…У нас существует в некоторых кругах такое представление, что безидейное произведение легкого, так называемого маленького искусства, то есть какое–нибудь произведение, не претендующее ни на что, кроме веселого смеха, не заслуживает не только никакого нашего внимания, но и подлежит известному гонению.
Я думаю, что это совершенно неверно. Человеку, и в особенности рабочему человеку, присуща жажда попросту развлечься и отдохнуть. Хотя настоящий идейно–художественный театр тоже дает отдых, как всякое искусство, тем не менее он часто представляет и серьезные задачи для ума. Зритель уходит значительно обогащенный из театра после такой пьесы, но все же поработавший, все же затративший некоторую мозговую энергию. Неужели можно считать, что его стремление просто похохотать, просто послушать легкую музыку — незаконно?
Если бы такой театр развлечения занимал первое или хотя бы видное место у нас, это было бы ужасно, ибо именно буржуазия в странах, где она господствует, пытается сделать из театра, главным образом, орудие развлечения, превратив его тем самым в орудие отвлечения от всех серьезных вопросов жизни.
Сцена из меломимы В. В. Маяковского «Москва горит (1905)». Московский цирк. 1930 г.
Мы никогда не станем на такую точку зрения, мы хорошо знаем разницу между серьезным театром и театром шутки, но отсюда еще далеко до запрещения развлечения, самого простого и бесхитростного развлечения.
Запрещать его мы можем только в том случае, если в него были вкраплены элементы контрреволюции или порнографии или возбуждение ненависти или презрения к каким–либо группам населения (какой–нибудь нации). Если всего этого нет, если мы стоим только перед вереницей веселых шуток, которые дают настоящий непринужденный отдых, то почему бы нам запрещать такие театры? Тут возникает такой вопрос: а что если этот театр развлечения сделается и экономически и идейно опасным конкурентом серьезного театра? Такое явление возможно. От очень развитых и убежденных коммунистов, имеющих огромное имя в нашей партии, я слышал иногда, что они часто предпочли бы пойти на веселую оперетту или фарс, а не на серьезную оперу или пьесу. Это не значит, что они всегда оказывают предпочтение «легкому жанру», но время от времени они чувствуют потребность просто и бесхитростно развлечься. Конечно, у людей меньшей квалификации, в особенности у тех слоев населения, за которые мы боремся, такой уклон к легкому театру может быть более заметен. Какие выводы надо сделать из всего этого? Во–первых, нам нельзя разбивать театр на такие группы: государственные театры — академические — должны ставить только серьезные пьесы, если они ставят комедию, то комедия должна быть сильно нагружена идейным содержанием, общественной моралью, сатирой и т. п., — «легкий же жанр» должен быть предоставлен театрам частного и получастного характера.
Не было ли бы это похоже на то, как если бы мы, приняв во внимание самое очевидное суждение Наркомздрава о вреде пьянства и курения, запретили бы употребление даже простого стакана легкого вина или просто заявили бы, что государство ни в коем случае не должно заниматься ни винной, ни табачной промышленностью? От такого извращенного представления последовало бы одно: во–первых, доходы за эти удовольствия пошли бы в частные карманы, а во–вторых, регулировать, в некоторой степени контролировать и эту сторону быта, не серьезную, но входящую в жизнь многих и многих людей, как удовлетворение определенной потребности, сделалось бы почти невозможным.
Вот почему я считаю необходимым, чтобы государственные театральные организации, чтобы серьезные театры, находящиеся в полном ведении Губполитпросвета и Наркомпроса, пользующиеся их помощью, уделяли бы несколько дней в неделю «легкому жанру». Это повысит их доходность, это привлечет к ним некоторые слои публики, которые потом, найдя дорогу в театр, окажутся захваченными и серьезной пьесой. Это дает возможность в этом самом «легком жанре» предоставить публике только действительно безвредное искусство.
Но этого мало, если мы хотим, чтобы наша серьезная продукция могла победоносно конкурировать с «легким жанром», нужно, чтобы она включила в себя настоящее искусство.
Мы уже сказали выше, что театральные пьесы, даже самого великолепного идейного содержания, могут превращаться в нечто положительное лишь при условии художественности, то есть, когда они могут захватить зрителя. Но нужно принять во внимание, что мы имеем зрителей разного уровня, — для того, чтобы пьеса сделалась популярной, а популярность в нашей стране является необходимым условием действительно ценного успеха, надо, чтобы она захватывала большую массу; при этом приходится иметь в виду не только пролетариат, который и так в огромном большинстве идет за нашим знаменем, а, главным образом, ту мелкую буржуазию, за которую нам приходится бороться и борьба за которую, если включить в это понятие и крестьянство, является, как учил нас тов. Ленин, центральным делом в нашем строительстве.
<…> Только тогда наш серьезный, агитирующий театр сделается настолько силен, что совсем изгонит бесполезный легкий жанр, то есть такой, вся польза которого заключается только в развлечении, хотя и неоспоримой, но очень маленькой.
Театральная проблема, о которой я говорил, и ставится перед лицом этих двух несомненных потребностей: 1) потребность общества в серьезном драматическом и комическом театре, который глубоко отражал бы жизнь и влиял бы, в свою очередь, на нее, и 2) потребность в развлечении, в том, чтобы провести блестяще и весело вечер.
Первое приблизительное разрешение проблемы — рядом с серьезным репертуаром допустить и легкий репертуар. Второе разрешение проблемы — достать такие пьесы, которые, будучи одарены самыми широкими крылами идейности, вместе с тем оказались бы популярными, завоевывающими самые широкие массы, притом не только пролетарские, но и мелкобуржуазные.
1926 г.
