по их приказу.

Естественно, что этот «патриотизм» сейчас разлагается.

Тысячу раз прав В. И. Ленин, когда он говорил: «…буржуазные правительства нас не победили, они не смогли бросить против нас достаточно крупных частей армии, потому что идея их патриотизма уже настолько подточена, настолько разложена империалистической великой войной, что бросить большие массы рабочих и крестьян против рабоче–крестьяиской власти, против правительства, разрушившего господство царя, помещиков и капиталистов, было бы очень рискованно».²

Несмотря на то, что школа за границей все еще работает в этом духе, несмотря на то, что в этом духе работает церковь, работает пресса и т. д., все же этот гнилой патриотизм разлагается на наших глазах, и трудно ответить, мыслимо ли было бы в настоящее время, чтобы еще раз европейские и американские страны смогли бы произвести массовую мобилизацию рабочих и крестьян.

В одном месте Владимир Ильич говорил, что, по–видимому, первый урок ужасной империалистической войны еще не просветил в достаточной мере умы низов. Может быть, нужна еще одна, еще более сумасшедшая империалистическая война, чтобы все наконец поняли, в какую чудовищную пропасть буржуазия ведет человечество.³

Но зато некоторые, даже не коммунисты, а очень умеренные социалисты, может быть, с тайной скорбью в душе говорят: правительство, которое в настоящее время повело бы чисто военную политику в какой бы то ни было стране — во Франции, Англии или Америке, в стране, которой грозила бы серьезная, большая война с мобилизацией миллионов людей, — такое правительство слетит в одну неделю. Правительства Европы это прекрасно понимают, хорошо знают это. И поэтому часто меняют фашистскую политику на меньшевистскую, чтобы избежать негодования масс, отведавших, что такое война. «Патриотизм» их тает.

Но, товарищи, если Европа не смогла бросить против нас целых полчищ и ограничилась лишь косвенной поддержкой генеральских армий, ведших против нас войну, то все же, если бы наши армии не одушевлены были со своей стороны каким то воинственным духом, ясно, что они разбежались бы и были бы биты.

Что же мы противопоставляем этому «патриотизму»? Мы противопоставляем ему растущую силу классового сознания, сознания народных масс. Пролетарий, живущий в пределах нашего Союза, защищает не старую родину. Он защищает первую страну, в которой есть рабочее правительство. Он со своей армией идет не по приказу врагов, а по приказу им поставленных, своих собственных, доверенных людей.

Чем более просвещен французский или немецкий солдат, тем больше ненавидит свое правительство. Чем больше просвещен наш украинский, закавказский или российский красноармеец, тем преданнее он своему отечеству, ибо отечество заграничное есть машины для эксплуатации солдата, наше же отечество есть аппарат для его освобождения. По этому самому на солдат других армий производит чрезвычайно внушительное впечатление то, что они идут как будто бы против своих: да, я француз, я иду во французской армии, но ведь это значит — в армии французской буржуазии; да, я иду против русских, против врагов, но ведь это рабочее правительство — я иду против своих братьев.

Это побуждало даже те избранные отряды французов и англичан, которых посылали (специально выбирая их для этого) против нас, как вы знаете, часто разоружаться или производить такие протесты, выявлять такое волнение и недовольство, что их приходилось поскорее убирать назад.

Наоборот, наша Красная Армия с каждым месяцем и с каждым годом становилась мощнее. Босая, плохо одетая, плохо вооруженная, она совершала истинные чудеса самоотверженности.

Сейчас мы начинаем уже разбираться немного в нашей гражданской войне, и вы можете видеть уже яркие картины того, что переживала страна.

Возьмите, например, в этом отношении исключительную по правдивости, по честности книгу т. Фурманова «Чапаев», которая сейчас разошлась, кажется, тремя изданиями.⁴ Там кусок внутреннего фронта изображается перед вами, и вы действительно приходите в восторг и умиление перед этими босыми героями, которых не страшили ни на одну минуту ни бесконечные лишения, ни, кажется, действительно непроглядное будущее, когда вслед за одним врагом встает другой.

Все это было возможно только потому, что на почве естественного, самим классовым положением заложенного чувства у рабочего и крестьянина, на почве этого шла глубокая коммунистическая пропаганда, коммунистическое воспитание. Предрассудки выбрасывались из голов, тьма рассеивалась. Настоящие цели новой войны открывались. Открывалась та истина, что всякая война презренна, что всякая война заслуживает глубочайшего осуждения, что есть одна только война, которая, как говорили и Маркс и Ленин, священна, прекрасна и обязательна, — война угнетенных против угнетателей, война за освобождение человечества от эксплуатации. Ясно, товарищи, что эту сторону обороны мы должны сейчас всемерно развертывать.

Несколько раз в речах, которые перед вами здесь произносились, упоминалось, что, конечно, из полосы войн мы еще не вышли. Правда, что в ближайшее время вряд ли возможна серьезная война.

Последние дни принесли успокоительные вести. Разговор Раковского с Чемберленом показывает, что англичане склонны были бы сговориться. Отставка Юза толкуется всей прессой, как поворот Соединенных Штатов — признание СССР.⁵ Но это не должно нас обманывать…

Мы сейчас — мировой авангард, мы — главный козырь народов, готовящихся к борьбе со своими эксплуататорами, и это нужно осознать. Не в недрах армии, занимаясь политическим воспитанием новобранцев или ближайшего возрастного слоя воинской повинности, можем мы чего нибудь добиться, а политпросвещением всего народа. Потому что грядущая война может потребовать и, наверное, потребует огромных масс народа. Да если бы даже и не так, то разве тыл можно отличить от армии во время такой войны. Здесь вся рабоче–крестьянская громада Союза — все равно с винтовкой в руках будет она при этом действовать или у станка, или с плугом — должна быть настроена к величайшим жертвам, чувствовать ту великую правду, за которую она борется и страдает.

Поэтому политическое просвещение народных масс есть основное и необходимейшее условие обороны, а такое политическое просвещение в неграмотной стране до крайности трудно. Отсюда первой предпосылкой, основным фундаментом политического просвещения и связанного с ним нашего военного могущества является грамотность как таковая.

Но этого, товарищи, мало. Есть другая сторона дела, не менее важная.

Если европейцы и американцы еще надеются сладить с нами и вообще с пролетариатом и с мировым крестьянством, то это в силу страшнейшего развития техники, которое мы видим, и тех чудовищных изобретений дальнобойных орудий и сильных снарядов, страшнейшей силы аэропланов, химической войны с разными смертоносными лучами, управления аэропланами, крейсерами и миноносцами на расстоянии, так что на них нет людей, а мертвая машина направляется туда, куда хочет ее направить воля какого нибудь инженера, и производит там разрушение. Они говорят нам, что в течение нескольких часов населенный и богатый город может быть превращен в развалины, что этими лучами можно целую равнину устлать трупами, не считаясь с тем, что ты имеешь перед собой — армию или мирное население.

Капиталисты лелеют как будто бы мечты сделать возможной войну без мобилизации рабочих масс, войну, имеющую силу только потому, что они будут вооружены смертоносными машинами. Капитализм хочет машинного истребления людей с применением всех завоеваний науки. Перед такого рода вооружением они могут вести войну даже при плохом настроении своих масс. Здесь кроется величайшая опасность.

Отсюда призыв нашего правительства и военного ведомства участвовать в Доброфлоте, в Доброхиме и т. д. Но никакой Доброфлот, никакой Доброхнм не может ничего сделать без высокой техники, а высокая техника, которая позволила бы развернуть газовую оборону, оборону этими лучами, свои приемы борьбы с такой же технической высотой, уровень этой технической высоты могут быть достигнуты только при профессиональном образовании, которое немыслимо без общего образования.

Невежественный народ (раз в дело вступает соревнование в изобретении хитрейших машин) неизбежно будет покорен. Без поднятия уровня народного образования и профессионального умения, начиная с самого простого рабочего и кончая инженерами и учеными, которые свою мысль должны противопоставить их мысли, — без этого мы военного вопроса не разрешим.

Вот по этим причинам и дух армии, которая будет воевать, и вооружение ее зависят целиком и полностью от сознательности и уровня образования. Мы можем сказать, что третий фронт есть важнейшая часть первого фронта и что он внедряется в него неразрывно.

Каждый учитель, работает ли он в политпросвете или с маленькими школьниками, в этом смысле выполняет огромную оборонительную работу и служит братски одному и тому же делу вместе с красноармейцами и нашим военным ведомством.

Перейдем теперь, товарищи, к хозяйству.

Всякому ясно, какое огромное значение в смысле агитации и расширения нашего влияния в мире, в смысле устройства внутреннего хозяйства и в смысле продвижения к коммунизму имеют вопросы хозяйственные. Можно ли хоть на одну минуту забыть связь хозяйства с просвещением?

Нам иногда приходится слышать, что Наркомпрос не экономический наркомат. Я лично это всегда отрицаю и думаю, что придет время, когда товарищи скажут, что Наркомпрос является экономическим наркоматом и его нельзя миновать в ЭКОСО и в СТО. Пойдите на любой завод и спросите, какой наркомат доставил части, необходимые для работы. На каждом заводе есть машины, сырье, топливо, смазочные масла, которые Наркомпрос не доставляет, но там есть инженеры и рабочие, и без инженеров, и без рабочих завод работать не может. И кто же их заменит? А кем же их заменить? Они не вечны, они умирают. Надо дать новых, и не хуже, а по возможности лучше. Эта задача лежит прежде всего на Наркомпросе.

Каким образом мы можем мало–мальски провести работу в области обслуживания промышленности, если не будем точно знать плана развития промышленности, сколько рук ей надо, куда, какие именно руки нужны, что ей нужно, и как промышленность может рассчитать, сколько рабочих, техников, инженеров, сколько специалистов всех родов промышленности ей понадобится и сколько их она получит, если не будет знать, как у нас обстоит дело? Разве, когда мы разрабатываем план добычи нефти, угля или строим план электрификации, мы поступили бы разумно, если бы одновременно не выработали плана подготовки специалиста по выработке того или другого продукта? Это была бы совершенная нелепость, и мы подходим к этому вопросу вплотную.

Госплан теперь не может шагу ступить без этого. Течет огромная река человеческих сил. Наша молодежь, наши братья и дети, протягивают руки и говорят: «Дайте нам работы». Ведь работы непочатый край. Надо поднять колоссальную землю, которую мы обрабатываем, поднять все недра, до которых мы почти еще не касались. «Дайте нам работы» — а мы на эту просьбу часто отвечаем: «У нас безработица, поищите где хотите». Это отнюдь не плановая увязка.

Надо исходить не только из требований, предъявляемых промышленностью, но и из того неизмеримого, безграничного богатства, которое мы имеем, — из рук и голов, которые просят работы.

Надо воспитывать молодое поколение так, чтобы каждый мог найти себе место и произвести полезную работу, а для этого нужна полная хозяйственная увязка — это центральный вопрос хозяйства. Кто не видит и не сознает, что это центральный вопрос хозяйства — куда же мы денем наших детей, юношей и подростков, кто не может понять, что это самая главная часть плана наших работ, тот вообще не понимает хозяйственной проблемы. Можно зажмурить глаза и прожить так год, другой, пятый, а потом все таки перед вами встанут зияющие вопросы о том, куда деть этих лишних людей и кем заполнить места, на которые не подготовлены соответствующие работники.

Возьмите сельское хозяйство. Мы в этой области, как говорил В. И. Ленин, еще долго будем ехать на крестьянской коняге, пока пересядем наконец на фабрично–заводскую лошадь — на трактор.⁶

Здесь уже упоминали одно построение Тимирязева, которое я еще раз повторю: «Я не раз спрашиваю себя, что это значит? У датского крестьянина такая же земля, как наша, столько же приблизительно солнца и дождя, он нисколько не умнее, нисколько не трудолюбивее нашего крестьянина, а между тем на его поле растет в семь раз больше пшеницы, чем у нашего крестьянина ржи. Чем это объяснить?» И Тимирязев на это отвечает: «Это объясняется тем только, что у датчанина хорошая школа, а у нас ее нет». И продолжает: «Всякий русский государственный человек должен помнить, что прогресс хозяйства его страны зависит от сельского хозяйства, и именно от крестьянского хозяйства, а серьезно начать улучшение крестьянского хозяйства можно только с одного края — со школы».⁷

Вот вам завет человека, который, будучи великим ученым, вместе с тем был великим коммунистом и которому наша власть поставила памятник рядом с памятником Пушкину.

Ясно, что мы от этого отступить не можем. Вопрос о поднятии сельского хозяйства — вопрос насущный, и самый подходящий край, с которого можно начать его разрешение, — поднятие школы.

Тут оба хозяйственных фронта — и по линии промышленности, и по линии земледелия — целиком упираются в наш третий фронт. Нельзя их разделить и сказать, что там или здесь можно подождать. Мы и так уже ждали восемь лет. И от этого много беды произошло. Ждали, конечно, потому, что были слишком бедны, а теперь должны наверстывать. Хозяйство станет в тупик, хозяйство застрянет, сядет на мель, если сейчас же мы не употребим величайших усилий, чтобы поднять соответственным образом воспитание подрастающих поколений и в значительной мере подготовить и переподготовить взрослых. Потому что завтра, послезавтра будет работать этот взрослый, а он в огромной мере невежествен.

Есть еще третья задача, которую никоим образом нельзя забывать и которая является задачей также гигантской важности. В. И. Ленин незадолго до того, как он отошел от работы, на IV конгрессе Коминтерна указывал на то, что главная беда, по его мнению, в нашем государственном неустройстве, в бюрократизме, в волоките, во взяточничестве, в искажении воли правящей партии, пока она доходит до низов, в бесхозяйственности, в нерасчете, в чрезвычайной расточительности, в неразумении ведения порученного хозяйственного дела, в низкой производительности труда, что главная вина всего этого в недостатке нашего правящего аппарата, проистекающем из того, что у нас нет подходящей для нашего государства агентуры.⁸ Мы вынуждены, с одной стороны, опираться на спецов, на высоких спецов, которые только в самое последнее время перестали вести с нами прямую или скрытую борьбу, и, с другой стороны, на огромную равнодушную, часто глубоко нам враждебную канцелярскую интеллигенцию. Через эту толщу мы должны работать.

Коммунистическая партия работает, как мозг, а руки и ноги в государственном аппарате ее не слушаются. Наши шоферы, как говорил Владимир Ильич, не туда нас везут, куда мы хотим, и это продолжается и до сих пор. Мы до сих пор еще имеем огромное количество чуждых элементов.⁹

Что же нам делать?

Ведь государством править можно только через посредство интеллигенции, т. е. через посредство людей, которые имеют достаточное общее образование и, кроме того, имеют специальное образование по данному делу. Без землемера, без агронома, без врача, без инженера, без педагога нельзя никоим образом править страной. Но мы имеем до сих пор огромное количество элементов, которые непригодны и не хотят участвовать в общем строительстве. Да, они приходят к нам один за другим, но небольшая их часть; не так, как низовое деревенское учительство, на этом великом нашем празднике, по–видимому, всей своей массой прихлынувшее к нам.

Но тем не менее в общем и целом ясно, что нам нужно создать на место старой интеллигенции, чтобы заменить ее (поскольку она будет уходить от нас, просто физически умирая), заменить ее там, где она не выполняет правильно наших предначертаний, новыми людьми. Нам нужно создать этих новых людей путем завоевания вузов.

Часто нас упрекают, что будто бы мы на вузы обращали слишком много внимания, но в значительной мере это вытекало из прямых директив, которые давал еще Владимир Ильич. Надо было экстренно, как можно скорее — с этим ждать было нельзя — озаботиться о том, чтобы началась подготовка рабоче–крестьянской молодежи, хорошо обученной, могущей взять в свои крепкие руки все государственное дело. Только тогда, говорил Владимир Ильич, можно будет с уверенностью сказать, что то, что будет решаться на съездах Советов, на съездах партии, будет действительно осуществляться в жизни. И мы призвали молодежь рабочую и крестьянскую в университеты и высшие технические школы.

Мы знали, что если мы будем ждать, пока нормальным образом через низшие школы будут проходить новые студенты вверх, то солнце взойдет тогда, когда роса выест нам очи. Поэтому мы пробили стену в университетах и вузах, и так как в эту брешь рабочий все таки впрыгнуть не может, то мы построили там лестницу, которая называется рабфак. Это лестница, при помощи которой рабочий от станка и крестьянин от плуга смогут после усиленнейших трехлетних занятий пойти в университет и оказаться там достаточно подготовленными студентами.

Сначала профессура ворчала и говорила: «Это негодный студент, слишком наспех он приготовлен, нет у него таких то и таких то знаний». Но потом все, что есть честного в профессуре, признало, что эти студенты являются наилучше подготовленными. Их жизнь и стаж трудовой, которые они прошли до этих пор, их политический стаж (так как часто такой рабфаковец пережил очень и очень много на полях битв, в административном аппарате и т. д.) делают их настолько зрелыми, что мы можем гордиться той одной третью студентов, которую мы получаем от рабфака.

Мы стараемся и остальных набрать из наиболее подготовленных людей, принадлежащих к нашему классу, а той порой школа второй ступени выпрямляется, той порой мы создаем сеть фабзавуча, есть школа крестьянской молодежи — и таким образом уже открываются нормальные коридоры в высшие учебные заведения.

Придет время, когда рабфаки отомрут. Это — военная мера. Она будет не нужна, когда школа будет совершенно завоевана, совершенно реформирована и когда потекут из нее наши рабоче–крестьянские ребята. Нельзя поэтому считать маловажной среднюю школу.

Средняя школа представляет собой школу огромной важности. Во–первых, только она может обеспечить нормальное прохождение в высшие учебные заведения. Во–вторых, нам нужны не только такие спецы, которые прошли высшую школу. Нам нужен, так сказать, целый аппарат средних работников во всех областях нашей государственной и общественной жизни. С этим делом обстоит еще не бог весть как хорошо. Эта задача далека еще от своего разрешения — сделать среднюю школу и техникум, который особенное распространение получил на Украине, такой школой, которая действительно даст нам с меньшей затратой сил и времени этих самых спецов, эту самую интеллигенцию, приспособленную для выполнения массовой роли, так сказать, низшего офицерства, низшего командного состава в области промышленности, государственного управления, земледелия и т. д.

Теперь, товарищи, само собой разумеется, что пирамида народного просвещения — дело совсем не такое простое, как нам кажется.

Может казаться так: фундамент пирамиды — элементарная школа, в особенности сельская; за ней идет средняя школа, куда, как вы знаете, попадает одна двадцатая часть из тех детей, которые получают образование в школе первой ступени; дальше идут вузы, куда опять таки попадает только часть тех, которые кончают вторую ступень. А над вузами есть маленькая верхушка — Академия наук, исследовательские институты и т. д.

Но, товарищи, нужно помнить, что эта пирамида не только стоит на ликвидации неграмотности, на школе сельской. И сельская школа, и ликвидация неграмотности висят на вершине пирамиды, ибо, конечно, какая же может быть школа без учителя, какой же может быть учитель без педтехникума или без вуза, как же вуз может быть без профессора и как же может быть профессор без науки? Вы, таким образом, ясно видите, что эта вся пирамида находится во взаимозависимости.

Если бы мы ослабили пауку или ослабили работу вузов, мы не могли бы расширять школьную работу в России. Если бы мы ослабили школу внизу, сейчас приблизилось бы крушение вершины. Здесь имеется органическая связь, одно стоит перед другим, одно зависит от другого. И работа наших ученых во всех областях прикладной науки, той, которая нужна для нашего строительства, имеет колоссальнейшее значение.

Как без цемента не может быть построено здание, так нельзя сейчас руководить государственным или хозяйственным делом без науки.

Наука на Западе быстро развивается. Наша задача — не отставать от нее и поставить себя с ней в лучшие отношения.

Наши ученые встретили пролетарскую революцию враждебно. Она сильно по ним ударила. Она лишила их доходов, лишила престижа, выгнала за границу многих их друзей и покровителей. Кроме того, мы, марксисты, сразу поставили вопрос так, что буржуазная наука является ложнообщественной наукой и она приспособлена к потребностям буржуазии. Ученые за это на нас обиделись, так как многие из них считали, что, ведя контрреволюционную пропаганду на университетской кафедре, они преподают, например, государственное право и т. п.

Нам пришлось с ними войти в обидные взаимоотношения, но это прошло, и вы знаете, что ученые вошли теперь в наш профсоюз. Последний съезд, который имел огромное значение (правда, не такое, как ваш), наметил основные вехи в дальнейшем развитии.

Мы имеем теперь красных ученых и просто ученых, которые с нами примирились, и даже таких, как академик Ольденбург, который заявил, что мы идем по правильному пути. Мы имеем также и других, пожалуй, и таких, которые работают с нами и, может быть, внутренне посылают нас к черту и думают, что было бы лучше без большевиков, но что же поделаешь — слабенькими силами ученого ведь не спихнешь же такую громаду с России. Значит, приходится мириться, мириться и работать. И человек мирится, работает в лаборатории, и результат его работы идет к нам.

Мы вынуждены в свою очередь заботиться о расцвете этой науки, предоставлять ей возможно больше и возможно быстрее, с напряжением всех сил преподавателей и учащихся, возводить на пирамиду наиболее яркие таланты из среды рабочих и крестьян.

Товарищи, когда я начал рисовать эту мою картину, когда я подошел к нашему правильному, коммунистическому социальному чувству, которому противопоставляется их ложный патриотизм, я должен был сказать, что простой наукой здесь ничего не сделаешь. Нельзя научить человека, чтобы он сделался коммунистом, если он предварительно им не был. Нам нужно еще воспитывать само чувство и саму волю человека, направлять их на коммунистический путь. Здесь недостаточно одного знакомства с коммунизмом. Можно представить себе человека, который прекрасно знает, что и как относится к коммунизму. Есть такие, которые прекрасно знают Маркса, обгрызли его всеми зубами, но которые остаются злыми нашими врагами. Только коммунистическое воспитание оправдает всю эту затрату на обучение. Подготовить к обороне, подготовить к хозяйственной работе, подготовить к командным постам нашего государства — это значит воспитать подлинных коммунистов, которые были бы всем сердцем преданы этому делу. И это тоже просветительная задача.

Прежде всего колоссальную роль играет сама жизнь. Поскольку рабочий и крестьянин начинают понимать свое положение, у них начинает пропадать чувство рабства к батюшке–царю, или детское доверие к попам, или просто инертное состояние, когда кажется, что все равно ничего не предотвратишь. На место этого появляется настоящее, подлинное, активное сознание своего интереса, желание приблизить жизнь к своим непосредственным интересам.

Мы не можем доверяться жизни и говорить, что все то, что развивается и совершается, правильно. Наоборот, вся суть и смысл существования Коммунистической партии заключается в том, чтобы угадать, куда идет жизнь, и бороться с тем, что отклоняется на ложную дорогу от коммунизма. Мы даем активное воспитание, и это воспитание не заключается в пропаганде «морали», которая оправдывается буржуазией, чтобы поддержать разрушающиеся стены буржуазного воспитания, буржуазной религии. Наше воспитание заключается в том, чтобы приблизить все этажи просветительной постройки к жизни. Жизнь учит, и не столько сама жизнь, сколько общественность, которая тесным образом внедрилась в эту жизнь.

Мы должны развить связь нашей молодежи с жизнью, а это значит связать с нею комсомол, быт наших детей, наших детских учреждений.

Каждый комсомолец проникнут гордостью — сознанием принадлежности к комсомолу. Он гордится своим Ленинским комсомолом. Для него принадлежать к комсомолу — это высшее счастье, и если его выгнать из комсомола, то он в большинстве случаев или морально, или физически умрет.

То же самое с детским движением. Маленький пионер, которого от земли не видно, считает себя ленинским пионером, гордится тем, что он участник революционного строительства. Он своим красным галстуком гордится, как никакой генерал никогда не гордился своими андреевскими лентами.

Самый любимый учитель не может лучше подтянуть мальчика или девочку, чем хороший коллектив. Если ему сказали товарищи по организации, что он нехороший пионер, это действует колоссально.

Один из крупнейших немецких педагогов — Наторп в своей книге, еще до войны написанной, посвященной росту пороков и самоубийств среди молодежи в больших городах, сказал: «Я должен заявить, что единственный метод борьбы против этого найден социал–демократами, потому что их организации молодежи являются наиболее благополучными. Там этих случаев очень мало, это потому, что среди молодежи у них создается здоровая корпоративная гордость и взаимное, корпоративное контролирование».¹⁰

Но можно ли сравнить тогдашние организации молодежи, которые ничего не имели, кроме расплывчатых фраз о социализме, с организацией нашей молодежи? Ведь мы живем, как под бенгальским освещением, когда все, может быть, серое кажется нам величайшим праздником социализма. Мы в этом отношении особенно счастливы. Наш комсомолец живет не под спудом, он не загнан в подполье, он участник государственного строительства, он тащит за детскую руку за собой пионера, подводит, как хозяйского сынка, к хозяйству, потому что хозяин — рабочий, хозяин — крестьянин, а комсомолец и пионер — его наследники и продолжатели.

Вот почему у нас такие огромные возможности коммунистического воспитания развертываются. И поэтому вместо того, чтобы толковать, не вводить ли меры дисциплины и какими хорошими мерами бороться с хулиганством подростков и т. д., вместо этого нужно зарубить себе на носу: правильная постановка комсомольского и пионерского движения есть прямой, широкий и верный путь коммунистического воспитания, но, повторяю, правильная постановка.

Мы можем заметить там и вредные уклоны, например перегрузку, на которую сейчас все очень жалуются. Сгоряча слишком хватаются за общественную работу и уходят от учебы. Все эти вопросы мы будем специально изучать и исправлять, и прежде всего при самом чутком и внимательном участии педагога, ибо педагог есть специалист в вопросах развития маленькой души и маленького тела, маленького сознания и маленькой личности.

Без науки, без школы как основного стержня развития мы, конечно, никуда не пойдем. Но такого увлечения, что пионерское движение может заменить школу, высшее учебное заведение, не было. До этой дикости, конечно, никто не доходил. Одно с другим должно гармонично сочетаться самым внутренним, самым глубоким и дружным образом. Это в кратких словах и в общих чертах культурная задача советской власти.

Нам нужна культура, начиная с грамоты и кончая наукой, культура в области мысли и культура в области чувства. Здесь я должен вам сказать, что то место, которое наука занимает в области мысли, в области чувства занимает искусство. И по степени своих достижений старое искусство (многие части которого вовсе не вредны нам), произведения великих классиков мира имеют много положительных черт. На этом фундаменте мы развертываем новое искусство, вырастающее на почве старого. Оно контролирует, развертывает, кует, ведет вперед, организует наше чувство, как наука организует и ведет вперед нашу мысль. И если культура, таким образом, нужна нам для нашего продвижения к коммунизму, то можно сказать и другое: коммунизм совершенно бессмыслен, если не служит культуре. Культура, образование, наука, искусство — это не только средства, путем которых мы Идем к намеченной цели. Это вместе с тем самая высокая цель.

В самом деле, что такое коммунизм? Может быть, коммунизм есть только организация определенной политики, приведшей к победе пролетариата? Мы все великолепно знаем, что нет. Было бы бессмысленно захватить власть, если бы мы не сделали этим людей счастливыми. Власть захватывается именно для того, чтобы дать счастье людям. Может быть, это чисто хозяйственный вопрос? Может быть, мы ставим своей целью привести людей к свободе, чтобы они работали, не слишком утомляясь, чтобы имели кров, пищу, одежду — и это все? Конечно, нет. Разве человек живет для того, чтобы прозябать, чтобы каждый день надевать брюки, среди дня съедать кусок мяса, а вечером лечь в постель? Нет. Все это — только средство для того, чтобы добиться счастливой жизни.

Человек живет не ради этих средств. Ему надо одеваться, питаться, отдыхать и работать для того, чтобы развертывать свои познания, развивать чувства, ощущения, чтобы узнать счастье, быть счастливым и дать это счастье другим. Последняя цель наша — создать такое братское единение людей, которое поднималось бы выше и выше и полностью развернуло бы все материальные блага, все богатства и возможности, которые доступны человеку. Так великий Маркс и сформулировал наши цели. Он сказал: «Последняя цель коммунизма есть высшее развитие богатства; а если вам покажется, — прибавляет он, — что это очень узкое экономическое определение, то я разъясню, что под богатством я разумею наибольшее развитие всех заложенных в человеке способностей, а развитие человеческих способностей — умственных, художественных, жизненных — это и есть культура».

Поэтому культура является не только средством, но и целью.

И работник третьего фронта может сказать о себе работникам первого фронта: я тебе помогаю, и без меня ты не можешь ступить шага, но придет счастливое время, когда этого первого фронта — ощетинившихся штыков и ревущих пушек — не будет. И хозяйственнику работник третьего фронта может сказать: ты без меня продержаться не можешь, Но можно заглянуть в будущее время, когда хозяйственные вопросы будут сами собой разумеющимися, когда это будет кухня, где будут работать главным образом машины. Когда эти вопросы будут разрешены, тогда мы, по словам Энгельса, из царства необходимости шагнем в царство свободы.¹¹ Тогда культурные вопросы останутся главными вопросами, и тогда первый фронт и в значительной мере второй фронт вольются в третий фронт. Этот третий фронт не в том смысле последний, что о нем нужно заботиться как о последнем, а он последний в том смысле, что осуществляет самую последнюю цель, ради которой все борются, живут и умирают.

Товарищи, я извиняюсь, но я не хочу ограничиться этой частью моего Доклада, которая намечает общие задачи. В этом духе, в этих рамках доклад мог бы сделать и кто нибудь другой, а не нарком просвещения Российской Советской Республики. Я хочу поэтому посвятить некоторое время рассмотрению более конкретных задач, а именно рассмотрению того, что мы сейчас делаем и что мы сейчас можем сделать на нашем третьем фронте во исполнение того общего плана, который я только что перед вами нарисовал.

Прежде всего совершенно ясно, что без материальной базы немыслимо никакое продвижение нашего дела. Мы сами денег не делаем ни прямо, ни косвенно, мы денег не печатаем, как это недавно, по крайней мере, делал и при нужде может сделать и сейчас Наркомфин. Мы не производим никаких благ, которые можно было бы продать за границу, и нам нужно, чтобы государство нам отпускало деньги из центральной государственной кассы и чтобы нам отпускали деньги из местных средств. Эти средства нам до сих пор отпускались крайне скудно.

Я это говорю не для того, чтобы жаловаться. Мы очень много стенали и ругались с товарищами при дележе скудных средств, на которые государство должно было существовать. И мне думается, что было бы узкой ведомственностью, если бы мы стали говорить, что до сих пор третий фронт обходили средствами. Нет, давали столько, сколько было возможно при скудости наших средств, при важности военных задач и при затыкании самых больших дыр нашего хозяйства. Но теперь… мы двинулись вперед, и мы находимся, как сказал т. Крумин в своей статье, под знаком расширения и укрепления нашего хозяйства. И теперь было бы стыдно, если бы задержалось хотя бы на минуту возрастание средств, уделяемых третьему фронту.

Что же мы видим? Еще во время моего доклада на последней сессии ВЦИКа я очень громко кричал и бил в набат, обращая внимание ВЦИКа на то, что на нашем фронте дело обстоит прямо невыносимо.¹² И я это делал вполне сознательно, так как я знал, что средства теперь есть и что ВЦИКу надо говорить правду. Конечно, заграничные стрикулисты из числа эмигрантов сделали на этом основании выводы о нашем убожестве. Они цитируют меня, цитируют Н. К. Крупскую везде, где у нас говорится о недостатке денег. Но из за опасения дать пищу их болтовне мы не станем строить потемкинских деревень и надевать себе и ВЦИКу розовые очки.

Мы знаем недостатки и глухую нужду, в которой мы живем, которые из за их преступлений главным образом на нас обрушились. Это дело, от которого мы выздоровеем и выздоравливаем. А первым условием выздоровления является заглянуть в каждую рану по–настоящему и научиться, как ее лечить.

С тех пор мы продвинулись до чрезвычайности вперед. Мы тогда называли сумму в 78 миллионов как идеальную сумму. Нам дали гораздо меньше — 60 миллионов. Сейчас, в сущности говоря, мы более или менее полностью имеем то, чего тогда требовали. Тут было сказано, что 9 с половиной миллионов на днях прибавлено на нашу смету. Это неверно. Прибавлено 18 миллионов, потому что надо считать три с половиной миллиона из пяти миллионов фонда для отсталых народностей, надо считать всю учительскую дотацию, которая дана на увеличение жалованья, и таким образом мы получаем 18 миллионов. В общем и целом весь бюджет по всему нашему Союзу был в прошлом году — центральный бюджет — 85 миллионов. В этом году он равняется 140 миллионам.

Если таким темпом мы пойдем дальше, то мы очень скоро окажемся уже на сухом месте. Конечно, Наркомфин говорит нам: мы гарантируем вам на будущий год 10% прибавки. Но это мы в одно ухо впускаем, а в другое выпускаем, на то и Наркомфин существует, чтобы урезывать. Если Наркомфин говорит 10 миллионов, мы про себя говорим: наверно, 30 или 40, на меньшем не помиримся.

Товарищи, еще отраднее с местными средствами, если, конечно, верить вычислениям, которые дает Наркомфин и которые, как он утверждает, не преувеличены. В прошлом году обещано было более 80 миллионов, но на самом деле по СССР было ассигнований реально 62 миллиона. В этом году обещано 240 миллионов, но будем большими пессимистами и скажем, что в меньшем проценте это будет исполнено, чем в прошлом году, скажем, как говорят люди с расчетливым глазом, — 180 миллионов. И то втрое. И если, таким образом, сложить все, то окажется, что в прошлом году мы прожили на 147 миллионов, а в этом году будем жить на 320 миллионов.

Одновременно с этим объявлен твердо, крепко и надолго лозунг — лицом к деревне. Большая часть этих средств пойдет именно сюда, в деревню, на деревенскую работу. Тогда, может быть, сразу возьмемся дружно за самое главное.

Ведь надо же осуществить всеобщее обязательное обучение. А сколько у нас обучается на самом деле? Местами — ниже 20%, а в среднем — 50% (и то, может быть, 50% с походом). Надо построить еще столько же школ. Надо иметь еще 250 тыс. учителей и даже больше. Вы увидите почему. Можем мы это сейчас сделать или нет? Отчасти, только отчасти, товарищи, ибо та сеть, которую мы имеем, во многом продырявлена или состоит из гнилого материала и легко может продырявиться. Ее надо сначала укрепить, а потом говорить о расширении сети.

Конечно, там, где крестьянство само хочет строить школы, их надо создавать. А мы постоянно имеем ходоков в Наркомпрос, мы имеем ходоков, которые приходят и говорят: мы хотим построить школу, мы даем лес, даем руки, мы сами будем содержать учителя, но нам не хватает того то и того то. Недавно, например, был такой случай. Приезжает ходок из Курской губернии — 400 рублей нужны взаймы. Да и то, говорит, мы засеяли особое поле, которое должно дать этот доход. Когда там вызреет хлеб, тогда мы отдадим. Просили у Уоно, просили у Губоно — нет, говорят, 400 рублей. И этот товарищ даже показал бумажку, на которой высокая губернская власть распоряжается: выдать 10 досок на постройку школы. А менее высокая власть отвечает: никаких досок у меня нет.

Так вот, товарищи приходят к нам. Конечно, у нас соответствующих средств нет, мы не банк, мы отпускать ссуду не можем, но, во всяком случае, я распорядился дать эти 400 рублей, потому что обидно, когда из за гроша останавливается доброе желание крестьянства.

Итак, на местах нужно маневрировать. Нужно идти навстречу крестьянству, иначе крестьянство справедливо ропщет. Мы и сами мечтаем о том, чтобы наши детишки за шесть–семь верст не бегали, а имели бы школу в своем селе. Поскольку есть такой порыв к строительству, поскольку есть благополучные губернии, мы не протестуем против строительства.

Но посмотрим, как реально обстоит дело с нашей школьной сетью. Когда мы подсчитали, сколько нужно денег, чтобы ремонтировать наши школы, чтобы они не стояли без крыш, без печей, как какая то сказочная развалина (потому что, действительно, вопиет к небу этот вопрос), — когда мы подсчитали, сколько нужно, то оказалось, что нужна кругленькая сумма в 25 млн. рублей. Это только для того, чтобы имеющиеся школы привести в мало–мальски приличный вид. Мы предложили это вниманию ВЦИКа, и он постановил с будущего года организовать при Наркомпросе и при Губоно особый строительный фонд,¹³ направленный прежде всего на ремонт, а, я думаю, также и на ссуду крестьянству, которое само хочет строить школу.

Когда здания школ будут приведены в порядок, встанет вопрос об учениках и школьных пособиях. Нет их? Может быть, действительно нет? Прочитайте отчет Госиздата: до 23 млн. экземпляров учебников есть, в общем и целом приблизительно столько, сколько нужно. Мы могли бы дать эти учебники почти всем ученикам, которые их жаждут, но они лежат на складах у нас и в губернии. Они не продвигаются или туго продвигаются.

Это новые учебники, рассмотренные ГУСом, а на местах царит старый учебник и, как говорят наши учителя, действительно царствует. Учитель не может от него отойти. Это он своим затхлым, старым голосом диктует учителю, что делать в школе. Это затхлая, продырявленная книжка, за которую крестьянин дорого платит, платит пудами. (Действительно, говорят, что в некоторых местах России несколько пудов платят за учебник.) Это огромная неувязка, устранению которой должны помочь все. Ко мне приходили представители учителей, которые говорили: Госиздат имеет плохой материал, кооперативы мало этим делом занимаются, дайте это в руки самих учителей.

В этом отношении, я считаю, в особенности Цекпрос ¹⁴ должен развернуть свое книгоиздательство, которое хорошо развертывает и сейчас свою книготорговлю. Может быть, придется втянуть в это дело губернские и уездные ОНО, наших волостных просвещенцев, потому что учебник есть, учебник не чрезмерно дорогой, и тем не менее он не продвигается. А он должен продвигаться. И там, где он дорог, его нужно всячески понижать ценой, потому что нельзя же не давать учебной книги в руки ребенку, об образовании которого мы говорим как о насущной нужде.

Дело не в том, чтобы выдумать, написать, напечатать учебник. Он выдуман, написан, напечатан, он лежит на складе — но его пет в школе. Эту ненормальность нужно устранить. Новый учебник ведет за собой новые методы. Об этом будет говорить специально Н. К. Крупская,¹⁵ поэтому я останавливаться не буду. Ясно, что это одна из центральных задач.

Мы не можем удовлетвориться той учебой, которой удовлетворялись раньше. Мы должны найти путь к живой школе. На одном совещании с учителями мне говорили, что крестьяне недовольны новой школой. Крестьянин говорит: старая школа давала грамоту, а теперь приходит парнишка, его спрашивают: «Ты чему научился — писать, считать, читать?» А парнишка не очень научился грамоте. И на вопрос, чему же вас учат, отвечает: «Мы участвуем в экскурсиях, лепим и рисуем». И крестьянин этим недоволен.

Я думаю, что сейчас этого уже нет. Я помню, что в 1919 г. в Костромской губернии, в одном из сел крестьянин жаловался мне, что учительница лепит идолов и поет песни и больше ничего не делает. Конечно, не в этом новизна школы, чтобы не учить детей грамоте и чтобы мы говорили, что грамоты у нас нет, зато есть комплекс.¹⁶ Первая задача школы и первая задача нового метода — это приблизить школу к пониманию крестьянина.

Мы не можем сейчас приблизить школу к пониманию крестьянина, потому что крестьянин хочет, чтобы мы учили его сынишку силе предрассудков… т. е. воспитывали в страхе божьем и в страхе человеческом. Я помню, как один крестьянин, правда, кулацкого типа (потому что у него тогда был маленький крахмальный заводик) жаловался на то, что не только иконы вынесли и закону божьему не учат, но когда он дал затрещину своему Ванюшке, то тот ему заявил, что советская власть бить не велит. И это влияние школы. Конечно, в этом отношении мы приблизить школу к нему не можем. Мы не можем бить детей, но мы должны школу приблизить к крестьянину так, чтобы он понял задачи нашего воспитания. Мы должны приблизить школу так, чтобы умный наш мужик понял и видел, как школа готовит хорошо знающего хозяина. Но если парнишка плохо пишет и читает, то никакой комплекс школы не спасет.

Школа должна преследовать задачу, с одной стороны, хорошей грамотности, которая бросалась бы в глаза, которой в школе скоро, просто и хорошо учат, а затем школа должна давать необходимые знания по сельскому хозяйству и тем самым помогать сельскому хозяйству. Так, например, даже в буржуазной Швейцарии, о чем рассказывал мне сосед–садовник, сынишка его приходит из школы и дает ценные советы по хозяйству. У нас, где крестьянское хозяйство низко, можно дать огромную массу советов. И наука агрономическая через школу может простирать свои заботы о сельском хозяйстве и через ребенка помочь, заучить, как можно вылечить корову, или познакомить с нужными способами посева овощных культур. Каждая школа может дать пример таким образом, что яйца будут учить курицу.

Когда крестьянин увидит, что он через школу получает полезные сельскохозяйственные знания, тогда он будет уважать школу.

Надо превратить школу не только в аппарат подъема агрономического сознания подрастающих крестьян, но и в аппарат подъема сознания всех и взрослых крестьян. Америка с огромной сетью фермеров уже это дает. На последней сельскохозяйственной конференции мы поставили этот вопрос ребром.

Надо, чтобы высшие учебные заведения по сельскому хозяйству брали известный округ под свой контроль, чтобы они собирали педагогов и учеников средней школы, давали бы из них инструкторов и те бы разъезжали по школам и инструктировали. Каждое среднее сельскохозяйственное учебное заведение должно иметь свой округ. Единицей низовой должен быть сельский учитель. Ему надо знать, скажем, дело пчеловодства и садоводства, тех или других отраслей сельского хозяйства, чтобы он мог изо дня в день, из месяца в месяц развертывать те или другие стороны крестьянского хозяйства путем создания специальных кружков детей и детских организаций.

Америка через детей учит своего фермера, который развернул хозяйство, недосягаемое для нашего крестьянина. Мы должны учить нашего крестьянина, хозяйство которого стоит очень низко, и в ближайшем будущем мы должны хотя бы в некоторых районах осуществить эту задачу. Это и есть реорганизация школы.

Пусть никто не думает, что я против программы ГУСа или комплексного метода. Наоборот, я целиком за то и другое. Это шаг к осуществлению настоящей трудовой школы, к созданию подлинной коммунистической школы, и шаг довольно крупный. Но надо так продумать методы и дать такую инструкцию учителю, чтобы у него ум за разум не заходил. А это у нас бывает. Учитель ломает голову над программой ГУСа, а дети в это время растут неграмотными. Это недопустимо. Надо гармонично сочетать все наши методические указания с возможностью реальной работы.

Нас часто спрашивают, каким образом можно приобрести технические навыки: «В комплексах заблудились, как в лесу, а с приобретением технических навыков и умения задерживаются». Этого не должно быть. Общим барометром здесь должно быть следующее: если школу крестьянин уважает — она хороша. Но этого надо добиться не путем уступок и религиозных попущений или послаблений в области дисциплины, а тем, чтобы крестьянин сказал: «В школе детей учат уму–разуму, тому, чему нужно». Это показывает, что комплексный метод и программа ГУСа правильны, ибо они рассчитаны на то, чтобы сделать школу живой и возможно близкой к жизни.

Теперь придется упомянуть о материальном положении учительства, ибо, само собой разумеется, как бы ни было самоотверженно учительство (а оно очень самоотверженно), все таки материальные условия существуют. И как говорили здесь… они являются полом, на котором мы стоим. Провалишься, и все полетели; нельзя работать, когда не обеспечен материально.

Какие задачи в этом отношении стоят перед нами? Сейчас в этом году путем дотации в 7 миллионов и дополнительной дотации в 5 миллионов (с обязательством из местных средств к этому кое что прибавить) мы довели среднее обязательное жалованье учителя до 28 рублей. Очень часто говорят: «Во многих губерниях это уже превзойдено. Что вы дарите нам эти 28 рублей, когда мы имеем гораздо больше». Это неправда, так как это идет в самые беднейшие губернии. И если 12 миллионов даются, то, значит, кому то от этого лучше. Ведь невозможно, чтобы, получив дополнительную сумму, жалованье не увеличилось бы и эти 12 миллионов лишку что то не улучшили бы. Так не бывает. Но идут ли эти 12 миллионов и пойдут ли они действительно вам? Не употребят ли их местные власти на другие цели, в замаскированной форме не будут ли эти деньги отведены в другое русло и даже в обидной для учительства форме? Мы говорим: «Вот мы даем на места 12 миллионов. Вы к этому должны доложить три с половиной миллиона своих и доведите таким образом жалованье в среднем до 28 рублей». А что мы получили в результате? Сокращение сети.

Еще недавно из Царицынской губернии (если здесь есть учителя из Царицына, они знают об этом) получаем ультиматум: «Выхлопочите нам новую дотацию и пособие, иначе мы сеть сокращаем», хотя это запрещено уже много раз. И Царицынская губерния в этом отношении не единственная. Фактически там, где получаются указания центральной власти о поднятии вознаграждения учителя, они сокращают нашу и без того ничтожную сеть.

Другой прием: на 7 месяцев нанимают учителей, а 5 месяцев — это нерабочие месяцы, это лето, каникулы, и живи как хочешь. Получается своеобразная обстановка: ты получал 15 рублей, получай теперь 28, помноженное на 7, а не на 12. Ведь это явная обида и явный обман. Это обман не только учителя, это обман центральной власти, которая не этого хотела.

Или эта перенагрузка, колоссальная перенагрузка одного учителя, который вынужден работать с сотней ребят, а это нельзя никоим образом. Получается все растущее количество труда, когда педагог не может справиться, и вся эта прибавка идет к черту и не дает ровно ничего. Тут нужно два учителя. Это ясно как свет, но к этому выводу не приходят — барахтайся как знаешь, а к будущему году ты получишь еще 25 учеников. Таким образом, без роста сети якобы удовлетворяется нужда крестьянства. Ясно, что если мы не можем строить новые школы, то, по крайней мере, мы должны увеличивать педагогический персонал, а без этого вся эта реформа не даст никаких результатов.

Вот почему недавно особым законом учреждены контрольные комиссии с участием Губоно, РКИ и т. д., на которые возложена обязанность следить за действительным исполнением этого закона. Это будет лежать на их обязанности, и мы в Наркомпросе просим вас через Цекпрос и непосредственно сообщать нам о всех фактах нарушения воли законодателя, которая заключается в том, чтобы учитель получал 28 реальных рублей, помноженных на 12, за нормальную педагогическую работу. Если комиссии не будут за этим следить, то мы их подтянем. Закон издается не для того, чтобы его обходить, а для того, чтобы поднять культурный фронт.

Рядом с этими материальными условиями, которые будут улучшаться, есть еще и закон о пенсии.¹⁷

Затем необходимо будет обратить весьма серьезное внимание на моральное положение учителя. Здесь об этом говорилось много, и я имею колоссальную кучу материала. Я надеюсь и даже уверен, что в этой куче материала очень много учительских нервов (досадили и преувеличивают), и если выслушаешь другую сторону, то многое отпадет и покажется менее тяжелым. Если бы это было правдой, то действительно нельзя было бы не возмущаться до глубины души. Но если это только отчасти правда, наполовину правда, то и тогда это нужно пресечь окончательно.

Что в этом направлении делать? Я думаю, что наш съезд — сильно действующее средство. Здесь представители власти и партии как раз громко говорили о необходимости поднять моральное достоинство учителя, признать его равноправным с пролетарием фабрично–заводской промышленности. Здесь говорили, что учитель есть ценнейший общественный работник, что через него проводится конкретная смычка с крестьянством. Здесь говорилось, что мы будем строго бороться с такими представителями власти, партии или комсомола, которые не поймут этого и не смогут к этому подтянуться. Здесь много говорилось о том, чтобы безобразные проявления недоразумений по отношению к учителю были бы прекращены.

Но нужно действовать и дальше. Тут огромная роль Цекпроса, и Цекпрос во многих случаях молчал; оп как будто бы не чувствовал своей мощи, а мощь его велика. Неправда, что наша страна бессудна, что случайно попавший самодур может сидеть на учительской шее. Неправда, что можно посягать на достоинство человека, который растит новое человеческое поколение, и что на самодура не найдешь никакой управы. Такие случаи должны доводиться до сведения Наркомпроса, и мы впредь выработаем у себя особый аппарат в нашей инспекции, который должен будет быстро откликаться на такие правонарушения. И там, где не хватает руки Наркомпроса, там хватит более длинная рука ВЦИКа и партии, куда мы путь найдем.

Товарищи, мы все таки стоим еще перед такой картиной (хотя мы и накануне значительного улучшения всех сторон просвещения), когда начальное образование получает только 50% детей. Но остальные?

Мы говорим о ликвидации неграмотности, а половина населения у нас растет опять неграмотной. Ясно, этому надо прийти на помощь. Не скоро еще доберемся мы до того желанного дня, когда у нас будет общедоступное и общеобязательное образование. А допускать, чтобы у нас все время увеличивалось количество неграмотных подростков, мы тоже не можем.

Поэтому я глубоко сочувствую идее, которая была высказана впервые Н. К. Крупской. Не боясь того, что кто нибудь увидит в этом снижение наших педагогических идеалов, мы считаем, что необходимо сейчас же приступить к развитию подсобной сети хотя бы однолетних школ для переростков, для детей, не попадающих в нормальную школу. В этом году мы впервые получили полмиллиона на первые опыты строительства такой школы. Конечно, на полмиллиона здесь нельзя двигаться. Мы считаем, что это должно сейчас же вызвать приток все растущих местных средств. Кроме того, в этом году это будет первый только опыт. Он важен.

Но когда мы проводили этот закон, мы натолкнулись со стороны даже некоторых членов правительства на недоуменные вопросы. Почему, спрашивали нас, вы ликвидируете неграмотность, почему вы требуете новых денег и сейчас получили 1 миллион 30 тысяч дополнительно на этих днях? Вы делаете бессмысленную работу. Что вам учить взрослых? Вы обратите внимание на школу, обнимите всех детей школой, тогда нечего будет ликвидировать неграмотность, она будет ликвидирована в школе.

Это явное недоразумение. И часто товарищи, стоящие не на почве нашей работы, проявляют такое непонимание. Совершенно ясно, что мы ждать не можем. Мы не можем позволить взрослым, которые делают историю и от которых зависит завтрашний день, оставаться неграмотными. Это не дело, с которым можно ждать, пока дети вырастут. Это дело, которое нужно сейчас же сделать.

В деле ликвидации неграмотности у нас есть много заслуг, поскольку мы обучаем армию, профессионально организованных рабочих, население города, комсомол, допризывников и т. д. Но когда мы переходим к ликвидации неграмотности в деревне до довольно высокого возраста, который у нас положен, мы встречаемся с глухим сопротивлением: некогда крестьянину, не хочется крестьянину.

Мы убедились, что старый метод ликвидации неграмотности, который заключается в том, что ликнеграм сидел у себя и крестьянство должно было идти к нему, не годится. Мы теперь переходим к ликвидации неграмотности групповой, в некоторых случаях даже индивидуальной. Мы сами уже идем с букварем к крестьянину, если он к нам не идет. И кроме того, огромное внимание должно быть обращено на малограмотного. Надо ему дать сейчас же литературу, дать чтение, чтобы он понимал, что чтение является необходимейшим хозяйственным актом, что он без него не может жить. А для этого нужно дать соответствующую литературу.

Вопросы огромны. В сущности, конечно, вся деревня малограмотна. Если она хорошо знает грамоту в смысле чтения и письма в некоторых индивидуальных случаях, то она политически, культурно малограмотна. И нам надо поднимать ее не только в лице ее детей, но и взрослых. В этом отношении мы хотим вести синтетическую работу, т. е. связанную в один узел работу. И этим центральным узлом работы мы делаем избу–читальню. В деревне изба–читальня должна быть местом, где крестьянин может навести справку, должна быть местом, где читаются законы, декреты и газеты вслух, она должна быть местом, где следят за местной жизнью, местом стенной газеты, библиотекой–читальней, должна быть советником, местом собраний. Время от времени там непременно должны проводиться доклады по всем важнейшим культурным вопросам: по здравоохранению, сельскохозяйственные и т. д.

Избач в этом отношении должен и много знать, и уметь разговаривать с крестьянством, и уметь связать местные силы по здравоохранению, Наркомзем, местные кресткомы, работников местного Совета, всех, кто работает в школе, партийную ячейку, комсомол — все это должно быть привлечено к избе–читальне.

Изба–читальня должна сделаться таким центром по привлечению всего светлого, что в деревне есть, и, в свою очередь, распускающим во все стороны свет фонарем, чтобы он все освещал.

Товарищи, у вас будет особый доклад о комсомоле, но я не могу пройти мимо этого замечательного явления. Я должен сказать, что вообще в области всего народного просвещения, и в особенности в области просвещения в деревне, Наркомпрос очень многим обязан комсомолу. Комсомол не только проявляет массу молодого рвения, подвижность большую, чем мы в состоянии проявить, энтузиазм, но, кроме того, и большую практичность, умение почти сразу наметить задачу, наметить реалистически трезво, и умение проталкивать ее в жизнь. С этой точки зрения мы не только благодарны комсомолу, но мы и связались с ним во всей работе и хотели бы, как это уже осуществлено в Наркомпросе, чтобы это было осуществлено во всех органах, до самых низших учебных заведений.

Само собой разумеется, нельзя отрицать тех уклонов и недостатков в работе комсомола, в которых сказывается его молодость, на которые указывает даже секретарь ЦК комсомола. Но мы опять таки уверены, что после этого съезда работа комсомола войдет в еще более планомерное и нормальное русло. В области поворота лицом к деревне комсомол сыграл несомненно значительную роль. Он помогает нам развернуть сеть сельскохозяйственных кружков и школ крестьянской молодежи, которые призваны заменить собой те несколько неуклюжие школы второй ступени или семилетку, которые имеются в деревне, помогает заменить их школами, чрезвычайно к деревне приспособленными, которые вырабатывают деревенского интеллигента, или интеллигентного крестьянина, работника местной советской власти, кооператора и т. д. — настоящего культурного хозяина. Это задача огромная.

Четырехлетка, а тем более неполная четырехлетка, никогда ничего подобного дать не может. Нам нужно идти к тому, чтобы развернуть богатую сеть крестьянских школ.

Нам возражали некоторые: «Почему именно крестьянских школ? Вы хотите ограничить крестьянство сословными рамками, почему крестьянин не может учиться в общей школе?» Потому что у нас нет общей школы, да ее и быть не должно. Настоящую, полную, марксистскую школу, как Маркс предвидел, школу, опирающуюся на высокоорганизованный труд, можно осуществить только в таком учебном заведении, которое живет рядом и участвует в жизни фабрики или завода. Поэтому наши фабзавучи, наши школы фабрично–заводского ученичества, важны не только потому, что они дают смену рабочим, но и потому, что эта смена должна быть технически высоко обучена и коммунистически сознательна, потому что они дают образец того, как подтянуть всю нашу школу к марксистской школе.¹⁸ Только школа фабрично–заводского ученичества одна находится в тех счастливых условиях, при которых марксистская школа может быть осуществлена. Поэтому мы для пролетариата создали семилетку, которая проводится на фабрично–заводском труде, и фабзавучи.

Только небольшой процент населения проходит и даже в лучшем случае пройдет высшие учебные заведения. Большинство остается окончившими эту девятилетку. Куда же они пойдут?

По наблюдениям жизни выясняется, что им некуда идти, они не приспособлены к жизни. В связи с этим мы проводим экстренную реформу, глубокую реформу, которая превращает два последних класса школы второй ступени в школу профессионального типа. Создается несколько уклонов. Мы направляем школу по пути подготовки агитаторов, работников кооператива, ликвидаторов неграмотности и избачей. Такого рода работники нам нужны, но для подготовки их не нужно высшего образования.¹⁹

Зачем же крестьянину попадать в это русло? Эту школу мы создаем для городской молодежи, которой некуда идти.

Школа сельская есть такая школа, которая дает работников для деревни. Деревня через нее будет получать культурных работников, которые останутся в ней. Оканчивающие сельскую школу могут пойти так же в вузы, фабзавучи, как и окончившие школы второй ступени; сюда пойдут наиболее даровитые дети, которые проявят большую склонность или талант к тому или другому любимому делу. Так как эти школы дорого стоят и скоро их разбросать нельзя, то здесь на помощь приходят сельскохозяйственные кружки, где собирается молодежь, где прорабатываются общественные вопросы под руководством комсомола и совместно с теми культурными силами, которые комсомол сможет к этому делу продвинуть. Насколько я знаю, эти сельскохозяйственные кружки хорошо развиты и создают хорошую форму организации вне комсомольской крестьянской молодежи.

Еще одно слово — о дошкольном деле. Оно началось под влиянием революционного энтузиазма, но, к сожалению, потом сошло на нет. Об общем значении дошкольного дела я не буду говорить. Всем ясно, что легче всего формировать детскую душу до семи лет и правильная постановка педагогики должна начаться отсюда. Ясно, что дошкольная работа, начиная с яслей и кончая детским садом, облегчает положение матери. Эта работа является главным путем к тому, чтобы дать возможность женщине самой развиваться и дать ей возможность участвовать в общественной жизни.

Здесь о деревне нужно сказать особо, так как здесь мы можем иметь самую тесную связь с крестьянкой — самой несчастной половиной, по все же с половиной всей нашей деревни. С крестьянкой мы можем связаться путем правильного ухода за ее детьми, путем правильной постановки гигиены ухода за детьми. Мы можем начать здесь с элементарной формы — площадки, помогая и облегчая положение крестьянки.

Мы знаем из докладов студентов, которые в прошлом году целой цепью разбросались по стране, о том, какие благоприятные результаты дала их работа не только для детей, о которых они заботились, по также какую пользу принесла их работа в смысле установления определенной смычки с крестьянством.

В ближайшем будущем мы постараемся отыскать и средства, и людей, чтобы начать развертывать дошкольное дело. И начать его развертывать в деревне, где оно хуже всего обстоит, но где оно не менее нужно, чем в фабричных кварталах, и гораздо более нужно, чем в центральных кварталах городов, где, однако, дошкольное дело сохранилось.

Я хочу сказать еще несколько слов относительно общественной роли учительства, поскольку это связано с просветительными задачами, на которые я специально вам указывал.

Мне вот что хотелось бы вам сказать: педагог — это человек, который следит за правильным ростом и развитием нового организма и целой совокупности этих организмов. Собирательный педагог — все учительство — следит за правильным ростом нового поколения. И вот мы говорим: у нас не только новое поколение может расти вкривь и вкось по безграмотности, темноте, невежеству, искалеченное физически, искалеченное в своем сознании, но у нас и взрослые люди деревни, мудрые крестьянской мудростью и тяжелым опытом, во многих отношениях остаются детьми.

Социально крестьяне представляют из себя как бы детей — они должны расти и развиваться, и в отношении сознания должны расти под влиянием своего более развитого, более организованного брата — рабочего. Но рабочий не везде соприкасается с крестьянином. Влияние, воздействие рабочего на крестьянина часто довольно спорно, довольно отдаленно.

Ничто не говорит за то, что крестьянство, предоставленное самому себе, будет расти и развиваться правильно. Ему тоже нужны педагоги. Иначе оно может искривиться и пойти не в ту сторону. Почему?

Владимир Ильич неоднократно говорил и учил нас: крестьянин — двойственное существо. Как работник нивы, вознаграждаемый крайне скудно за свой труд, он — брат рабочего, он — эксплуатируемый, он — труженик. А как продавец продукта своего труда на рынке, он — торговец. Одна сторона натуры тащит его в сторону пролетариата, другая — влечет к буржуазии. Чем больше крестьянин работает и менее торгует, тем ближе он к бедняцкому полюсу, тем естественнее он наш союзник. Чем больше крестьянин превращается в сельского торговца, тем больше он является кулаком, тем больше он заинтересован в тех целях, которые могут расходиться с целями, поставленными пролетариатом. Между тем кулачество, развитая, влиятельная часть крестьянства, заманивает его в свои сети, и разными умными разговорами и посулами оно, конечно, влечет все крестьянство к мелкобуржуазному развитию по кривому пути, который может прикрываться при случае разными красивыми словами.

Здесь первый из выступавших товарищей учителей говорил: «Мы о коммунистах и слыхом не слыхивали долгое время. Если была революционная партия, которая среди нас имела своих сторонников, так это была эсеровская партия». А другой учитель сказал: «Давно отброшены петлюровские предрассудки». Но что украинский учитель сплошь и рядом еще очень недавно был петлюровцем — это факт.

Да как же и может быть иначе? Мелкобуржуазная партия пришла туда, она считала себя защитником крестьянства, а на самом деле она вырабатывала идеологические прикрасы и красивые декорации для обеспечения роста кулацкого хозяйства.

Нынешний кулак вам не скажет: «Надо, чтобы рабочему на шею сел капиталист, а в деревне у нас — если не помещик, так крупный землевладелец, в которого я вырасту». Он этого не скажет. Скорее, он придерется не только к ошибкам, но и невольному злу, которое крестьянин испытывает на себе в силу неустройства нашей страны, в силу трудности переживаемого времени и сложности задач, которые мы разрешаем, и украдкой укажет на другие пути, на демократическую крестьянскую власть, как таковую, опутывая все это целым облаком разных заманчивых басен.

Здесь говорилось, что учитель как представитель деревенской интеллигенции связан с крестьянством. Это имеет свою хорошую сторону: через кого же можно влиять на крестьянство, как не через учителя. Но это имеет и плохую сторону, так как часто учитель является рупором крестьянских предрассудков.

Деревня, поскольку она растет, может взрастить кулацкую силу, к которой в теории может примкнуть учитель. Может оказаться, что деревня обрастет враждебной коммунизму корой, что крестьянство направится своей верхушкой в сторону антисоветскую и что учитель, попавший на удочку какого нибудь лжедемократического краснобая или вспомнив проповеди своего старого ВУСа,²⁰ окажется участником этого течения.

Но неверно, будто бы это крестьянское течение, а мы хотим через учителя навязать деревне городское течение. Вздор, это не крестьянское течение, а кулацкое течение.

Это значит, что крестьянин должен выбрать между двумя силами: между революционным пролетариатом и буржуазией. Выбрать буржуазию — это для крестьянина значит закабалить себя и своих детей еще на десятки лет. Наоборот, коммунизм, который несет с собою в деревню рабочий через школы, через газеты, через избы–читальни, через кооперативы, через товарообмен, через шефство, — этот коммунизм есть в сущности глубоко крестьянское движение, ибо он ни на одной части своего пути не насилует крестьян, не противоречит интересам середняка и бедняка.

Это он приводит к той высшей форме хозяйства, когда не будет бедных не только в городе, но и в деревне и когда индивидуальное хозяйство в деревне планомерно, мирно и естественно расширится в хозяйство общественное, сделав крестьянина способным жить несравненно более человеческой жизнью, чем он сейчас живет.

Поэтому еще недавно учитель стоял на перепутье, и за него боролись эти две силы. Мелкобуржуазная идеология козыряла тем, что с нею народный учитель и что он в душе, скорее, эсер. Мелкобуржуазные идеологи говорили, что крестьянство — это есть та стихия, которая нас сожрет и сотрет с лица земли советские города. Конечно, сейчас эта опасность уничтожена. Ясно, что пролетариат в этом пункте победил, что пролетариат в этом пункте пленил, в лучшем смысле этого слова, учителя, что учитель понял обман этих мнимых деревенских идеологов и понял, что он как просвещенец должен нести не просвещение вообще, а просвещение, организованное в таком смысле, которое делает его единственно истинным просвещением, — просвещение коммунистическое.

В этом именно смысле учитель является огромной важности элементом в смычке с крестьянством.

Но он не только является элементом смычки с крестьянством. Есть еще одна гигантская сила, с которой нельзя связаться помимо учителя, с которой связывает нас, Коммунистическую партию, только учитель и без чего учитель — ноль.

Что это за сила? Это будущее и грядущее поколение. Мертво было бы наше дело, если бы наши дети не пошли по нашим стопам. И они должны пойти по нашим стопам более подготовленными, чем мы сами. А подготовляет их учитель–педагог, который стоит рядом с растущим рабочим, с молодым крестьянином, который должен продолжать то дело, которое мы начали.

Течет биологическая жизненная река, одни уходят, умирают, другие вступают в новую жизнь, и вновь вступающие заражаются грязью воды реки. Детям прививаются все, так сказать, дурные болезни старых поколений, и школы на Западе являются отравленными. Но мы организуем противозаразные прививки.

С другой стороны, эта стародавняя тысячелетняя река культуры достигла громадных результатов. Эти результаты надо самым легким и целесообразным способом привить, внести их в подрастающее поколение. Что делала буржуазия? Она прятала истину. Она не давала лучших сторон культуры если не всем детям, то, по крайней мере, детям эксплуатируемых ею классов.

Учитель — наш аппарат просвещения — стоит, как какой то грандиозный фильтр, через который проходит новая жизнь. Он должен очистить от буржуазной и феодальной грязи то, что называется народным образованием, и он должен обогатить его всем тем, что было хорошего, что было целесообразного найдено в веках и веках, обогатить новыми открытиями науки, и в особенности новыми открытиями нашей коммунистической общественной пауки. Таким образом сможет он действительно произвести гигантский переворот и огромную революцию. Эта революция будет заключаться в том, что люди сделаются лучше. Человек из ее мастерской выйдет нового, чистого и высокого образца.

Толстой и толстовцы говорили: «Что кричат коммунисты о том, чтобы переделать общественный строй? Пока вы не переделаете человека, все останется таким же скверным». Мы отвечали: хоть все тысячелетия переделывайте человека, вы не сможете его переделать до тех пор, пока человек живет в таких социальных условиях, когда он заражается всеми пакостями вашей жизни. Его природу в таких условиях, конечно, улучшить нельзя. Но когда мы, когда пролетарское большинство населения, полное веры в себя, понимания настоящих путей истории, вырвет власть из рук врагов народа и когда оно употребит эту власть на то, чтобы сейчас же как можно скорее поднять уровень знания всего населения, а новое поколение воспитывать в истинно человеческом духе, давать ему полную истину, и только истину, — вот тогда мы родим на свет нового человека, который будет гораздо лучше нас.

Мы еще кривые и горбатые, и грязные, и порочные, и невежественные. Такими сделал нас старый строй. Но мы произвели колоссальные усилия, чтобы в сознании всей этой искалеченности нашей за дальнейшим человечеством обеспечить здоровую жизнь.

Кто главным образом должен проделать эту работу? Педагог. Тут, конечно, можно спросить себя: готов ли сам педагог к этой великой миссии? И как можно учить другого, когда сам не обучен? А педагог то приближается ли сам хоть сколько нибудь к этому совершенству и может ли делать такое святое дело?

Конечно, товарищи, педагог должен учиться, но учиться уча. Поскольку он всем делом и всем помышлением отдастся этому колоссальному делу перевоспитания той части человечества, которое живет сейчас под сенью нашего красного знамени, постольку он в этой самой работе будет с каждым днем становиться светлее, чище, коммунистически моральнее и будет подходить к тому типу, который он, может быть, в себе так и не осуществит, но который он осуществит в своих воспитанниках.

Таково призвание педагога в наше время, товарищи. И вот почему многие и многие работники могут с завистью смотреть на то богатейшее и увлекательнейшее дело, которое вам предстоит.

Мы все знаем, что вам трудно, но кому теперь не трудно. Но вместе с тем нам и легко, ибо человек жив не только тем, что физически утомляется и страдает. Мы знаем, как преображает всю жизнь сознание исполненного долга и сознание долга огромного, долга всемирно–исторического. В этом смысле, товарищи, вы можете поздравить себя с тем, что вы являетесь именно педагогами и педагогами именно этих годов, годов горьких, но славных годов переворота.

Вы являетесь тем передовым отрядом нового мира, который непосредственно ведет борьбу за нового человека, беря его в нежном возрасте и его улучшая. Конечно, это работа долгая. Те, кто сейчас здесь молоды, вероятно, поседеют раньше, чем она будет выполнена. Не сразу, не мановением волшебного жезла, не новой методикой мы выполним эту роль, но эту роль мы выполнить должны!

Итак, учитель, как сказали наши вожди, является надежной связью с крестьянством и тем обеспечивает наше настоящее. Учитель является надежной связью с будущими поколениями и тем самым гарантирует за нами наше завтра.

Товарищи, помимо тех двух тысяч учителей, которые сидят здесь, по всему нашему Союзу сотни тысяч просвещенцев прислушиваются сейчас к тому, что здесь делается. Во всей учительской массе немало, конечно, людей, согнутых еще, людей обиженных, нерешительных, испуганных. Пускай не только голос партии, голос правительства, но и голос вашего съезда прогремит по всей стране: «Учитель, выпрямься! Выпрямься, учитель, и с сознанием собственного достоинства займи необычайно трудное, по необычайно славное место, которое отведено тебе в строительстве новой культуры!»

1925 г.

---

В 1923–1925 гг. были достигнуты решающие успехи в восстановлении народного хозяйства. Хозяйственное возрождение страны создавало необходимую базу для дальнейшего развития культуры и просвещения и, в свою очередь, выдвигало перед народным образованием новые задачи, решение которых становилось неотъемлемой частью социалистического строительства.

Эти задачи были рассмотрены на Первом Всесоюзном учительском съезде, проходившем в Москве 11–19 января 1925 г.

Выражая настроения и интересы широких учительских масс (из 1559 делегатов с решающим голосом 72% составляли сельские работники просвещения и 28 % — городские), съезд показал, что за годы советской власти произошел коренной перелом в политических устремлениях и идеологических установках учительства, в характере и направлении его практической работы. Съезд отразил успехи разносторонней деятельности партии по сплочению, организации и идейно–политическому перевоспитанию учителей. «Всюду и везде, — заявляли делегаты съезда в своей декларации, — мы будем верными помощниками советской власти и Коммунистической партии в их всемирно–исторической работе, ибо мы знаем теперь, что дело, которое делает партия, есть дело всего трудящегося человечества. Отныне в этом деле почетное и ответственное место должно и будет принадлежать народному учителю. И партия может быть уверена, что в своей работе он будет достоин тех огромных задач, которые стоят перед партией в нашу величайшую революционную эпоху» (журнал «Народное просвещение», 1925, № 2, с. 170).

В программной речи о новых задачах просвещения в общей системе советского строительства Луначарский ярко обрисовал значение народного образования для укрепления обороноспособности страны, для дальнейшего развития народного хозяйства и создания новой, советской интеллигенции.

Вновь, как и в лекции «Философия школы и революция» (1923), он выдвинул в качестве важнейшей задачи школы усиление и углубление работы по коммунистическому воспитанию подрастающего поколения.

Все эти задачи Луначарский рассматривает на широком фоне общих методологических и теоретических проблем педагогики, в тесной связи с «философией школы», развивая многие мысли, высказанные им в предшествовавших работах (в частности, об эволюции буржуазной школы, о развращающей роли религии, о сущности патриотического воспитания в буржуазной и социалистической школе — см. «О преподавании истории в коммунистической школе» (1918), «Философия школы и революция» (1923) и др.).

Такой широкий подход к анализу текущих задач был связан не только с особенностями творческого метода Луначарского, не только с необходимостью дальнейшей марксистской разработки коренных педагогических проблем. Он диктовался самим составом аудитории съезда, задачей социально–педагогического, марксистского просвещения широких масс учительства.

Анализируя взаимодействие в новых условиях «трех фронтов» — военного, хозяйственного и просвещенческого, Луначарский подчеркивал все возрастающую роль «третьего фронта». Если раньше, по его словам, «все три фронта были приспособлены к первому», то теперь «ни оборона страны, ни государственное управление, ни развитие хозяйства немыслимы без быстро развертывающейся работы на третьем фронте».

Называя просвещение «важнейшей частью первого фронта», Луначарский выделяет основные направления влияния просвещения на «оборонительную работу»: повышение грамотности населения, развитие общего и профессионального образования и коммунистическое воспитание трудящихся, воспитание высокого морального духа, нового, советского патриотизма. (Последующий исторический опыт придает особую значимость этой оценке. «В огне войны были проверены идеи и принципы той воспитательной работы, которую вели и ведут партия, комсомол, школа. Эти идеи и принципы победили». — «Правда», 5 июня 1944 г., передовая статья.)

Столь же тесно увязывает Луначарский просвещение и задачи развития народного хозяйства. Выдвигая идею создания комплексного плана развития социалистической экономики, неотъемлемой частью которого должен стать план подготовки специалистов, Луначарский подчеркивает, что проблема кадров — «это центральный вопрос хозяйства», «самая главная часть плана наших работ». Оба хозяйственных фронта — «и по линии промышленности, и по линии земледелия» — целиком упираются, по его словам, «в наш третий фронт».

Огромное значение «третьего фронта» Луначарский видит и в том, что он является основным фронтом культурной революции. Подъем культуры народа Луначарский рассматривает не только как средство, но и как цель социалистического строительства. Возвращаясь к мысли, высказанной им в статье «О классовой школе», Луначарский замечает, что недалеко то время, когда «культурные вопросы останутся главными вопросами», когда «первый фронт и в значительной мере второй фронт вольются в третий фронт». «Этот третий фронт не в том смысле последний, что о нем нужно заботиться как о последнем, а он последний в том смысле, что осуществляет самую последнюю цель, ради которой все борются, живут и умирают».

Исходя из общих задач социалистического строительства, Луначарский рассматривает и конкретные вопросы развития школы: финансирование народного образования, программно–методическую и учебно–воспитательную работу, материальное и «моральное» положение учительства. Особое внимание во второй части доклада он уделяет просветительной работе в деревне. В свете резолюции XIII съезда партии «О работе в деревне» (май 1924 г.) Луначарский намечает два важнейших направления культурного подъема крестьянства: изменение форм и методов ликвидации неграмотности и борьба с активизацией «кулацкого течения», борьба за отрыв крестьянства от этого течения. Важнейшую роль в этой борьбе Луначарский отводит сельскому учителю, который является, по его словам, «огромной важности элементом в смычке с крестьянством».

В учительстве Луначарский видит «грандиозный фильтр, через который проходит новая жизнь», главного деятеля культурной революции, «передовой отряд нового мира, который непосредственно ведет борьбу за нового человека» и которому отведено «необычайно трудное, но необычайно славное место в строительстве новой культуры».