Несомненно, Пуанкаре представляет собой одну из самых сильных фигур не только во Франции, но и во всей буржуазной Европе. Когда вы читаете в мелкобуржуазных радикальных газетах Франции непрестанные жалобы на то, что демократическая республика окончательно подпала под власть финансистов, вы не должны представлять себе, будто бы эти финансисты непосредственно берут в свои руки министерские портфели. Для этого в сильно выросшей банкирско–металлургической Франции, тесно связанной с некоторыми заграничными биржевыми кругами, имеется давний прием выдвигать особо доверенных и искусных приказчиков. Пуанкаре являет собой один из замечательных типов такого рода приказчиков, и для понимания состояния нынешней буржуазии дать его характеристику не лишне.
Пуанкаре прежде всего человек необыкновенно законченной корректности. Корректен он в своей личной, или, вернее, лично–финансовой жизни. Этого далеко нельзя сказать о всех приказчиках буржуазии. Многие из них крупно замараны плохо пахнущими делами, проявляют нестерпимую жадность, стараются напихать себе карманы миллионами. Таков, например, бывший социалист и президент республики Мильеран. Его никто не уважает во Франции. Есть, конечно, и такие, которые притворяются, что его уважают; но всем известно, что Мильеран берется в качестве адвоката за грязные дела, если за них можно получить большой куш. Недавно он вел дело достаточно темное, за которое группа, капиталистов должна была получить огромный куш с той самой французской республики, во главе которой Мильеран недавно стоял и которой он, по его словам, «преданно служит». Ничего подобного нельзя сказать о Пуанкаре. Он человек далеко не бедный и имеет все необходимое для того, чтобы, получая свое большое министерское жалованье, жить со всем необходимым для крупного буржуа комфортом. Жадности к приобретению дальнейшего состояния у него нет; по крайней мере нет никаких указаний на то, чтобы он непосредственно старался громоздить в свою собственность миллионы на миллионы.
У него другая страсть: он непомерно честолюбив и властолюбив. Быть вождем своей страны, определять судьбы ее и в значительной мере судьбы человечества — это то, чему Пуанкаре предается с упоением, если к его сухой, математической натуре можно было бы применить такое слово.
В семье Пуанкаре было не мало замечательных людей, отличавшихся прежде всего чисто французской ясностью ума, скептицизмом и точностью. Правда, у великого математика Пуанкаре, приходящегося родственником нашему министру, было какое–то большое уважение к фантазии, к полету воображения. Он считал, что даже математик должен обладать поэтическими наклонностями. Но все же великий Пуанкаре был прежде всего ум скептический и необыкновенно ясный.
Государственный деятель Пуанкаре не имеет в себе ни малейшего налета поэзии. Это законченный, так сказать, кубический представитель прозы.
Посмотрите на его внешность. Совершенно круглая, как отточенный шар, голова, аккуратно подстриженная растительность на ней, небольшая, коренастая и тоже прежде всего аккуратная фигура, корректнейшая одежда, в высокой степени приличная и ничем не выделяющаяся. Такой чистенький, очень расчетливый и сдержанный купчик, по–европейски наряженный. Послушайте, как он говорит. Он сыплет, как горох о серебряный поднос, мелкие, дробные, на равных расстояниях находящиеся слова которые сплетаются в классически правильные, безукоризненно грамотные фразы. Французы любят пафос в речи, и смешно, когда Пуанкаре, в угоду этой французской театральности, приподнимается иногда на цыпочки и старается придать теплоту своей бисерной речи и что–то вроде образов сложной и логической вязи, чисто рациональной, которая составляет всегда сущность его речей.
Пуанкаре слишком хитер, чтобы не вести линию своей корректности в двух отношениях. Патриотическая горячность и пацифистские метафоры и всякого рода другая фразеология должна делать его особо приличным в глазах массовой клиентеллы, перед которой он, приказчик крупного капитала, должен уметь фигурировать. Такого рода умеренному и не всегда очень ловкому лицемерию Пуанкаре отдает серьезную дань. Однако к его собственной сущности все это имеет не больше отношения, чем его хорошо сшитый сюртук и аккуратно подвязанный галстук. Подлинная, внутренняя корректность Пуанкаре заключается, как я уже сказал, в необычайной прозаичности его натуры. Это человек знаменитой бюрократической формулы: «так было, так будет». Он глубочайшим образом убежден, можно сказать животно, всей натурой убежден, что капиталистический порядок, по крайней мере со времени своего возникновения, является вечным порядком. Задача состоит в том, чтобы сделать его возможно более прочным и возможно более рациональным. Сущность капиталистического порядка для Пуанкаре заключается в том, что огромное большинство человечества должно быть достаточно дисциплинировано, чтобы служить источником колоссальных доходов для вождей этого человечества — предпринимателей. Пуанкаре неодобрительно относится к явлениям, вызывающим чрезмерную нищету масс. Он вполне убежден, что одной из вполне корректных буржуазных целей является дать массам такое содержание, которое хороший хозяин дает своим лошадям или свиньям, сделать их довольными; тогда можно получать с них максимальный доход. Пуанкаре не очень любит также, когда его хозяева предаются всяким излишествам роскоши и часто неодобрительно говорит об этом. В Пуанкаре живет капиталистический дух, крайне рациональный, тот самый протестантский, квакерский дух, который так хорошо описали, излагая психологическую сущность капитализма, Вернер Зомбарт и Макс Вебер. Общество для Пуанкаре есть очень прочное здание. Здание это тем прочнее, чем солиднее фундамент, т. е. чем дисциплинированнее и спокойнее массы и чем крепче давит на них сверху, сплачивая массу, капиталистическая кровля. В ней, конечно, суть дела.
Тут человечество открывает для Пуанкаре самое лучшее, что в нем есть: предприимчивость, гений порядка, стремление ко все большей силе, спокойное созревание уверенной в себе силы, которой все служит и которая сама себе служит, передавая от отца к сыну все более устойчивое состояние.
Вот о чем мечтает Пуанкаре.
Но он хорошо знает грехи своего времени. Он знает, что крупная буржуазия часто предается неумеренному спекулированию. Что же поделаешь с этим! Очень может быть, что, будь Пуанкаре всесилен, он даже умерил бы такую нездоровую спекуляцию. О спекулянтах он говорит обыкновенно ворчливым тоном и с явным раздражением. Ему нравится органически растущий, серьезный капитал. Но приходится принимать капитализм таким, каков он есть, ибо в конце концов крупная буржуазия все–таки хозяин, а Пуанкаре — приказчик. Как солидный и умный приказчик, он не может не ворчать по поводу пороков своих господ, он желал бы их видеть добродетельными. Но в конце концов главное, чтобы порядок, единственно возможный порядок — буржуазный порядок был устойчив.
Если всякого рода эксцессы крупной буржуазии раздражают Пуанкаре, но только словесно, то эксцессы человеческого фундамента приводят его в сдержанную ярость.
Пуанкаре очень злой человек. Несмотря на свою сдержанность, он позволяет своей злобе выступать даже в вспышках, граничащих с бешенством, хотя он, покраснев при этом от натуги, как клюква, и перейдя на чрезвычайно пискливый тон своего жиденького тенорка, сейчас же после этого вбирает свою злобу в себя и старается в кратчайший срок принять свой кубический вид.
Пуанкаре терпеть не может социалистов, но зеленой ненавистью ненавидит он коммунистов. Он различает между ними худшие и лучшие типы, причем лучшие кажутся ему хуже худших. Худший тип — это развращенный демагог, отвратительный хулиган, делающий себе карьеру, подливая масло в огонь народного недовольства. Лучший тип коммунистов, по характеристике Пуанкаре, — это поэт.
Между прочим, Пуанкаре очень уважает поэтов, но, по его мнению, они должны держаться на своем месте, они должны украшать своими вымыслами несколько серое здание пуанкаристского общества, но отнюдь не воображать, что эти вымыслы могут как–то воплотиться, как–то изменить серые стены этого здания. Лучшая часть коммунистов и некоторые социалисты представляются Пуанкаре мечтателями, фантастами–мечтателями, и он охотно перевешал бы их на фонарях, если бы мог. Свою же собственную мечту — по крайней мере посадить их всех в тюрьму — он проводит в последнее время с выдержкой и систематичностью.
Пуанкаре чрезвычайно опасный человек. Опасен он тем, что, относясь с прозаической уверенностью к буржуазному строю, который «был и будет», он считает непременным свойством его — милитаризм и войну. Он может ради приличия с галстучной точки зрения сказать несколько слов о том, что хорошо было бы, если бы народы жили в мире. Но его плохо сдерживаемая ярость выступает немедленно, как пот на лбу, как только кто–нибудь заговаривает о подлинном разоружении. Это опять–таки либо грубая демагогия, готовая пожертвовать французским капиталистическим зданием для личных успехов, либо химерическая мечта людей, которых нельзя на пушечный выстрел подпускать к действительности.
Пуанкаре великолепно знает, что «человек драчлив», что в особенности драчлив именно, буржуазный человек. Если бы он даже на минуту допустил, что Франции не нужно мощное вооружение для захвата новых колоний или новых рынков (хотя Пуанкаре трудно допустить это), то во всяком случае ко всем соседям и не без основания он продолжал бы относиться, как к разбойникам, которые во всякое время обидят «прекрасную Францию», как только ее оборонительная сила хоть на минуту ослабнет.
Уверенность в том, что в мире есть две силы: деньги и оружие, золото и железо — это не то, что символ веры для Пуанкаре, а просто аксиома. Люди, держащие в своих руках золото, люди, которые могут регулировать биржу и прессу, — это, конечно, подлинные правители народов и правительства есть и будут, и должны быть их приказчиками. Но для того, чтобы эта законная власть золота была прочна, она должна иметь стальную и динамитную подкладку. Если ты не можешь защитить твое золото бронированным кулаком, то у тебя его отнимут. Отсюда исходил Пуанкаре, когда становился едва ли не главным автором преступной империалистической войны. Он был заранее уверен, что европейская война примет характер франко–англо–русского военного давления против немцев, и с огромной уверенностью рассчитывал на победу.
Недавно вышла новая книга Пуанкаре. Она представляет собой уже четвертый том его воспоминаний, носящих общее название «Воспоминания за девять лет». Все это многотомное сочинение имеет своей целью доказать, что Пуанкаре не является виновником войны. Как лэди Макбет, в одном томе за другим Пуанкаре умывает свои кровавые руки. Каждый том уходит потом из типографии как грязно–кровавый таз, а руки остаются по–прежнему красными. Требуются все новые омовения. Главным приемом умывания рук является его, Пуанкаре, доказательство, что виновницей войны была Германия. В последнее время объективно–исторические исследования прижали Пуанкаре к стенке. В последнем томе своих воспоминании он рассматривает вопрос о том, что вызвало русскую мобилизацию. Прежде всего он старается доказать, что если даже верно, что Россия мобилизовалась первая, то это не означало еще начала войны. Однако он не может отрицать известного положения генерала Буадефре, многократно напечатанного, в котором этот военный дипломат заявил, что при нынешних условиях мобилизацию со стороны Германии или со стороны России нужно рассматривать как непосредственный переход к войне. Пуанкаре ищет поэтому других лазеек и ссылается на то, что если Германия и мобилизовала свои войска позже России, то Россия мобилизовалась после Австрии. Однако уже стало общеизвестным, что мнимую мобилизацию в Австрии произвел не кто иной, как французский министр Вивиани, который в телеграмме, извещавшей об объявлении мобилизаций в Австрии, прибавил: «Сегодня, в час дня». Эта фальсификация Вивиани уже раскрыта сейчас, и при точных сведениях о дате объявления мобилизации в Австрии доказательность этого аргумента отпадает. Мало того, мобилизация Австрии или даже объявление войны Австрией России, по точному тексту франко–русского договора, не обязывали Францию мобилизоваться.
Очень любопытно, что Пуанкаре в своей последней книге особенно напирает на факт заявления австрийского правительства, что оно не потерпит никакого третейского вмешательства в свои отношения с Сербией. Критик книги Пуанкаре — известный специалист в вопросах о виновниках войны Демартиаль справедливо указывает на то, что сам Пуанкаре несколькими годами позднее, когда он надел на Германию рурско–испанский сапог и стал пытать ее, завинчивая все туже винт и выдавливая из Германии золото и уголь, сделал торжественное заявление, что всякое третейское вмешательство в этот конфликт (!) будет рассматриваться Францией как акт крайнего недружелюбия. И это несмотря на существование ранее не существовавшей Лиги наций.
Еще любопытнее другой момент. Франция, вместо того чтобы позаботиться ограничить войну австро–сербскими или австро–сербско–русскими военными действиями, вызвала общеевропейскую войну своей мобилизацией. Нет двух мнений относительно того, что русско–австрийский конфликт ее к этому не обязывал. Не обязывал ли ее к этому русско–германский конфликт?
Лорд Грей в своей знаменитой речи в самом начале войны заявил, что он полностью оправдывает мобилизацию Франции, так как эта страна дала торжественное обещание поддержки России в случае конфликта с Германией. Между тем никакого такого торжественного обещания в природе не существует, если только оно не заключается в каких–нибудь тайных дипломатических актах самого Пуанкаре, которые он тщательно скрывает от общественности. В самом деле, франко–русское соглашение гласит, что в случае конфликта с Германией русское правительство обязано до мобилизации запросить Францию и что без согласия Франции мобилизация (до германской, само собой разумеется) объявлена быть не может. А в настоящее время, так сказать, ударяя своим томом по голове Сазонова, недавно родившего плохую книгу на ту же тему и после родов благоразумно скончавшегося, Пуанкаре заявляет, что мобилизация в России произошла без ведома Франции и без ее согласия. Что же врал тогда лорд Грей? И как же можно в этих условиях усомниться в яркой виновности Пуанкаре?
Факт остается фактом. Положение между Австрией и Сербией далеко не было фатальным в мировом масштабе. Австрия далеко не объявляла непосредственной войны России и в то же время Россия мобилизовалась против Австрии и Германии, ввергши, таким образом, весь мир в ужасную бойню. Что–нибудь одно: или Франция эту мобилизацию разрешила, и тогда Пуанкаре виновен в войне, пожалуй, больше, чем кто–либо другой (хотя виновников тут сколько угодно); либо Франция этой мобилизации не разрешила и тогда никаких обязательств со своей стороны она не имела.
Нет, Пуанкаре, очень опасный человек, и впредь, конечно, в той войне, которая теперь подготовляется, он будет вести такую же кривую и сложную линию, чтобы создать выгодное военное положение для своей «родины», по возможности скрывая следы преступления.
Сейчас, как передают некоторые, Пуанкаре носится с идеей создания в тылу немцев и большевиков большой связки держав, куда войдут не только Польша, Румыния, но и Украина, о которой Пуанкаре не без наивности думает, как о возможном оплоте буржуазной Европы, разумеется, после отложения ее от СССР. Этот план Пуанкаре, о котором говорят довольно открыто, есть, конечно, глубоко авантюристический план, план безумно опасный. Хорошо, если более благоразумные люди удержат его, но обычно Пуанкаре на земле или под землей, прямо или криво, но с невероятным упорством ведет свою линию и будет ее вести до тех пор, пока его круглый лоб не расшибется о какое–нибудь непреодолимое препятствие.
Прибавлю к этому очерку о «великом французском государственном деятеле» еще следующее: в последнее время он мертвой хваткой сцепился с немцами Эльзас–Лотарингии. В Эльзас–Лотарингии 80% населения говорит по–немецки. Говорят они, конечно, на своем наречии, а читают и пишут на подлинном немецком языке. Пуанкаре заявил, что немецкий язык есть язык иностранный. А так как в некоторых газетах проповедовались автономистские идеи, то по его приказу немецкие газеты были закрыты. Немецкий язык теснят также и в школе. Эльзасские немцы отвечают на эти предприятия, что с тех пор, как немецкое население Эльзас–Лотарингии сделалось французскими гражданами, их язык не может рассматриваться как иностранный. А Пуанкаре ухом не ведет, или, вернее, посыпал опять, как горох на серебряное блюдо, равномерно дребезжащую речь, в которой доказывает, что если еще можно допустить в единой, неделимой Франции разговор на провансальском и бретонском языках, то единственно постольку, поскольку на этих языках никто вне Франции не разговаривает; немецкий же язык, по его убеждению, есть иностранный язык.
Интересны три явления: во–первых, письмо бретонских автономистов эльзасским. Бретонские автономисты возмущаются политикой Пуанкаре и объявляют братский союз с эльзасцами для защиты прав нефранцузских языков, употребляемых французскими гражданами. Во–вторых, некто барон Бюлов начал издавать газету, в которой прямо и определенно заявил, что существует эльзас–лотарингский народ — не немецкий и не французский, и что этот народ не спросили ни тогда, когда прикарманивали его немцы, ни тогда, когда его освобождали французы. Барон утверждает, что если бы народ этот спросили, то он огромным большинством высказался бы за совершенно самостоятельное существование. За столь оригинальную точку зрения баронскую газету закрыли в тот же день. Единственная французская партия, которая высказалась в том смысле, что идеи эти здоровые, была коммунистическая партия и коммунистический депутат Эльзаса — Гюбер. Единственная газета, которая поддерживала эльзасцев, была газета «Юманите». Эльзасцы свидетельствуют о том, что подписка на «Юманите» в Эльзасе колоссально поднялась вследствие этого.
Конечно, коммунисты, солидаризируясь с правом населения на самоопределение «освобожденных» провинций, на самоопределение путем плебисцита, отнюдь не солидаризируются со всеми правыми из Эльзас–Лотарингии, среди которых имеется целая куча немецких шовинистов, попов и т. п. элементов. Это не мешает, однако, тому, что свирепая борьба Пуанкаре с осчастливленными присоединением к Франции эльзасцами придает еще один штрих этому верному стражу интересов своих банкирско–металлургических хозяев.
Недавно мелкобуржуазная Франция вздумала взбунтоваться против Пуанкаре. Радикальному конгрессу было объявлено, что «папаша Пуанкаре» очень рассердится, если они выберут своим председателем Даладье. Они все–таки выбрали Даладье и наговорили «папаше Пуанкаре» огромное количество дерзостей.
Однако сейчас можно почти с уверенностью сказать, что Пуанкаре уже вырвал из радикальной пасти почти все зубы. Делается это очень просто: от имени мощных банкирских объединений Пуанкаре заявляет радикалам, что если они попробуют спихнуть его с президентского кресла, то падет не только он, но и франк. Французские обыватели относятся к падению франка с таким ужасом, что немедленно принесут Пуанкаре главы Даладье и других радикалов на блюде и попросят его вернуться спасти франк. Так и сидит Пуанкаре очень прочным усестом на золотоногом трехцветном кресле. Руководитель французского государства защищался от радикальных стрел, как щитом, медной монетой, на которой, как известно, написано: «считать за франк», и который пока что стоит 7½ копеек. И не скоро сможет Франция выбиться из–под его тяжелой квадратной руки, потому что хозяева им очень довольны, а хозяева у него пока прочные.
Посмотрим, что будет дальше.
