Прежде чем приступить к характеристике отношения итальянских капиталистических кругов к войне и к объяснению причин этого отношения, нам кажется уместным дать здесь краткий очерк экономического состояния страны сравнительно с ее прошлым.
Цифры и большинство фактов, которыми мы будем пользоваться при этом, заимствованы из книги Эрнеста Лемонона L'ltalie economique et Sociale», изданной в конце 1913 года, написанной с величайшей симпатией к Италии, но в то же время серьезно объективной.
Если рассматривать экономический прогресс с точки зрения развития промышленности, как таковой, с точки зрения роста пресловутого «национального богатства», то Италию надо признать одной из стран, наиболее быстро прогрессирующих.
Доходы государства в 1862 году достигали всего 460 миллионов лир. Между тем как в 1912 году они исчислялись в 2244 миллиона. Приблизительно таким остался доход государства до самого начала войны.
Часто жалуются на неподвижность итальянской агрикультуры. Приходится констатировать, однако, что, несмотря на превращение этой чисто аграрной страны в полупромышленную, доходность земледелия поднялась за ту же половину века весьма значительно. Так, общий доход от земледелия в 1860 году не достигал даже трех миллиардов, теперь доход с земель превышает семь миллиардов.
Перейдем к добывающей промышленности. Стоимость минералов, извлеченных из недр земли в 1860 году, равнялась 28 миллионам лир, в 1912–78 миллионам.
Некоторые индустрии плачутся на свой относительный регресс. Так, Италия, занимавшая прежде едва ли не первое место в Европе по экспорту шелка–сырца 1, сейчас отошла на задний план, несмотря на всякие покровительственные меры. Но регресс этот лишь относительный, абсолютно же стоимость вывезенного шелка 50 лет тому назад равнялась 200 миллионам, а теперь — 600.
Целый ряд новых индустрии развился мало–помалу. Прежде всего разные отрасли металлургии. Страшным препятствием к промышленному развитию Италии было отсутствие угля. В течение долгого времени это обстоятельство заставляло итальянских экономистов с горечью смотреть на будущее своей страны. Но постепенный переход от паровых двигателей к электрическим открыл перед Италией блистательные промышленные перспективы. Ни одна страна Европы не обладает таким большим количеством бурно текущих вод. Но ниспадающая вода недаром именуется современными инженерами белым углем. Ее энергия превращается в электрическую и служит дешевым источником силы для промышленности.
Еще в 1895 году Италия располагала сравнительно ничтожным количеством паровых лошадиных сил, а именно 300 000. В настоящее время цифра эта удвоилась. Итальянцы развили технику передачи электрической энергии на расстояние более чем кто бы то ни был.
Опираясь на это, Италия сильно подняла свой экспорт. В 1862 году она ввозила на 830 миллионов лир, а вывозила на 577. В 1910 году импорт равнялся трем миллиардам 200 тысячам, а экспорт — двум миллиардам 50 миллионам. Торговый оборот за 50 лет, как видите, учетверился.
Многие итальянские экономисты утверждают, что все это развитие, особенно рост агрикультуры, вызвано прежде всего таможенным протекционизмом. Но в последнее время в самой Италии сильно развивается партия сторонников свободной торговли, которая не только отрицает необходимость протекционизма впредь, но и его заслуги в прошлом. Лемонон придерживается того же мнения: «Конечно, — говорит он, — протекционизм дал государству серьезные доходы, но он вызвал к жизни в Италии некоторые чисто искусственные отрасли промышленности, в то же время весьма мало способствуя развитию отраслей, естественных для Италии. С другой стороны, он дорого обошелся потребителям».
Лемонон склоняется к мысли, что просто самые условия страны, естественно, вели ее по пути прогресса.
Если мы возьмем, например, одну из важнейших отраслей промышленности — хлопчатобумажную, мы найдем, что она развивалась довольно равномерно. Правда, в последнее время она несколько стеснена недостатком рынков, но ведь она и существует благодаря соответственным покровительственным мерам, как бы единственно для вывоза, в самой же стране промышленники предпочитают высокие цены широкому сбыту. Вычисляют, что итальянский народ переплачивает своим хлопчатобумажным промышленникам 90 лишних миллионов в год. Но в таком же положении находятся и некоторые другие промышленники: итальянец платит дороже, чем немец или француз за шерсть, за бумагу, за сахар и т. п. Шерстепромышленники получают с народа подарок 35 миллионов, сахарозаводчики — 30 миллионов, бумажные фабриканты — 15 миллионов.
Но предмет гордости протекционистов — развитие агрикультуры. Вышеприведенные цифры показывают, что действительно прогресс этот достоин удивления. Но любимая медаль защитников легких и крупных барышей для капиталистов имеет и оборотную сторону. Существуют чрезвычайно высокие ставки на пшеницу. В 1880 году эта ставка равнялась одной лире 42 чентезимо за квинтал. В 1898 году ставка достигает 7 с половиной лир. Негодование низов заставляет правительство в 1902 году начать, скорее, впрочем, обещать, уменьшение этой пошлины. Между тем для огромного большинства крестьянства пошлина не приносила никакой пользы. В Италии обрабатывается 15 с половиной миллионов гектаров, из них только 4 с половиной занято культурой пшеницы. Таким образом, можно сказать с уверенностью, что за счет дорогого хлеба, этого бедствия для питания и здоровья народа, богатеет только кучка пшеничных баронов. Лемонон утверждает, что этим господам народ переплачивает при каждом куске съедаемого хлеба насущного в общем 400 миллионов лир! Беднейшая часть совсем не в состоянии есть хлеба из пшеничной муки, она пускает в ход муку маисовую, которая поражает население одной из страшнейших болезней — пеллагрой*.
* Пеллагра — хроническая болезнь, вызываемая недостатком в организме витамина В2. —Прим. ред.
«Хлеб и соль, — говорит Лемонон, — для многих семейств в Италии являются роскошью».
О, конечно, это ведь не имеет никакого отношения к национальному богатству!
Большой надежды на изменение этого блестящего положения вещей до войны ни у кого не было. Подумайте, может ли быть такая надежда после войны, когда потребности государства вырастут в беспощадной прогрессии.
Но к итальянской промышленности стоит присмотреться еще с другой стороны. Что доходы капиталистов стремительно выросли, что железные дороги шагнули с 2–х с половиной тысяч километров 50 лет назад до 13 тысяч километров, что медленно, но основательно растет металлургия, в особенности некоторые отрасли, как, например, автомобильная, — все это бесспорно.
Но как отражается этот прекрасный рост производства и барыша на судьбе рабочего класса? В этом отношении итальянские капиталисты, если отличаются чем–нибудь от неитальянских, то разве еще меньшей уступчивостью. Приведем пару цифр. В 1860 году взрослый мужчина ткач не получал более полутора лир, это и вообще была наивысшая плата в фабричном производстве, женщина никогда не получала даже одного франка в день. В настоящее время итальянец может гордиться тем, что заработная плата его выросла на 100%. Сто процентов это много. Это означает, однако, что фабричный рабочий получает сейчас три лиры в день, а работница две, причем продукты потребления стали настолько дороже, что, по мнению серьезных исследователей, итальянский фабричный рабочий получает теперь скорее меньшую реальную плату, чем большую. Естественно, что более квалифицированные рабочие заводской промышленности получают несколько большую плату. В среднем, однако, при почти одинаковых тратах на питание, итальянец в металлургической промышленности получает на 35% меньше, чем француз.
Относительно крестьян можно сообщить, что ни в одной западноевропейской великой державе не существует подобной возмутительной системы эксплуатации земледельческого труда. Соответственно с этим прогресс культуры народных масс в Италии ничтожен. 50 лет тому назад из ста итальянцев 72 не умело читать, сейчас на всякую сотню приходится 50 таких же безграмотных. Притом это общая цифра, на юге же процент безграмотных и до сих пор доходит почти до 90.
Все эти цифры, как нельзя лучше, показывают, что если Италия постепенно начала играть роль чего–то вроде великой державы в отношении не только политическом, а и экономическом, то окупается это ценой прежде всего обирания и эксплуатации итальянского народа.
Этот многострадальный народ обвиняют иногда в лени. Нельзя представить себе более легкомысленного суждения. На самом деле трудолюбие итальянца изумительное. Даже из глубины своей нищеты он сумел сделать источник дохода, не только для себя, но и для государства. Мы говорим об эмиграции.
Гонимое жадностью аграриев, крестьянство, обездоленный сельский и плохо питаемый городской пролетариат эмигрируют в массах. В общем количество эмигрантов, уезжающих из Италии, почти уравновешивает ежегодный прирост итальянского населения. Правительство принимало даже в свое время меры к ограничению эмиграции. Между тем выносливость, прилежание, сноровка итальянских простолюдинов, покидающих родину в поисках лучшей почвы для применения своих сил, оказались источником великих благ для Италии. Кто завоевал для Италии южноамериканский рынок? — Все сведующие лица дают на этот счет один и тот же ответ — те три миллиона итальянцев, которые переселились туда. Аргентина экономически буквально завоевана итальянцами. Между тем, отправляясь туда, эти люди не имели за душой ничего. Италия не только заняла в Аргентине второе место по ввозу непосредственно после Англии, но южноамериканские поселенцы не забывают своих родных и посылают постоянно деньги на родину. Еще важнее тот прилив золота, который образуется благодаря поддержке своих семейств эмигрантами, уезжающими на временные заработки в Соединенные Штаты.
Итальянский капитал в большей мере, чем английский или германский, является, таким образом, цветком на перенапряжении рабочей силы населения при недостаточном его питании. Этого, однако, мало. Главнейшим образом итальянская индустрия, за вычетом некоторых крупных промышленных островов, вкрапленных по западному побережью и вокруг Неаполя, концентрируется в северном треугольнике, вершинами которого являются Милан, Турин и Генуя. Это в полной мере промышленная страна. Въезжая в нее из довольно–таки захолустных провинций юго–востока Франции, вы чувствуете присутствие всего размаха крупнокапиталистической жизни. Если вы едете ночью, то повсюду видите яркие электрические фонари или зарево вокруг больших сталелитейных заводов и т. п. Трубы теснятся со всех сторон. Ненаселенных пространств почти нет. Оно и понятно. Вы проезжаете второй по густоте населения кусок Европы.
Север Италии производит на вывоз. Сидерургия* всех видов и текстильная промышленность остро нуждаются в вывозе и в то же время Ломбардия, как Англия, не может жить без обильного подвоза хлеба и сырья. В новейшее время каждой промышленно переразвитой стране такого типа должны соответствовать более или менее обширные провинции типа экономически отсталого, аграрного, которые впитывали бы промышленное перепроизводство индустриальных центров, снабжая их взамен всякого рода сырьем.
* Сидерургия — черная металлургия. —Прим. ред.
Италия, еще недавно аграрная страна, казалось бы не должна была представлять собой страну с перезрелой промышленностью, превышающей емкость внутреннего рынка. Однако на деле это именно так.
Если средняя Италия занимает промежуточное положение, то благословенный природой юг и особенно Сицилия, некогда житница Римской империи, являются в нынешнюю эпоху почти полным контрастом вышеописанному северному треугольнику. Неужели юг и Сицилия не могут служить для верхней Италии тем аграрным «хинтерландом», как принято называть подобный деревенский фон для городской промышленности в немецкой империалистической литературе?
Увы, несмотря на раздающиеся постоянно даже среди усердных защитников капиталистических интересов голоса, утверждающие, что надо бы подкормить южную курицу, чтобы она продолжала нести свои золотые яйца, итальянский капитал, итальянские правящие классы предпочитают непосредственно эксплуатировать крестьянство юга страшной дороговизной продуктов, тяжелыми налогами и ростовщичеством, таким образом почти перепилив уже этот сук, на котором могла бы сидеть припеваючи золотая птица северной промышленности.
Вот как изображает юг Лемонон, человек, повторяем, расположенный видеть в Италии светлые стороны несравненно более яркими, чем ее язвы: «Обитатели юга почти совершенно чужды промышленному труду. Единственным ресурсом их является земледелие. Жизнь дается им с величайшим трудом. Кампания, Апулия, Базиликат, Калабрия, Сицилия — совершенно заброшены правительством ради коммерческого развития севера. Законы совершенно не считаются с самыми насущнейшими нуждами этого края. Лишь с 1900 года начинаются кое–какие меры в пользу юга, вызванные тем, что нищета сделалась здесь положительно вопиющей и грозной. Но ничтожные меры центрального правительства парализуются окончательно ленью местных правительственных органов».
Разорив, таким образом, аграрную Италию, чужеядный северный капитал оглядывается на новые рынки и видит их прежде всего на востоке. Итальянская торговля на Балканском полуострове и в Малой Азии достигла заметных результатов, несмотря на враждебные отношения к ней Австрии, Турции, отчасти даже Сербии. Но итальянский капитал мечтает о совсем другом размахе для своей коммерции на Балканском полуострове.
Овладев Триестом и распахнув перед собой ворота на Балканы, Италия сможет сделаться настоящей экономической метрополией по крайней мере всей западной части полуострова.
Вот как излагает «позитивные результаты» успехов на Балканах уже несколько раз цитированный нами Марио Альберти, авторитетный представитель крупнокапиталистических чаяний ломбардо–триестинского капиталистического блока.
«…Простой переход провинций, завоеванием которых мы ищем увеличить национальное богатство Италии на несколько миллиардов. Один Триест дает 100 миллионов крон чистой ренты в год, общая стоимость Триеста достигает 4 миллиардов лир. В Восточном Фриуле процветает агрикультура так же точно, как в Истрии. Около Фиуме имеются каменоломни и рудоносные жилы. Вместе с Фиуме Италия приобретает не менее одного с половиной миллиарда капитала. Далмация — это настоящая страна будущего, стоит только обратить внимание на ее богатство текучими водами. Трентин когда–то считался европейской Калифорнией. Около Трента находится гора Арджентарио, стоимость которой не ниже 3 миллиардов крон. И это еще далеко не все.
Но еще важнее, быть может, для итальянской экономики приобретение в Юлианской Венеции (так называется совокупность бывших венецианских колоний на Балканском полуострове) рынков чрезвычайной емкости. До сих пор все эти провинции снабжаются австрийскими продуктами, — после войны они все станут закупать в Италии. Выгоды, какие может получить при этом Италия, заключаются прежде всего в следующем: во–первых, она сможет вывозить все большее количество своих продуктов по весьма выгодным ценам; во–вторых, она разовьет свое экономическое проникновение на Балканы и на Левант, отстранив раз навсегда Австрию как конкурента в Малой Азии…
В мирном трактате надо принудить габсбургские монархии к определенной индустриальной политике и дать возможность итальянским товарам, например, винам, проникать в самую Австрию. Подумайте, как страдает постоянно от кризисов наша сахарная промышленность? С новыми рынками ей нечего больше бояться. То же относится к металлургии. Запретительные пошлины отдавали до сих пор побережье Балкан в исключительное владение австро–германской металлургии. А каким великолепным рукавом будет Триест для отвода на восток Продуктов нашей текстильной промышленности! Итальянские хлопчатобумажные материи завоюют все Балканы, исключая Турцию. Словом, я думаю, что новый сбыт через Триест будет по меньшей мере равняться нынешнему вывозу через Милан».
У почтенного публициста рот на чужой каравай раскрывается, однако, еще шире:
«Италия уже владеет Генуей и Венецией. Овладев также Триестом и Фиуме, она сделается госпожей ввоза и вывоза Швейцарии, юго–западной Германии и Венгрии. Простой угрозой заткнуть выход через наши порты для государств этого типа заставит их принять какой угодно торговый договор с нашей стороны!»
Как, вероятно, приятно читать подобные строки «дружественным» швейцарцам?
Кроме того, еще одно важнейшее средство для развития вывоза своих продуктов и ввоза чужого сырья упадет, как зрелый плод, на лоно североитальянского капитала. Итальянский флот, насчитывающий сейчас 591 пароход с 1 300 000 тонн, подымется до 1 100 пароходов с 2 300 000 тонн водоизмещения, ибо захватит великолепный торговый флот триестского Ллойда и роскошные пароходы австро–американской линии.
У какого капиталиста не побегут слюнки, когда Альберта торжественно кончает:
«С таким торговым флотом мы будем первой торговой державой Средиземного моря, конкуренция Франции и Англии не будет нам страшна».
Нужда в судах сейчас в Италии огромна. В записке, поданной туринскими и генуэзскими капиталистами министру Саландре во время его пребывания в северной Италии в начале февраля 1916 года, подписавшиеся почти исключительно крупные экспортеры и транспортеры просят Саландру объявить войну Германии, для того чтобы… конфисковать все германские пароходы, застрявшие сейчас в итальянских портах!
Программа Альберти есть программа североитальянского капитала. Она только рикошетом ударяет по Германии, главным образом только как по союзнице ненавистного конкурента — Австрии.
Италия перед войной стала едва–едва оправляться от тяжкого кризиса, вызванного не только чрезмерными расходами триполитанской авантюры, но и предшествующим десятилетием ажиотажа. «Нам нужны рынки! Нам нужен торговый флот, иначе северная Италия задохнется от собственного полнокровия. Или Австрия будет разбита, и путь на Балканы проложен, или нам предстоит неисцелимая экономическая чахотка!» Вот что говорил оратор с золотой цепочкой на круглом животе на ступенях миланской биржи. Это был, так сказать, манифест миланского капитала той мутной и буйной толпе, которая уже начинала «делать итальянскую политику». Эту речь я слышал собственными ушами в марте 1915 года.
Орган миланского капитала «Corriere della Serra», как и крупнейшие капиталистические газеты Турина и Генуи стали на эту же точку зрения. Но чем объясняется, что они заходили гораздо дальше? Чем объясняется, что они составляли полную коллекцию документов за расширение войны, за возможно более веский удар экономическому благосостоянию Германии, чем объясняется в то же время, что некоторые другие газеты, как «Stampa», влиятельный туринский орган, или римская «Tribuna», известная своей близостью к Джиолитти, в свою очередь до крайности близкому к капиталистическому миру Пьемонта и особенно к банкам северной Италии, что целый ряд сенаторов, как раз представлявших крупнейшие интересы сидерургии, кораблестроения и навигации, наоборот, навлекли на себя обвинение в германофильстве?
Откуда, например, такой курьезнейший факт. В августе 1915 года начали ходить упорные слухи, что не лишенная влиятельности полурадикальная римская газета «Messaggero», сильно ратовавшая за войну, куплена будто бы сидерургическим трестом для поддержки политики Джиолитти. И, в то время как «Secolo» и другие кричали об этом в каждом номере и тем, несомненно, воспрепятствовали состояться этой сделке, «Avanti» разоблачила, не боясь опровержений, что не только сонниновский «Giornale d'Italia», но и сам центральный орган националистов «Idea Nazionale» содержится за счет опять–таки сидерургов же!
Как, представители одной и той же промышленности друг против друга? Брат восстал на брата?
— Совершенно верно. И таинственность этого факта объясняется тем, что металлургические братья, находившиеся в полном порабощении у могучего финансового капитала Германии, боролись в бешеной схватке с теми металлургическими братьями, которые барахтались и старались спастись из тенет немецкого паука.
Факты огромного интереса разоблачены в книгах депутата Чезаро и особенно миланского публициста и знатока финансовых вопросов Прециози. Эти две книги произвели огромное впечатление не только в Италии. Я познакомлю с ними читателей, ибо, не зная их, невозможно разобраться в итальянской капиталистической политике, принимающей как раз теперь, в феврале 1916 года, столь интересные контуры.
Чезаро в предисловии к своей книге «Cermania Imperiale е il suo programma in Italia» значительно менее фактически обоснованной, впрочем, чем книга Прециози, берет такой финальный аккорд: «Из этого этюда Германия выходит с ореолом нового величия, возбуждающего изумление. Но именно потому, что страна эта велика и изумительна, мы должны бороться с ней не на жизнь, а на смерть, ибо величие есть угроза самому нашему существованию».
Мне кажется, что в этих словах капиталистического депутата точно высказано то психическое настроение, которое диктуется для значительной части североитальянской буржуазии ее огромной зависимостью от Германии и ее поползновениями стать независимой.
Тот же Чезаро дал предисловие и к книге Прециози. Там он говорит, между прочим:
«Экономическая и политическая экспансия нации интимнейшим образом связана с ее кредитными органами. Невозможно изучать интернациональную и колониальную политику правительств, не изучая одновременно деятельность банков. В настоящее время они создают тот капиталистический скелет, вокруг которого производство, эмиграция, труд, кооперативы образуют организм, делаясь фактором серьезных политических движений. Банки необходимы для правильной экспансивной политики, хотя бы она была вдохновляема наиболее демократическими принципами. Но надо строго следить, чтобы деятельность банков не вырождалась, чтобы соблазн легких доходов не превращал их из здоровых экономических органов в предприятия капиталистической эксплуатации: в этом случае из двигателей национальной экономики банки превращаются в спрутов, заглушающих всякую свободную инициативу и осмеливающихся посягать на руководство самим государством».
За этим противопоставлением буржуазного политика мы очень ясно видим истину. Где же те капиталисты, которые могут устоять перед соблазном легких доходов? Где тот сколько–нибудь значительный банк, который не является предприятием для капиталистической эксплуатации? Где те наивные люди, которые не знают, в какой огромной мере современные государства испытывают на себе властные влияния финансовых олигархий?
Чезаро оплакивает, что после окончания завоевания Ливии, которое, как он сам признает, шло в значительной степени под знаком «Banca Romana», для заключения мира был назначен типичнейший банковый воротила командор Вольпе, один из влиятельнейших агентов другого банка — «Banca Commerciale Italiana».
Крики, которые испускают политики типа Чезаро, объясняются, конечно, не стремлением их ввести банки в какие–то фантастические границы здравой экономики, лишенной характера эксплуатации и барышничества, а страхом перед особенным характером этого второго банка. «Banca Commerciale Italiana» есть не только едва ли не самый мощный банк в Италии, но еще и банк в сущности своей немецкий.
Имевшая столь выдающийся успех в Италии и за ее границами книга Прециози «La Germania alia conquista dell'Italia» является чрезвычайно богатой фактами и цифрами, по–своему блестящей истории этого любопытнейшего финансового чудовища.
Во время описанного нами охлаждения франко–итальянских отношений парижская биржа ударила по Италии, подорвав ее консолидированную ренту. Франческо Криспи, шедший в то время уже твердой стопой по пути итало–немецкого сближения, просил Бисмарка сделать что–нибудь для оказания чисто экономической помощи Италии, надорванной беспощадной биржевой войной с Францией. По взаимному соглашению в Италии был основан банк под названием «Итальянский коммерческий банк». Начал он жить весьма скромно, ибо в приданое ему германские капиталисты отпустили совсем бедную сумму в 5 миллионов франков. Но во главе этих 5 миллионов поставлен был командор Федерико Вейль, чистокровнейший немец, который со дня основания банка в 1894 году по сю пору остается его талантливым руководителем.
И знаете ли, насколько за 20 лет вырос фактически принадлежащий банку капитал? Он достигает теперь 150 миллионов франков! К 5 немецким миллионам пристало 145 итальянских. Но эти 145 миллионов странным образом не обитальянили то зерно, вокруг которого сгруппировались, а сами германизировались.
В настоящее время, говорит Прециози, общий оборот банка достигает положительно колоссальной для Италии суммы — в 800 миллионов франков. Во главе его стоят три немца: Вейль, Иоель и Теплиц. Правда, в дирекции фигурируют итальянцы, но это то, что в Италии называется соломенные люди, деревянные головы — vomini di paglia, teste di legno.
Прециози приводит подробный список итальянцев и иностранцев, участвующих в дирекции. И действительно, список курьезен. Среди итальянцев — ни одного специалиста–финансиста, среди иностранцев — все.
Автор цитирует статью «Idea Nazionale», в которой говорится, между прочим: «Познакомившись с составом дирекции банка, мы приходим к такому заключению: почетные должности предоставлены итальянцам, а действительные — немцам и австрийцам. Мы думаем, что во всей истории финансового дела не было случая, когда национальный банк, располагающий исключительно национальными же капиталами, был бы отдан в самой безусловной мере руководству иностранцев».
Прециози признает, что старик Вейль равно как Иоель и Теплиц представляют из себя, несомненно, необыкновенно выдающихся финансовых дельцов. Не смогли ли они с ничтожным капиталом в конце концов наложить руку не только на экономическую, но отчасти даже и политическую жизнь Италии?
Как же случилось это?
«Это талантливое немецкое дело базируется, — рассказывает нам Прециози, — главным образом на неограниченном господстве в финансовой Италии так называемых анонимных обществ».
Общий капитал этих обществ в Италии достигает по их биржевой ценности 800 миллионов лир. Конечно, это еще немного по сравнению с фантастическими цифрами Америки, но по итальянскому масштабу это колоссально. Но то, что достойно внимания в анонимных обществах, это возможность доминировать всю эту массу капитала центральным капиталом, сравнительно ничтожным, но хорошо организованным. Владея некоторой, сравнительно скромной, частью акций можно сфабриковать фиктивное большинство вокруг дирекции любого предприятий.
Акционеры обыкновенно не являются на собрания, мало того, держа свои акции на хранении у того или иного банка, передают ему и свои голоса. «Коммерческий банк» с большой ловкостью использовал эту возможность. Пользуясь инертностью акционеров как своих, так и других различных предприятий, он сумел заполучить голоса своих вкладчиков в свое бесконтрольное распоряжение. И вот как он их использовал:
«Свою огромную власть немецкий банк нашей страны использовал для того, чтобы оказывать всяческое покровительство сбыту немецких товаров на наших рынках. В случае закупок у немецких фирм банк предоставляет всевозможные облегчения, а иногда даже ставит условием кредита заказ у таких фирм… Если какая–нибудь фирма, общество или итальянское предприятие нуждалось в какой–нибудь машине, в доставке сырья и объявляло конкурс, чтобы приобрести их по самой дешевой цене, — немедленно банк рекомендовал им какого–нибудь германского поставщика. Но эта рекомендация имела в сущности характер ультиматума: «Дайте ваш заказ рекомендуемому, а если нет, то касса банка захлопнет перед вами свои двери». Если Германия с 1907 по 1911 год, как вычисляет Боргатта, ежегодно ввозила в Италию на 525 миллионов франков, обогнав, таким образом, несколько даже Англию и превзойдя почти вдвое ввоз Франции, то в этом немалую заслугу перед Германией имеет «Banca Commerciale».
Достаточно сказать, что Всеобщее электрическое общество и Сименс благодаря поддержке банка ввозили в общем в Италию электрических аппаратов и т. п. на огромную сумму — 200 миллионов франков.
Банк вел особые афиши, в которых отмечалось с немецкой точки зрения хорошее или дурное поведение промышленных и торговых фирм. Попасть у банка на черную доску значило быть осужденным на экономическую гибель, ибо влияние его на второстепенные банки стало безграничным. Почти вся сидерургическая, механическая и кораблестроительная индустрия Италии находится фактически в руках «Banca Commerciale».
Я не привожу здесь доказательств этому, которые приводятся Прециози в огромном изобилии. Достаточно сказать, что «Banca Commerciale» является фактической владелицей Генерального общества Итальянской навигации. Это общество заложило в банке на 8 миллионов 45 тысяч своих акций и попало в кабалу к нему. В настоящее время оно держит в виде депозита 40 миллионов лир в этом банке. И при помощи этого самого депозита банк скупил достаточное количество акций «La Veloce» и «L'Italia». Равным образом в вассальном отношении к банку находится и итальянский Ллойд. Но вот где обвинения Прециози становятся интересными и особо важными: «Banca Commerciale» заставляет эти общества вести вялую жизнь, в то время как они могли бы быть богатыми и цветущими. Конечно, не нарушая своих выгод, банк позволяет нашим мореходным обществам сносно существовать. Но не более того. Боже сохрани допустить итальянскую навигацию до уровня серьезного конкурента германскому торговому флоту. Много жалоб раздается относительно дороговизны итальянского транспорта, его технической отсталости, но все эти черты продиктованы банком, который энергично сопротивляется всяким серьезным нововведениям».
Сидерургический мир находится также во власти банков. Доменные печи и сталелитейные заводы Терни, изготовляющие также броню для судов и снаряды, фактически принадлежат банку. Хотя пушечная фабрика в Специи, поставляющая пушки итальянскому флоту, носит английское имя Виккерса, но на самом деле опять–таки принадлежит банку, как и длинный ряд предприятий, фактически являющихся филиальными отделениями этих двух. Банк является посредником между итальянским и немецким металлургическими трестами. Когда немецкий металлургический трест стал душить итальянскую металлургию при помощи демпинга, т. е. выбрасывания на итальянский рынок товаров по цене ниже производственной — варварская мера разорения слабейшего конкурента сильнейшим, — то банк принял на себя обязанность вести переговоры с немцами; в результате переговоров итальянский трест обеспечил за немецким ввоз сорока тысяч тонн железа ежегодно, после чего немцы немедленно подняли цену на 33%.
Милан постепенно оказался завоеван немцами при постепенном и упорном содействии банка. Прециози решается сказать, что в более или менее образованных кругах Милана треть населения предпочитает говорить по–немецки, сюда относятся немецкие иммигранты и германизированные итальянцы. Таково самое общее резюме замечательных данных Прециози.
Результаты кампании, поднявшейся вокруг этой книги, или, вернее, нашедшей в этой книге свое знамя и оружие, выразились прежде всего зарождением итало–франко–английского консорциума*, решившего выкупить акции банка, принадлежащие немцам, и свергнуть нынешнюю дирекцию.
В дни, когда пишется настоящая брошюра, результаты этого крестового похода против центра немецкой пенетрации** в Италию не ясны. Но зато наметились факты, бросающие свет на положение вещей с иной стороны. Прежде всего, может ли Италия своими силами продолжать ту линию экономического развития, которую мы обрисовали в начале настоящей главы?
* Консорциум (лат.) — соглашение нескольких банков или отдельных финансистов для совместного осуществления Определенной финансовой операции. — Прим. ред.
** Пенетрация (лат.) — проникновение. — Прим. ред.
Почти единогласным ответом является отрицание такой возможности. Картина, нарисованная Прециози, нуждается в дополнении. Очевидно, дело обстоит не так просто: 5 миллионов немецких денег, 145 налипших на них итальянских и 800 миллионов оборотов. На деле посредничество этого банка и других немецких кредитных обществ предоставляло итальянской индустрии серьезнейший кредит прежде всего в виде продолжительных, иногда многолетних рассрочек платежей по поставкам из Германии вспомогательных материалов. Да, Германия ввозила на 520 миллионов лир в Италию. Англия — на 500, Франция — на 300. Но одна только Германия оказывала при этом широчайший кредит. Не получая в кредит доброй трети своего обычного ввоза, Италия пришла в тяжелое состояние. Итальянские капиталисты надеялись, однако, что Англия и Франция, как союзницы, откроют им нужные кредиты как непосредственно деньгами, так и долгими рассрочками платежей.
Но этого не последовало. И вот центральный орган североитальянского капитала «Corriere» теперь, в начале февраля 1916 года, в передовице, перепечатанной всей нейтральной печатью, бросает такую фразу:
«Английский публицист Ричард Рагот заявляет, что Англия сделалась страшно непопулярной в Италии: он говорит чистейшую правду. Италия хочет быть полезной своим союзницам, но не позволит им эксплуатировать себя».
Вот до чего дошло! И именно в центры северного капитала в Турин и Геную поехал министр Саландра, чтобы в нашумевших речах от 3 и 4 февраля заявить на всю Европу, что если бы Италия не находилась в такой зависимости от иностранного ввоза, она могла бы быть не только более сильной перед врагами, но и более независимой по отношению к союзникам!»
В то же время юркая, задорная и демагогическая газетка социалистического ренегата Муссолини опубликовывает факты ввоза крупными количествами, целыми вагонами германских товаров через Швейцарию в Италию. На это швейцарский орган крупной буржуазии «N. Zuricher Zeitung» отвечает:
«В этих фактах, повторяющихся регулярно, не надо видеть чего–то особенного: во–первых, Италия горько нуждается в некоторых германских продуктах, которых она сама вовсе не производит и высокая цена на которые является одновременно бедствием для населения и приманкой для торговцев, а во–вторых… во–вторых, Италия не находится в войне с Германией!»
Если в северной Италии разгорается, таким образом, постепенно чрезвычайное недовольство союзниками, то именно благодаря их нежеланию заменить своим кредитом ту подпорку, которую создала Германия для итальянской индустрии своим дешевым кредитом. Невозможно сомневаться, что Германия через агентов, подобных Вейлю, блюла затем, чтобы итальянская индустрия не выходила из зависимости и не вырастала в конкурента. Но сам Прециози не отрицает, что «скромное существование» вести было можно: скромным существованием называется здесь то самое, что до войны Лемонон называл «экономическим расцветом почти несравненной силы». В настоящее время это скромное существование стало невозможным. Англия и Франция сами слишком стеснены, чтобы тащить за собой на буксире Италию. Но при этом замечаются и явления, особенно раздражающие итальянцев. Это непомерные фрахты, которые запрашивают англичане за свой морской транспорт.
Один крупный английский транспортер, интервьюированный на этот счет, ответил резонно:
«Прежде я доставлял уголь в Италию, и те же пароходы везли оттуда фрукты, вино и т. д. В настоящее время Италия воспретила вывоз сельскохозяйственных продуктов: пароходы возвращаются пустыми. Очевидно, что провоз угля Должен оплатить мне оба рейса».
Затяжной характер военных действий, отсутствие кредита и ввоза, хотя и скрадываемые пока еще усиленной деятельностью заводов, заваленных заказами армии, уже порождает в североитальянских капиталистах глубочайшие сомнения в правильности пути, на который они сами в лице важнейших своих органов толкали правительство.
Несмотря на это, попытки германофильской печати поднять голову пока еще робки. Отказаться от огромных надежд, какие рисовались прежде, теперь, после тяжелых, жертв кровью и деньгами, слишком страшно.
Потрясающее впечатление произвело недвусмысленное заявление Саландры в Генуе и Турине, что он устал и что либеральные монархисты, партия, состоящая из аграриев и крупных капиталистов, должны наготовить новый контингент людей на смену нынешнему правительству. Какова будет политика этого нового контингента крупных буржуа?
Не будем забывать, что военную политику определила не столько эта, раздвоенная в себе, полузавоеванная немцами капиталистическая буржуазия, сколько буржуазная демократия, руководимая более или менее радикальной интеллигенцией.
В ответ на слова Саландры, что именно либеральные монархисты создали Италию и им же должно принадлежать руководство в разрешении нынешнего тяжелого кризиса, «Secolo», центральный орган этой воинствующей демократии, ответил в номере от 4 февраля негодующей передовицей, в которой заявляет, что «умеренные, в крови которых лежит неблагодарность, доказанная ими по отношению к Гарибальди и Мадзини, вновь хотят проявить ее и с фразами о беспартийности на устах объявляют диктатуру своей партии».
За раздорами двух главных опор воинственной политики правительства кроется, по–видимому, серьезное расхождение. Наполовину зависимый от Германии крупный капитал начинает проявлять колебания. Менее рискующая интеллигенция, которой военные мотивы мы сейчас изложим, склонна, наоборот, пока по крайней мере идти на vas banque.
Вот почему «Popolo d'Italia» во всеуслышание грозит правительству Саландры за его нерешительность и яростно требует превращения малой войны в великую.
«Пусть будет, что судьба предуготовила!» — кончил свою речь министр Саландра, готовясь «шмыгнуть с того министерского кресла, за которое он еще так недавно столь крепко держался.
Прежде чем перейти к анализу настроений интеллигенции, сыгравшей столь исключительную и для ее экономической силы непомерную роль в объявлении войны, мы считаем полезным дать очень краткий очерк состояния итальянской печати, ибо как капитал, так и интеллигенция в ней нашли главнейшее свое оружие.
