Как известно, в 1925 году многими державами была подписана конвенция, воспрещающая употребление смертоносных газов и тому подобных средств взаимоистребления.
Советская делегация стала на ту точку зрения, что нужно помешать Подготовительной комиссии сделать в этом отношении шаг назад. А она была очень склонна к этому.
Одной из курьезнейших речей, произнесенных по этому поводу, была речь колумбийского представителя.
Старый «Пьеро», выступивший от имени «Коломбины», заявил, что Колумбия не имеет (это, конечно, моя редакция, но она строго отвечает сути дела) ни когтей, ни шипов и наподобие животного, известного под именем вонючки, не может ничем защищаться, кроме газов. Почтенный «сеньор» из Колумбии говорит:
«Моя страна полагает, что для слабой страны, не располагающей сотнями пушек, ужасных дредноутов, танков и т. п., было бы просто глупо содействовать уничтожению оружия, которое, быть может, является единственным для защиты ее интересов».
Ни до, ни после этого «Пьеро» не произнес ни одного звука. Он нашел слово только для защиты газовой войны!
В общем, однако, при немалой затрате сил со стороны советской делегации удалось только остаться на уже завоеванных в 1925 году позициях, причем удалось провести советское предложение об обращении комиссии к державам, еще не ратифицировавшим «газовое соглашение», с тем чтобы они поторопились с ратификацией. Это предложение оказалось небезрезультатным. 1 мая Кешендун заявил, что Великобритания наконец ратифицировала это соглашение.
В качестве вступления к рассмотрению вопроса о воздушном разоружении взял слово японец Сато. Он говорил хитро, поблескивая своими чуть косыми и чуть насмешливыми глазками. Суть речи заключалась в такой мысли: если–де хотите добиться соглашения, то не требуйте ничего! Надо изобретать такие каучуковые формулы, в которых можно найти все, что угодно.
Персидский полковник заявил, что Персия вообще за разоружение, но, видите ли, она находится в особом положении, которое заставляет ее пока (пока!) не разоружаться, а… вооружаться!
Далее Бернсторф произнес великолепную речь против «бомбардировки с неба».
Я считаю нужным привести здесь перевод некоторых мест этой речи. Он начал цитатой из речи де–Брукера:
«Специалисты говорят нам, как будет выглядеть бомбардировка большого города. Авиабомбы производят пожар, которого нельзя потушить, целые кварталы пылают, город освещен ночью, как днем, и не может защищаться. Бомбы взрывают общественные здания и укрепления. Население выбегает на улицу. Но тут начинают действовать газы, смертельные при малейшем соприкосновении. Эти тяжелые газы проникают всюду — в подвалы, метрополитены, нет нигде спасения от них. Такая бомбардировка Парижа или Берлина в продолжение нескольких часов истребит не менее полумиллиона людей».
«Если мы не сумеем предотвратить всего этого, то война сделается не только ужасной, она станет трусливой, подлой, она приведет к ужасной нелепости, что только военные окажутся в безопасности. Одетые в свою совершенную защитную одежду, в маски и т. п., они будут истреблять стариков, детей и женщин беззащитных».
Граф Бернсторф продолжал:
«И этот кошмар будет расти, если мы не положим ему конца. Нашу работу нельзя признать удовлетворительной, если мы положим предел газовой войне, но оставим возможность воздушной бомбардировки. Будет, наоборот, большим шагом вперед, если мы уничтожим такое явно наступательное оружие, как большие аэропланы и дирижабли с приспособлениями для сбрасывания бомб».
Польскому представителю пану Сокалю принадлежала честь первому возражать против этого требования Уменьшить ужасы войны. Он сделал это в форме нестерпимо циничной, в которой идиотизм и глупость присутствовали в равной мере.
Видите ли, надо помнить о пакте Келлога! Все державы отказались от войны! Что же скажет общественное мнение, если, пообещав не воевать вообще, державы Начнут сговариваться о том, как бы уменьшить ужасы Войны?
Конечно, Литвинов тотчас же ухватил пана за ворот.
Он сказал:
«Единственным логичным выводом из пакта Келлога явилось бы полное разоружение, которое мы и предложили. К сожалению, при деятельном участии представителя Польши это предложение было отклонено. Комиссия поняла тогда, что надо все же считаться с возможностью войны. Раз так, то законно думать о том, как смягчить наиболее ужасные стороны ее».
Прижатый к стене Сокаль заявил, что его не поняли. Война, конечно, возможна, разоружение немыслимо. Пакт Келлога не дает абсолютной гарантии. Литвинов указал на полное противоречие его речей. Сокаль пытался еще как–нибудь вывернуться, но так и не смог.
Греческий философ Политис поспешил ему на помощь. Положение, которое он победоносно выдвинул, заключалось в следующем:
«Г–н Сокаль прав. Фактически война воспрещена. Странно устанавливать законы после этого. Тот, кто начнет войну, будет преступником. Преступник, решившийся нарушить пакт Келлога, нарушит и всякие другие законы».
Этот довод привел, однако, к тому, что в яму, в которую свалил пана Сокаля т. Литвинов, обрушился и «сам» Политис. Юридическое сердце представителя Голландии Рютгерса не стерпело; он резонно сказал:
«Г–н Политис занял позицию странную и опасную. С этой точки зрения всякое международное законодательство является нелепым. Вообще г. Политис приближается к такому принципу: не надо издавать никаких законов, так как преступник все равно их нарушит!»
В конце концов, немецкое предложение провалили. Но как трусливо! Его провалили огромным большинством голосов (против Германии, СССР, Турции, Китая, Швеции и Голландии) с оговоркой, что голосование против этого предложения (о мерах против бомбардировки воздушного флота) не означает, что голосовали за бомбардировку.
Фальшь, трусость на каждом шагу! Было бы страшно за человечество, если бы эти господа являлись его представителями. Но они только представители «господствующих», дни которых кончатся тем скорее, чем они подлее и чем подлость их очевиднее обнаруживается.
