Место кино среди других искусств

Искусство ли кино?

Конечно, искусство. Все возражения против этого крайне слабы, на них не стоит даже останавливаться.

Искусство отражает жизнь, преломляя ее целесообразно, через некоторую творческую призму. Кино, как театр, как литература, как изобразительное искусство, — преломляет жизнь, т. е. отражает ее в свободных формах, организует ее материал, следует определенным художественным, специальным, философским и т. д. заданиям.

При этом киноискусство необычайно богато и гибко.

Прежде всего относительно его богатства.

Вагнер утверждал, что самым богатым, или, вернее, синтетическим, искусством является театр. Действительно, в театре мы имеем литературу, музыку, архитектуру, живопись, мимику, пластику и т. д.

Все это имеет и кино. Правда, мне скажут, что в кино нет «слова», а стало быть, и нет литературы. «Слова», действительно, в кино нет, артисты на экране не говорят и не поют; но это не значит, что в кино нет литературы. Искусный сценарий может быть настоящей поэмой, вновь написанной или даже приспособленной к экрану, признанным мировым шедевром. По сравнению с театром кино имеет огромный плюс.

Живопись и архитектура театра чисто декоративно, искусственно должны умещаться на сцене; кино же безгранично могуче в этом отношении; лес, колеблющийся под дыханием бури, море с его необъятной ширью при восходящем и заходящем солнце, настоящие Альпы, настоящие Гималаи, все, что есть на земле реально могучего, интересного, или интимного красивого, или характерного, — все это может быть схвачено в кино, и пусть не говорят, что здесь кино копирует действительность, это так же нелепо сказать о кино, как о реалистической живописи вообще. Нет, оператор может поймать такое освещение, такой угол зрения, который, превратит кусок действительности на экране в самое подлинное художественное произведение, не уступающее пейзажам крупных мастеров.

Да к этому же и в области декоративной фантастики здесь достигаются неимоверные результаты.

В недавно виденной нами картине «Водопад жизни» Гриффит¹ так комбинирует подлинную картину ледохода на большой американской реке с искусственной бутафорией, что создает полную иллюзию такого риска своей жизнью актеров, перед которым бледнеют самые страшные акробатические трюки цирка.

Мы все помним также взятие Вавилона в картине того же самого Гриффита «Нетерпимость», да и мало ли можно привести таких же примеров, когда целый мир прошлого или фантастического создается в широте, какая абсолютно недостижима для театра.

Нет, огромное богатство кино нельзя отрицать.

Правда, кино действует с исключительной силой на публику только в соединении с музыкой. Я недавно видел картину Перестиани «Три жизни». Один раз я смотрел ее с иллюстрациями очень хорошего пианиста–композитора. Другой раз без музыки. Хотя она осталась хорошей и во втором случае, но походила на холодное жаркое.

Вопрос о киномузыке — большой вопрос. В последнее время он разрешается все лучше. И у нас в России вырабатываются очень хорошие пианисты–иллюстраторы, создающие, конечно, не как композиторы, а многое черпая из своей музыкальной памяти, целые музыкальные сюиты, связанные внутренним единством, прекрасно звучащие и сливающиеся воедино с впечатлениями экрана. Мы все чаще и чаще имеем оркестровые сопровождения по специальной партитуре и в глубоком единстве с экраном.

Я нисколько не удивлюсь, если в самом ближайшем будущем крупнейшие композиторы будут писать музыку для великих киноактеров, искуснейших кинорежиссеров, знаменитых киносценаристов, ибо кино растет и властно утверждается.

Таким образом, нечего спорить о богатстве кино. Дело, однако, в том, что завлекательна сама его бедность, то есть отсутствие в нем слова. Мне кажется, что попытка соединить кино со всякими громкоговорителями, может быть, и удастся, может быть, будет иметь эфемерный успех, может быть, в некоторых случаях сохранится как спектакль и, уж конечно, будет иметь значение как запись не только живого портрета, но и живой речи знаменитых людей и знаменитых исторических событий, — но вряд ли победит кино, как великого немого.

Быстрота действий в кино есть его чрезвычайное очарование; это оружие, которым оно наносит театру наибольший удар. Театр рядом с кино кажется дилижансом рядом с автомобилем. Куда же вы вставите слова в полет кинодействия? Они необходимо будут скудными, короткими, намекающими, а вместе с тем отвлекающими от той работы фантазии зрителя, которой он дополняет то, что видят его глаза. В этом смысле некоторая неопределенность кино, предоставление им самому зрителю истолковывать беззвучное зрелище, только аккомпанируемое музыкой, есть некоторая высокая художественность. Кино претендует на гораздо большее сотрудничество публики, чем театр.

Я этим вовсе не хочу сказать, что кино должно заменить театр или может убить его. Я думаю, что кино только оздоровит театр, оно убьет в театре то, что относится, так сказать, к простому глазению. Никакие декоративные трюки театра не выдержат натиска кино, как никакая быстрота драматического действия не угонится за ним. Но, конечно, человек никогда не откажется от поэтического слова, от художественной интонации, от подъемной декламации, от всех красот вокального искусства и, наконец, от особого, отсутствующего в кино, очарования непосредственной живой симпатии к живому творчеству артиста. Театр должен будет социально–психологически углубиться, гораздо более опоэтизироваться и олитературиться, чем в настоящее время. Пусть кино отольется в особое русло, как и, с другой стороны, мюзик–холл, а театру останется серьезная драма, серьезная комедия, безудержный фарс на социально–сатирической подкладке и т. д. Театров, может быть, будет гораздо меньше, но россказни о кризисе театра, о закате его — совершеннейшие пустяки. Так же нелепо было бы говорить о том, что кино может заменить картину, потому что оно–де есть серия живых картин, что киномузыка может вытеснить концерты и т. п. Нет, будучи искусством синтетическим, очень много в себя вбирающим, кино не произведет никаких болезненных разрушений ни в одной области искусства, оно может только очистить их и оплодотворить их, оно возьмет на себя те стороны, которые в них слабы, и оно даст им множество толчков, все значение которых еще нельзя предвидеть.

Конечно, при этом будут и ошибки. Конечно, театр иногда станет рабски подражать кино, что является для него большим пороком. Конечно, и кино порой будет слишком театрализоваться. Подлинное русло для каждого искусства определится временем.

Но все это не беда.

Иногда говорят, что кино опошлило, развратило большую публику. Правда, много развращающей пошлятины бросают в бездну любопытства масс фальсификаторы и отравители кинодела, но тем не менее можно сказать, что вряд ли какое–нибудь искусство, кроме разве литературы в момент книгопечатания, в такой огромной мере содействовало развитию богатства культурной жизни подлинной демократии.

Вспомните только то непосредственное зрительное знакомство, какое имел с жизнью земного шара, с историческим прошлым, с жизнью других классов даже какой–нибудь рабочий Парижа, а тем более какой–нибудь мелкий ремесленник в том или другом Ряжске или Царево–Кокшайске. А ведь кино теперь уже охватило всю эту публику. Оно протягивает свои шупальцы в деревню, протягивает их туда, и развертывает перед обворженными глазами этого, прежде замкнутого мелким кружком наблюдений зрителя все бесконечное разнообразие природы и социальной жизни.

И вы прибавьте к этому, что ни одно искусство не обладает и десятой долей способности иллюстрировать и популяризировать науку, как кино. И вот тогда снимите шапку перед этим новым мощным искусством и поймите, сколько здесь может работать гений человечества, гений литературный, режиссерский, актерский, живописный, научно–популяризаторский, агитационно–пропагандистский, поймите, что, очищаясь, ширясь, подымаясь, наполняясь коммунистическим содержанием, кино, не отвергая и не затаптывая других форм искусства, сделается тем не менее искусством стержневым, наиболее характерным для наступающего века.

1925 г.