По поводу статьи А. И. Зонина Г. И. Крумину. (Письма в редакцию «Правды»)

<Март 1930 г.>

Дорогой товарищ,

только вчера приехал я в Москву, поэтому настоящее мое письмо к вам несколько запоздало. Я хочу обратить ваше внимание на так называемый «Литературный фронт» в «Правде».¹ Буду я говорить по «моему» случаю, но, пожалуйста, не заподозрите меня в том, что я «обиделся». Обидеть меня довольно трудно, но я считаю своим долгом обратить ваше внимание на явление, которое уже начинает сильно огорчать и широкие писательские круги, и круги марксистские.

На моем казусе эти «огорчительные» явления тоже довольно ярко сказываются. Когда тов. Зонин ² совершенно облыжно упрекнул меня в неправильном толковании термина «крестьянский писатель», я ответил на это письмом в редакцию. Письмо мое не появлялось чрезвычайно долго, затем появилось в искаженном виде, с уничтоженным концом и с одновременным, в три раза большим, ответом Зонина.³ Таким образом, оказывается, Зонину предоставлено право, во–первых, изменять письма, которые открыто к нему направлены, и, во–вторых, задерживать их, до тех пор пока он не придумает ответа, который он, оказывается, имеет право давать тотчас же на делаемые ему возражения. Тем самым Зонин возводится, очевидно, в глашатаи «Правды».

Место, которое выброшено из моего письма, как раз указывает Зонину на то, что не совсем пристойно человеку, вчера еще без малейшего протеста и без малейшего чутья оказавшемуся на поводу у полуменьшевика Переверзева, чуть ли не буквально на другой день после покаяния ⁴ взбираться на кафедру и оттуда читать поучения всем и каждому. Это смешно и довольно дико.

Но я хотел бы знать, читали ли вы, тов. Крумин, ответ Зонина мне? Мне довелось читать его как раз при довольно большой группе марксистов — ответственных работников, хорошо разбирающихся в нашей политике общей и культурной. Ответ возбудил громкий смех. Подумать только — Зонин спрашивает: «Как можно выражаться: правый и левый попутчик, кого же они правее, кого же они левее?» У Зонина, по–видимому, зашел ум за разум. Когда мы говорим «правая профессура, левая профессура», когда мы говорим «правая и левая социал–демократия» и т. д., то всякому понятно, что это значит, и все знают, что называется левым крылом и что называется правым крылом. В особенности, когда дело идет о различных наших мелкобуржуазных прослойках, то уж, кажется, ориентация абсолютно очевидна: левый — значит ближе к нам, правый — значит дальше от нас.

Зонин слышал, что Сталин довольно резко отозвался о применении выражения «правый и левый уклон» к коммунистам, а иногда даже к беспартийным, в деле литературы и искусства.⁵ Сталин был, конечно, глубочайшим образом прав, ибо нельзя смешивать в кучу, тем самым плодя недоразумения, совершенно определенные политические внутрипартийные направления и категории правизны и левизны вне их. Из этого, разумеется, вовсе не следовало, что вообще выражения «правый» и «левый» не должны больше употребляться. В свое время Керженцев ⁶ даже дал немедленно разъяснение,⁷ чтобы кому–нибудь действительно не пришло в голову, будто бы мы не можем сказать, что Пильняк правее Малашкина или что Маяковский левее Пастернака.

Еще более дика вторая часть возражения Зонина. У него выходит, что крестьянских писателей у нас больше нет. Прочтите, вы сами в этом убедитесь. Оказывается, что если крестьянин является убежденным коммунистом, то, хотя бы он писал о крестьянской жизни с глубоким ее знанием и отражал бы именно крестьянские интересы и крестьянское понимание происходящих процессов, освещая их при этом с точки зрения коммунистической, то такой писатель должен считаться просто пролетарским, несмотря на то, что, как Зонину это должно быть известно, я в напечатанной моей речи крестьянским писателям ⁸ указывал как раз, что такого писателя можно причислить и к пролетарским писателям (он, например, может быть членом коммунистической партии, которая есть пролетарская партия), и к крестьянским писателям, как мы и считаем, что у нас в партии есть крестьянская часть деревенских коммунистов с особым личным отношением к крестьянскому хозяйству. С другой стороны, Зонин полагает, что примесь собственнических настроений у крестьянского писателя делает его не настоящим крестьянином. Спрашивается, кто же теперь настоящий крестьянин? Зонин намекает на то, что крестьянство как класс или, вернее, как социальная категория, объединяющая различные классовые группы, перестает существовать в настоящее время. Перестает–то перестает, но далеко еще не перестала. Около половины крестьянства живет еще в частной собственности. А принимать колхозное крестьянство без дальних околичностей за порвавшее со своей крестьянской сущностью и уже социалистическое — это же такой вздор и такой бред, какой только вообразить себе возможно.

Сравните всю эту путаницу хотя бы даже с той кратчайшей припиской, которую я делаю в моем возражении Зонину и где совершенно ясно говорится, что мы отсекаем выразителей кулачества и усиливаем среди крестьянских писателей воздействие на более правых представителей — середняков, у которых могут быть еще сильны разные собственнические предрассудки, но которые отнюдь не безнадежны, над которыми надо работать, которых надо знать именно потому, что они являются выразителями очень интересной для нас группы, и более левых, которые приближаются больше и больше к коммунизму, вплоть иногда до полного совпадения с точкой зрения пролетарской партии, до полного, стало быть, слияния с сознательным пролетариатом, при сохранении, однако, всех специфических форм быта и наблюдения своего интереса, которые делают коммуниста — деревенского работника знатоком крестьянства, выразителем самых передовых настроений крестьянства и, конечно, уже тем самым выходящим за старые рамки.

Что может быть яснее и проще такой точки зрения? Как можно с ней спорить — я решительно не представляю себе. В ней есть всё: и социалистическое развитие и определенная программа воздействия. А что есть у Зонина, кроме самой решительной путаницы? Но ведь это печатается на страницах «Правды» и при вышеуказанных условиях, когда Зонину можно калечить направленное к нему открытое письмо и отвечать на него докторальным тоном.

Конечно, я считаю выступление редакции «Правды» по отношению ко мне некорректным, но об этом я говорю только мимоходом. Важнее для меня то, что я прекрасно знаю, и вам, я думаю, всякий это подтвердит, какое горькое чувство овладевает нашими писателями, самыми близкими к нам, и многими марксистами, даже коммунистами–литературоведами, когда довольно еще зеленому человеку, недавно публично поротому за свою большую ересь, предоставляется право говорить со страниц «Правды» таким тоном, словно за каждой фразой можно прочесть: «„Правда“ — это я, я — это „Правда“». По–моему, это роняет достоинство нашего центрального органа, который всем нам дорог. «Правда» обладает неизмеримым авторитетом. Строго говоря, каждый человек, который обращается к широким массам читателей со страниц «Правды», становится на трибуну с колоссальным рупором и уже приобретает известный вес. А если к тому же он щеголяет как бы в качестве официального представителя «Правды», то еще в гораздо большей мере.

Я повторяю, появление Зонина в этой роли вызвало неприятное, полное огорчения чувство у очень многих. Прибавлю к этому, что решительно ничего лично против Зонина не имею, считаю его человеком способным. Ему нужно учиться, и он, несомненно, станет хорошим, может быть, даже крупным работником в области литературоведения. Быль молодцу не в укор. То, что он путался, как и многие другие, на поводу у Переверзева, — это вполне можно простить. Но только всему есть мера. Из того, что человек представляет собой способного кончающего аспиранта,⁹ не следует, чтобы его можно было давать в «Вольтеры» русской литературы. И надо все–таки выдержать какой–то стаж после того, как ты в двадцать четыре часа изменил свою точку зрения на литературу и признал всю предыдущую свою деятельность неправильной, прежде чем ты выступишь в качестве врача, который сам исцелился и теперь начинает «целить» кого ни попало.

С товарищеским приветом <А. Луначарский>