«В Женеве без перемен». — Два гренадера. — «Недотепистый» председатель. — Успех советской делегации. — Дипломатический грипп
Как будто и не прошло 18 тяжелых месяцев. По тем Же улицам и коридорам идет советская делегация в тот Же стеклянный зал и там почти тот же порядок, почти Те же лица.
Впрочем, только «почти».
Столы расположены иначе, и, чтобы никому не было обидно, все делегации посажены по алфавиту.
У поляков вместо Сокаля первым делегатом будет какой–то генерал, у турок вместо Теффика Рюштю–бея —. парижский посол Мунир–бей и т. д.
Бернсторф с умным, бритым лицом и старым дипломатическим пробором; маленький, хитрый Сато с лукавыми глазенками; Массигли с жестами старшего приказчика, предлагающего обольстительные образчики мануфактуры; косолапый и грузный, но себе на уме генерал де Маринис. Афинский софист Политис обвязан шарфом. Говорят, кто–то от души пожелал блестящему схоласту «типун на язык», но «типун» вышел чирьем на затылке.
Журналистов много. Есть и журналистки. Персонал почти тот же, хотя прежний заведующий отделом разоружения Кольбек сидит теперь первым делегатом Норвегии. Новый французский переводчик — совсем юноша — лучше прежнего справляется со своей задачей.
А вот и самая главная новая фигура — лорд Роберт Сесиль, виконт Чельвуд.
Чтобы дать вам сразу его портрет, я сравню его с Кешендуном и, забегая вперед, буду говорить не только о первом впечатлении, но и о манере его речи, которую можно было подметить на двух первых заседаниях.
Оба лорда — консервативный и либеральный — представительные и высокие ростом старые джентльмены. Я думаю, что они одинакового роста, но Кешендун громаден и держится прямо, а Сесиль костляв и очень сутуловат. И лет им, вероятно, поровну, но Кешендун розов, как дитя, а Сесиль желт и морщинист. Зато у Кешендуна некоторая старческая неподвижность (может быть, от чванства), а Сесиль не по–английски жив и даже нервен. С виду добродушный, он похож на большую птицу. Спина горбом и большой нос. Весь — крюком. Прибавьте к этому длиннопалые руки, которые постоянно собираются птичьей повадкой в хватающие когти. Этими когтями Сесиль довольно часто берется за нос, словно острит клюв. Я видел такой жест у старых ворон.
На животе у лорда Сесиля в виде брелока большой масонский крест. Он либерал, гуманист и неохристианин.
Оба лорда, консервативный и либеральный, говорят, как присуще большинству хороших британских ораторов, на музыкальном английском языке. Английский язык, как это ни странно, может быть музыкальным.
По сравнению с музыкальным английским говором лордов американец Гибсон (лицом — гурон) не говорит, а просто скрипит.
Оба лорда, либеральный и консервативный, опять–таки, как присуще добротным английским парламентариям, говорят нарочито просто и непринужденно. Но простота эта характерно различна у них.
Величественный, как снеговая вершина среди пригорков, медлительный и самоуверенный, Кешендун был прост, потому что как же ему такому умному дедушке не быть простым, когда он разъясняет дело разным иностранным молодым людям? К чему парад? Седовласый лорд чувствует себя как бы в мягких туфлях и теплом шлафроке. Он снисходит до того, чтобы говорить. Поэтому он спокоен, не убеждает, не спорит, а разъясняет среди окружающего благоговейного молчания.
Лорд Сесиль попросту прост. Он привык говорить и в парламенте, и на мировых конгрессах, внешне импровизируя. Он слегка заикается, сконфуженно улыбается, когда ищет слова, жестикулирует куриной лапой, кладет ее в карман, то застегивает, то растегивает нижнюю пуговицу пиджака. Но он не волнуется. Он дружески «беседует». Передает свои мысли так, как они приходят в голову, не шлифуя их. А на самом деле оба лорда — опытные политики, их простота прикрывает большую обдуманность, и охулку на руку при обсуждении вопросов, для Британии важных, ни тот, ни другой не кладут.
Появляется наш незадачливый председатель Лоудон. При нем состоит грек Агнидас.
Прежде всего Лоудон возвещает, что он решительно отказался устроить для соответствующих фирм из комиссии звуковой кинофильм. Но он спрашивает, есть ли препятствия к тому, чтобы сфотографировать собрание. Журналисты шепчутся: «Это — во внимание к русским. Русские не любят фотографироваться». Но никто не возражает.
Далее следует одна из давно слышанных лоудоновских речей, в которой он высказывает свое «живейшее удовольствие» по поводу никошу не известных «успехов». Впрочем, он признает, что надо торопиться.
«Время — тревожное, как никогда», — срывается с его наивных уст.
Работать комиссия будет только по утрам, узнаем мы.
Но дальше идет острый вопрос. Лоудона научили предложить, что по вопросам, прошедшим полтора года тому назад, дальнейшей дискуссии не будет.
После стольких событий! При всех переменах, о которых я писал в первом письме, следуя перечню такой «благонамеренной» газеты, как «Журналь де Женев»! Это не может нравиться ни Бернсторфу, ни Сесилю, ни Литвинову.
Как всегда, встретив отпор, Лоудон трусит, путается, прибегает к помощи Агнидаса и… проваливается! В результате прений остается довольно широкая возможность вернуться к любому вопросу, т. е. будет еще «третье чтение» проекта конвенции.
Центром всего заседания в этой дискуссии была, конечно, речь т. Литвинова. Содержание ее вы подробно знаете из телеграмм.
В речи Литвинова была дана горчайшая характеристика «работы» комиссии. Указывалось, сколько событий прошло за полтора года и как круто ухудшилось и без того ужасное положение человечества, руководимого корыстной буржуазной диктатурой.
Далее, поскольку Сесиль предлагал пересмотреть все пункты, принятые во втором чтении, т. Литвинов заявил, что он не идет так далеко: он требовал лишь права поставить на пересмотр три главных и частичных советских пункта, ранее отвергнутых: вопрос об установке в самом названии конвенции не только ограничения, но и уменьшения вооружений, вопрос об обученных резервах и о военных материалах. Если комиссия не пересмотрит своих реакционных решений по этим вопросам, почти всякий интерес к нынешней сессии будет утрачен.
Речь т. Литвинова продолжалась около 20 минут. Но Лоудон прервал его замечанием, что он говорит не на тему. Конечно, т. Литвинов не обратил на это замечание ни малейшего внимания и закончил свою речь.
Недалекий председатель решил доказать силу своего характера!
«Я не хотел вторично прерывать оратора! — заявил он, — но так как он говорил не на тему, я не разрешаю перевода его речи на французский язык».
В зале поднялся шум. Это возмущенные журналисты гурьбой покидали помещение.
Заговорил лорд Сесиль, но за шумом его не было слышно. Как! Не слушать представителя Великобритании! Английский переводчик сначала зашипел, как гусь его величества, а потом, грозно сверкнув обычно тусклыми, как пуговица, чиновничьими очами, два раза крикнул неестественным голосом: «Сайленс»! (Молчание!).
Бедный Лоудон, как только он захочет показать мужество, с ним приключается несчастье. На другой день все журналисты заявили протест против недопустимого запрещения перевода уже произнесенной речи.
А в самый день заседания Литвинов протестовал колко и пикантно:
«Я благодарю председателя, — сказал он, — за то, что он повысил интерес к моей речи, запретив ее перевод. Но почему он покарал именно делегатов французского языка? Неужели он считает, что именно они не доросли до того, чтобы слушать подобные речи?» (Смех.)
Результат заседания — хороший. Возможность требовать пересмотра трех основных пунктов открыта, произнесена яркая большевистская речь. Даже симпатия зала, временно хотя бы, завоевана. Буржуазные журналисты, и те подходили поздравлять Максима Максимовича с победою.
А на другой день самая умная буржуазная газета Европы «Цюрихская газета» отчитывала недотепу Лоудона за то, что он своим грубо пристрастным отношением к советской делегации играет ей только на руку. В прошлый раз после ряда подобных ошибок Лоудон «заболел». Не подкрадывается ли и теперь грипп к изголовью почтенного председателя, когда он в бессонные ночи обдумывает свои промахи?
