Из статьи: «Искусство и коммунистическое строительство»

I

В наше время трудно найти пережитки нигилизма 60–х годов, выражающиеся в суждении об искусстве как о роскоши, не нужной разумным трудящимся людям.

Марксизм, учение пролетариата, глубоко заглянул в социальные корни искусства, констатировал наличность его даже в дикарский период цивилизации, даже у самой бедной части трудового населения самых беднейших наций, и не мог не признать, что оно отвечает самым коренным потребностям трудового человека. Марксизм выяснил глубокое единство трудовых процессов и процессов художественного творчества.

Исследование искусства на более высоких ступенях цивилизации показало, что оно неразрывно переплетается в одну сложную ткань с другими идеологическими надстройками на хозяйственной базе, как и с самим хозяйством.

В чем заключается коренная разница между хозяйством капиталистическим и хозяйством коммунистическим? Прежде всего, конечно, в том, что это последнее хозяйство является глубоко упорядоченным, что это есть крепко организованное всечеловеческое хозяйство.

Но какой принцип доминирует в этой организации? Для чего такая организация предпринимается?

Отвечая на этот вопрос, можно вначале указать на некоторые хозяйственные же, я бы сказал, экономически–физиологические моменты: уменьшение количества труда, приспособление его к органам человека так, что труд делается приятным и во всяком случае безвредным, выработка наиболее совершенных форм всех тех предметов необходимости, в которых нуждается человеческое общество для продолжения своего существования, и т. д. Все же совершенно ясно, что коммунизм вовсе не преследует цели упорядочения выработки источников существования и самого существования по какой–то очень узенькой скале необходимости.

Наоборот, коммунизм предполагает огромное освобождение человеческих сил от чисто экономических задач для высшего порядка творчества. Это раз.

Во–вторых, коммунизм стремится все производственные силы человечества, развив и организовав их, отдать на служение росту счастья человечества, т. е. на построение возможно более разнообразной и прекрасной жизни. Стало быть, и сама общественная продукция, само общественное строительство будут насквозь проникнуты не только желанием дать каждому кусок хлеба, но и включить моменты наслаждения, любования в каждый изготовляемый предмет. Отсюда ясно, что в коммунистическом обществе искусство будет играть огромную роль. Чистый «инженер» всех специальностей будет иметь дело с изготовлением полуфабрикатов. Как только дело переходит к окончательной выработке вещей или процессов, непосредственно входящих в жизнь индивидуальностей и коллективов, так сейчас же на сцену выступит инженер–художник, т. е. лицо, глубоко знающее, какими именно свойствами должен обладать продукт общественного труда, чтобы дать наибольшее количество радости, жизненного импульса каждому, кто с ним соприкасается.

Этого мало, однако. Как я уже сказал, коммунистическое хозяйство высвобождает огромное количество энергии, которое устремится по пути науки и, разумеется, искусства. Трудно сказать сейчас, чем будет это искусство. Во всяком случае, ясно, что это будет какое–то огромное усилие индивидуумов и коллективов в направлении дальнейшего разукрашивания жизни не только реальной, ибо человеческая мысль и человеческое воображение представляют собою важные функции, требующие упражнения, расширения. Наслаждение, которое получает сейчас математик от разрешения какой–нибудь задачи, связь которой с практикой никак не может быть уловлена, несомненно, представляет собою по существу социально чрезвычайно целесообразное чувство, и подобные чувства вырастут в коммунистическом обществе.

Равным образом это относится и к искусству. Самый процесс творчества, самый процесс новых бесчисленных комбинаций звуков, красок, слов, чувствований, идей будет продолжаться и в будущем. Искусство не только явится таким образом частью продукции, так сказать, наводящей последний лоск на производимые вещи, оно еще будет своеобразной игрой высшего порядка, игрой, быть может, напоминающей шахматную игру, только бесконечно более сложной и так же, как и шахматная игра, не только дающей наслаждение самим процессом творчества и комбинаций, но и растящей наши так называемые духовные способности.

В нынешнем обществе искусство также играет, с одной стороны, роль украшающего жизнь начала (вещи и непосредственные процессы быта), а с другой стороны, роль идеологии. В этой второй своей роли в нынешнее время искусство часто приобретает несколько искаженный характер. Первым искажением является подчинение искусства не общечеловеческим, а классовым целям.

В тех случаях, когда цели класса совпадают с выгодами всего общества для данного времени, это искажение мало заметно. Таково искусство так называемых здоровых эпох, таково в особенности зарождающееся пролетарское искусство. Но когда цели класса, наложившего свою печать на данное искусство, расходятся с интересами человеческих масс и общественного прогресса, искусство приобретает болезненные черты и может возбуждать в стороннике человеческого прогресса (в особенности в коммунисте нынешнего времени) чувство враждебное, граничащее с отвращением, только еще возрастающим от разных формальных совершенств этого чуждого и вредного искусства.

Затем многократно марксистскими критиками отмечались эпохи, когда носительница искусства — интеллигенция (например, интеллигенция передовой буржуазии) не могла никак реализовать своих идеалов в действительности и уходила поэтому в мечту, делая зачастую эту мечту перлом и целью существования, возвеличивая ее над жизнью и тем самым придавая ей мистические, абстрактные черты.

Наконец, отмечу еще третью болезнь искусства в докоммунистические времена. Богатые и праздные классы, потерявшие в большей или меньшей мере свои подлинные жизненные цели и паразитирующие на обществе, окружают себя роскошью, в первую очередь художественной роскошью, бессодержательной, манерной, часто вымученной в соответствии с социальной нелепостью всего быта таких паразитарных классов.

Еще можно встретить людей, которые эти черты искусства принимают за основные его черты и поэтому доходят даже до совершенно нелепой мысли об исчезновении искусства как идеологии в коммунистическом будущем.

Искусство, говорят они, останется только искусством устроения вещей. Не может существовать ни искусства убеждающего, потрясающего, ни искусства мечты, ни искусства чистой роскоши. Все это принадлежит миру господствующих классов и будет смыто чуть что не пуританской волной пролетарской общественности.

Конечно, построение это поспешно и неверно. Во–первых, искусство как идеология не должно обязательно быть классовым. Энгельс говорил о скачке из царства необходимости в царство свободы, когда законы экономического материализма рухнут, когда человек перестанет действовать под давлением хозяйственной базы общества. Марксизм же учит, что все социальные явления происходят именно в результате импульсов, исходящих из хозяйства. Что же, надо ли предположить, что вся общественная жизнь остановится после такого скачка? Нет, она будет продолжать развиваться, хотя хозяйственный момент в ней займет подчиненную роль. Так же точно обстоит дело и с теорией классовой борьбы. Классовая борьба является двигателем в тот мучительный, в конце концов предварительный период человеческой истории, к концу которого мы подходим, а дальше потянется цивилизация на много веков, в которой с борьбой классов и государством так же мало будет общего, как у нашей культуры с бумерангом и костью, вставленной в переносицу. От этого, однако, разнообразие общественной жизни нисколько не уменьшится. Не уменьшится своеобразная борьба научно–философских направлений, стиля жизни, различного подхода ко всем проблемам, из которых иные только тогда возникнут, так что мы о них и представления никакого иметь не можем. И искусство как такая форма выражения определенных эмоций идейного содержания, которая рассчитана на наиболее могучее заражение окружающих, конечно, будет играть роль и тогда, по крайней мере на то обозреваемое время, пока под влиянием растущей культуры человечество не уходит настолько далеко от нынешних форм существования, что, так сказать, теряется из нашего вида.

Само собой разумеется, оторванные мечты мистика отомрут вместе с победой человека над природой (даже хотя бы и относительной), т. е. подъемом всего человечества до уровня сознания современных нам марксистов. Но значит ли из этого, что комбинирующий ум и фантазия человека сделаются ненужными? Это, конечно, совершенный вздор. Человека окружают огромные области бесконечности и вечности, всегда он видит впереди желанные цели, всегда приходится ему разрешать какие–то противоречия, согласовывать какие–то диссонансы. Чем дальше, тем более человечество будет действовать планомерно, т. е. согласно научно–предвосхищенного будущего; чем дальше, тем более вокруг завоеванной и освещенной уже научной мыслью области природы будут роиться всякого рода гипотезы.

Уже вследствие этого надо признать, что роль комбинирующей фантазии в будущем будет отнюдь не меньше, чем ныне. Очень вероятно, что она примет характер, своеобразно сочетающий научный элемент эксперимента с самыми головокружительными полетами интеллектуальной и образной фантазии. Это, однако, не все. В этой области мечты возможно и нечто другое. Именно гениальная игра образами, создание целого ряда не существующих и, может быть, невозможных, но внутренне все же логических миров. Почему, в самом деле, человечеству ограничивать свою фантазию миром существующим, как бы он ни был богат? Почему ему не творить в воображении, исходя из определенных предпосылок, целый ряд жизней, не существовавших, а может быть, по основным законам природы и не могущих осуществиться, творить в воображении, как поэт, музыкант, живописец, архитектор и скульптор, сочетая все элементы в эти новые миры? Это же колоссальное наслаждение для умов творческих, как и для тех более пассивных натур, которые явятся созерцателями такой игры воображения. С какой стати будем мы думать, что наши внуки откажутся от этого наслаждения, не разовьют его до Несравненного богатства и тонкости? При этом это искусство мечты, будет ли оно преследовать научно–практические цели или будет чистой игрой человеческого гения, всегда будет в высшей степени целесообразным, ибо, как всякая игра, оно будет упражнять самый играющий орган, т. е. в данном случае мозг наших потомков.

Коммунистическое хозяйство даст возможность сравнительно легко и просто вырабатывать необходимое. Все большее количество времени и труда останется избыточным. Вследствие этого самый уровень необходимого начнет расти, над ним будут клубиться явления роскоши, она утеряет свой одиозный характер, потому что не будет роскошью немногих за счет нищеты остальных. Это будет роскошь всех. Эта роскошь не сможет приобретать характера нездорового, манерного и вымученного, потому что это не будет роскошь паразитов, а роскошь трудового, только необычайно могучего своим трудом общества.

Поэтому суждение об искусстве прошлого как об искусстве классово–идеологическом, мечтательном или роскошном, что вовсе не к лицу материалистическому обществу будущего, должно совершенно отпасть. Искусство останется идеологическим, хотя утеряет классовый характер. В искусстве будет жить мечта, но она совершенно утеряет жизневраждебные элементы. Искусство будет роскошью, но от него ни капельки не будет пахнуть паразитизмом.

Удельный вес описанных мною форм искусства, как материально конструктирующего, так и идеологического, будет колоссально расти. Экономика уйдет в подвальный этаж, люди будут жить во многих этажах своей новой Вавилонской башни, и все эти этажи будут переполнены искусством. Мы можем только, как бедные варвары, как дикари, употребляющие створку устрицы вместо ножа, по отношению к нашей цивилизации, подымать в нашем воображении глаза на эту сверкающую культурную высоту, которой, однако, мы являемся сознательными строителями.

II

Но мы даже детей наших готовим не к жизни в законченном коммунистическом строе, а к участию в, борьбе за него, по крайней мере в первый период их жизни. Мы должны считаться с еще довольно скорбными условиями нашего предутреннего полурассвета.

И здесь могут раздаться голоса о том, что если искусство могло сыграть серьезную роль в прошлом, допролетарском классовом строе, если оно займет почтенную роль в будущем, т. е. после полной победы пролетариата, то в настоящее суровое время ему все–таки не должно быть места. Я думаю, что надо совершенно отбросить подобный неуклюжий, несообразный пуританизм.

Прежде всего: разрушаем ли мы только? Боремся ли мы только?

В высокой степени знаменателен тот абзац недавно опубликованной резолюции ЦК РКП по вопросам литературной политики партии,¹ где говорится о том, что мы уже вступили в такой период революции в отношении СССР, когда главными нашими целями являются цели мирного строительства.

Но возможно ли это мирное строительство нового мира без искусства? Что же, мы, в самом деле, бивуаки, какие–то бараки будем строить? Что же это новое строительство, в самом точном смысле слова — постройки новых зданий, новой деревни, новых городов, может не считаться с тем, какими должны быть эти здания, чтобы дать живущим в них живую радость? Что же, мы будем проходить мимо просыпающейся жажды впечатлений и отнесемся равнодушно к тому, какая музыка будет у нас звучать, какими картинами будут украшены наши клубы и т. д. и т. д.?.. Нет, конечно. С самого начала строительства, сперва, может быть, робкой струей, а потом все более могучим фонтаном будет пробиваться и творчество, удовлетворяющее так называемым эстетическим потребностям человека. Если несчастный полуживотный предок наш уже ритмизировал свою работу и наносил примитивные орнаменты на свою утварь, то неужели возможно коммунистическое строительство великих народов Союза, имеющих за своими плечами большую культуру, которое жило бы без искусства?

А сама борьба? Разве борьба не требует не только организации идей, но и волевых импульсов через эмоции? Кто может теперь отрицать, что борющийся класс должен осознать себя и свои идеалы художественно, т. е. сквозь призму чувств ориентироваться во всех ценностях мира? Недаром ЦК ВКП, хотя бы в области литературы только, признает это все насущно необходимым. Быть может, никогда так, как в борьбе, но именно в период относительного затишья борьбы, не расцветет гордое сознание величия роли идущего вперед класса и. не расцветут цветы презрительной и полной ненависти сатиры на класс, сопротивляющийся восходящему солнцу.

В нашу эпоху должны жить как искусство производства радостных вещей, так и искусство идеологическое.

Сборник, в который входит эта статья, рассматривает подробно особую задачу, задачу правильного вынесения художественного впечатления, а стало быть, и радости, даруемой искусством, в жизнь детей, задачу осмысленного, осторожного, чуткого руководства детьми в их собственном художественном творчестве, т. е. в игре, которая занимает в их жизни такое огромное место, наконец, вопрос подготовки детей к последующему восприятию, наиболее правильному и глубокому впечатлению от всего мира искусства, созданного и создаваемого, а также художественному восприятию реальной жизни, т. е. природы и человечества.

Из того, что сказано в моей статье, видно, насколько важна такая задача; важна она потому, что эти дети вступят в жизнь в интереснейший момент борьбы старого и нового…

Жизнь сама их многому научит, но мы, внесшие свою долю в это строительство жизни, не можем не сознавать, сколько облегчения в процесс этой борьбы и в эти первые шаги новой цивилизации внесет правильное воспитание, полученное тогдашними гражданами в детстве, в том числе и правильное художественное воспитание.

1925 г.