17 июня 1930 г.
Дорогие товарищи,
на ваше извещение за № 579 от 15 июня я должен вам дать ответ, который, по всей вероятности, вы найдете крайне неудовлетворительным и из которого следует сделать соответствующие выводы.
Когда я принципиально согласился на ведение курса по истории иностранной критики, я еще не знал некоторых дополнительных обстоятельств, крайне затрудняющих для меня вообще ведение этого курса.
Прежде всего моя работа в Институте красной профессуры, вернее, в Институте литературы и языка Коммунистической академии, куда соответственный факультет ИКП и перешел, чрезвычайно расширяется. В будущем учебном году я буду иметь на руках восемнадцать дней семинарских работ.1 При чрезвычайной серьезности работы, которая производится в этом институте, каждый такой день требует основательной подготовки.
Этого мало. На вчерашнем (16 июня) заседании кафедры театроведения, которой я, как вы знаете, руковожу, мое заявление о том, что в будущем году я не смогу читать курса социологии театра и не смогу руководить этой кафедрой, вызвало самые оживленные протесты. Преподаватели и студенты решительно заявили, что такой уход мой с этой кафедры может разрушить едва–едва складывающееся и страдающее еще, как это видно было из доклада т. Веснина, многими недостатками театроведческое дело. Я указал товарищам, что поставлю перед президиумом факультета вопрос о том, что является более предпочтительным — продолжение ли моей работы по театроведению или работа на литературном отделении по истории западноевропейской критики.
Этот вопрос я и ставлю теперь перед вами. Впрочем, вдумавшись в положение, я нахожу, что известный исход дела есть. Поскольку в будущем году я большую половину работы по социологии театра перевожу на рельсы лабораторного метода, я могу и не отказаться от параллельного ведения курса по истории западной критики. Но уж, конечно, говорить о четырех часах в декаду никак не приходится. Я могу максимум дать два часа в декаду по театроведению и два часа в декаду на критику. С этим прошу президиум считаться. Дальнейшую нагрузку я считаю не только крайне для себя утомительной, но и недобросовестной. И при этих условиях я буду иметь более или менее подряд три крайне важных и ответственных занятия в каждую декаду. Товарищи должны понять, что к этому прибавляются мои политические выступления по поручению партии 2 и довольно большая государственная работа. Между тем личные мои научные и литературные работы, которыми я и без того постоянно поступаюсь с чрезмерной и вредной в конце концов уступчивостью, не могут быть мною заброшены.
Это условие для меня необходимо. Если президиум считает, что надо непременно вести занятия по истории критики в двух группах два раза в декаду, то пусть президиум освободит меня от занятий по театроведческой кафедре. Я лично против этого не протестую. Только надо, чтобы слушатели кафедры театроведения знали, что я поступаю так, как это нашел целесообразным президиум, и не переносили бы ответственность за это лично на меня.
Гораздо более беспокоит меня следующий момент. В настоящее время я никоим образом не могу представить ни общего плана моих лекций, ни, тем более, подробного содержания каждого занятия, ни литературы. Я совершенно не был подготовлен к тому, что вы обратитесь ко мне именно сейчас с подобным предложением. На днях я уезжаю за границу.3 В частности, между прочим для того, чтобы возобновить мое знакомство с соответственной литературой по западной критике. Эти дни у меня буквально загружены и окончанием курса в МГУ, и подведением всяких итогов по моей основной службе, и выполнением срочных статей и работ, которые я не успел закончить, что, пожалуй, отражается на моих заказчиках, с которыми я связан контрактами, и т. д. Выполнять при этом какую бы то ни было дополнительную работу я никоим образом не могу. Мало того. Я не продумал даже вопроса о том, какое место в моем будущем курсе займут систематические лекции, а какое — семинарская работа. При сообщенном мне устно пожелании президиума, чтобы курс охватил не только Германию и Францию, как я предполагал, но и английскую и итальянскую критику, а может быть, и отдельных крупнейших представителей литературно–критической мысли в других странах, единственным способом провести систематически этот предмет является, конечно, лекционная система. В результате серии лекций может получиться книга, содержащая в себе более или менее широкий курс по истории западноевропейской литературной критики в связи с развитием общественной мысли. Перевод этой работы сразу на семинар, в то время как сколько–нибудь систематической книги по истории литературной критики Запада на русском языке нет, не говоря уже о марксистской работе, до чрезвычайности труден. Между тем я знаю, что студенты несколько тяготятся лекционным способом и желают поскорее перейти к методам лабораторным. Я просил бы президиум обсудить этот вопроси сообщить мне свое мнение. Лично я, будучи самым лучшим другом лабораторного метода, считаю, что на первом и втором семестре почти необходимо прибегнуть к лекционной системе, устроив, может быть, в конце учебного года несколько так называемых зачетных бесед, во время которых отдельные группы слушателей могли бы представить доклады на отдельные наиболее интересные темы курсов. Дальнейшие общие контуры курсов могут быть разрешены в зависимости от того, каким методом будет идти преподавание — лекционным или лабораторному методу будет дано значительно большее место. Но независимо даже от этого вопроса я могу представить продуманный план моего предмета, более или менее подробную программу лекций только по возвращении моем из–за границы. Мое месячное пребывание за границей я посвящу серьезной работе подготовки этого курса. Если бы я сейчас дал мою программу, то, по всей вероятности, ее пришлось бы значительно изменить после более подробного знакомства с появившимися в последнее время работами по истории западноевропейской критики, а таковые есть, и притом нужно иметь в виду решающее значение работ марксистских.
Что касается дней, в которые я буду читать лекции, то это я всецело предоставляю президиуму, прося только не занимать третий и шестой дни декады, в которые происходят заседания Секретариата и Президиума ЦИК Союза, стало быть обязательные, утвержденные работы.
Резюмирую: 1. Мои силы в МГУ могут быть использованы либо на два курса: а) Социология театра вместе с кафедрой театроведения — два часа в декаду; б) История западноевропейской критики — два часа в декаду. Либо по одному курсу — четыре часа в декаду с освобождением меня от первого.
2. Считаю необходимым предварительно сговориться, будет ли мой курс преимущественно курсом лекций или необходимо будет перейти на лабораторный метод, в результате чего изменятся сами контуры курсов.
3. План в том виде, в каком вы понимаете, может быть дан только в конце сентября, а к самому курсу я могу приступить только в октябре.4 Профессора–специалисты, т. е. люди, не занимающиеся ничем, кроме высшей педагогической деятельности, вероятно, не ставят президиуму подобных затруднений. Но я прошу иметь в виду совершенную специфичность моего положения.
В общем, обычно, несмотря на все препятствия, которые этим положением диктуются, я довольно добросовестно выполняю взятые на себя обязательства, что, как мне кажется, могут подтвердить и мои слушатели на социологии театра. Мне приходится заранее считаться с этими условиями. Очень прошу президиум в случае, если все эти мои сообщения сделают самое ведение мной курса малоприемлемым, освободить меня от такового. В сущности, бросая взгляд на перспективы будущего года, я ничего так не желаю, как снятия с меня одной из моих многочисленных и сложных обязанностей.
- В 1930 и 1931 гг. Луначарский вел семинарские занятия по истории русской литературы на литературно–критическом отделении Института красной профессуры. ↩
- Помимо выполнения своих служебных обязанностей Луначарский часто выступал с докладами на общественно–политические темы по путевкам ЦК и МК партии. ↩
- В августе 1930 г. Луначарский лечился в Мариенбаде, а осенью участвовал в международных съездах — по философии в Оксфорде и по теории искусства в Гамбурге. ↩
- К чтению лекций по истории западноевропейской критики Луначарский приступил только весной 1931 г. (первая лекция была прочитана 28 марта). ↩