Письмо к О. М. Бескину 3

<1930 г.?>

Дорогой товарищ, я очень внимательно прочитал статью Юнович* о жанрах.¹ На такие темы, разумеется, в высшей степени трудно писать статьи для энциклопедии. Статья для энциклопедии предполагает ясное и четкое изложение возможно более бесспорных, сточки зрения редакции и того направления, которое она представляет, — истин. Между тем нам делать это часто очень трудно, потому что, как вы знаете не хуже меня, большое количество основных проблем литературоведения не имеют еще вовсе никакой марксистской установки или имеют установку очень спорную, и это относится, конечно, и к вопросам стиля, жанра и т. д. Неудивительно поэтому, что и статья Юнович является новаторской, местами рискованной и способной вызвать против себя весьма значительное количество возражений.

* В тексте письма ошибочно: Юновича.

По–видимому, иначе у нас с такого рода статьями никогда не будет. Однако это обязывает нас к особой осторожности. Хотелось бы, чтобы эта статья была прочитана по возможности всеми членами нашей редакции и чтобы вам дали хотя бы краткие письменные отзывы о ней.

Со своей стороны я нахожу ее во многом не только самостоятельной, но и глубокомысленной. Однако я не могу не отметить в ней большое количество формальных недостатков и некоторое количество, на мой взгляд, слишком рискованных положений, выпадающих за рамки того, что мы можем позволить нашим сотрудникам в качестве индивидуальных оттенков общих для нас взглядов.

Формальные недостатки — это прежде всего необыкновенно тягучее и запутанное изложение. Даже для статьи в серьезном специальном журнале изложение это тяжело. Читатель нашей энциклопедии гораздо более широк, чем «специалист». Надо стремиться к гораздо большей легкости изложения.

Затруднения для читателя вытекают также из некоторой неясности общего плана. Несколько раз автор возвращается к тем же положениям под разными углами зрения. Все это вновь, в свою очередь, придает статье характер научно–журнального этюда, написанного для специалистов. Там все это допустимо. В энциклопедии же необходима величайшая четкость плана. Я полагаю, что на такую тему, как «Жанр», нельзя отпускать малое количество строк, но статья Юнович все же, по–моему, растянута.

Что касается сущности дела, то я не стану входить в критику общих построений автора. Отмечу только, что у него остается совершенно неясным, являются ли роды, т. е. лирика, эпос, драма, тоже жанром или жанром нужно называть только виды, т. е. подразделения этих родов. Не ясно также, можно ли разбивать в свою очередь эти виды на специальные жанры.

Вообще ни у одного читателя (сужу по себе) с подготовкой во всяком случае не ниже, чем средняя, не получится очень четкого представления о пределах употребления жанра, несмотря на то, что статья довольно неуклюжим образом резюмируется потом тезисами, в свою очередь длинными и не особенно вразумительными.

Но меня более чем смущает стремление автора доказать «вневременность» «основных жанров» (кстати сказать, по–моему, как раз не жанров, а родов). Это вообще неприятно звучит в ушах марксиста, а в некоторых случаях создает даже совсем курьезное впечатление. Так, например, Юнович полагает, что драматический жанр вневременен и в то же самое время определяется тем, что имеет отношение к сцене. Получается, что сцена есть тоже вневременная категория. Очевидно, у Юнович такое представление, что вневременным нужно называть всё, что проявляется с необходимостью при наступлении условий возникновения данного явления. Но с этой точки зрения, пожалуй, всё на свете окажется вневременным. Если, скажем, появление драматического действа, которое является определенным фактором культуры, возникающей во времени, на определенной стадии развития человеческого общества, все же характеризуется как вневременное, потому что–де основные определители драматического действа обязательны при всяком его проявлении, где бы то ни было, то ведь по поводу каждого культурного явления можно сказать то же самое. Можно сказать, например, что письменность есть факт вневременный, ибо всюду, где письменность изобретена, это обязательно будут знаки, имеющие некоторое символическое значение и т. д.

Я думаю, что эта терминология до крайности рискованна и вызовет, несомненно, целую бурю возражений. Я прекрасно знаю те направления и отдельные работы марксистов, которые с особенной любовью разрабатывают специфику литературы именно как внеобщественную психологическую среду, в которой самобытно отражается общественная эволюция. Все это так, и выводить те или другие литературные явления из основных законов психики, конечно, можно, но, во–первых, надо подходить к этому с величайшей осторожностью и во всяком случае не приписывать психологии того, что на самом деле определяется общественно–историческими причинами, а во–вторых, избегать при этом такой метафизической терминологии, которая могла бы сильнейшим образом скомпрометировать нашу мысль мнимой близостью к идеализму.

Но, скажите, тов. Бескин, можно ли хоть на минуту сомневаться, что за версту пахнет самым настоящим идеализмом такое положение: «Эпос, лирика и драма суть вневременные категории». Я обращаю на это ваше серьезное внимание. Я нисколько не отрицаю за Юнович права защищать такие воззрения как марксистские. Может быть, она даже заставит принять эту точку зрения. Я сейчас вовсе не хочу противопоставить мои личные воззрения ее воззрениям, но при нынешнем состоянии марксистского литературоведения вводить такие термины, как «вневременные категории» и распространять их на явления, явным образом в определенную эпоху возникающие, развивающиеся, сменяющиеся — чрезвычайно рискованно и, по–моему, в энциклопедическом словаре даже недопустимо.

Я еще раз прошу подвергнуть эту статью критике всей нашей редакции. Конечно, за неимением лучшего, да еще при таких условиях, когда нам все равно придется «новаторствовать» в этой области, где ничего готового и установившегося мы не имеем, может быть, придется печатать статью Юнович (повторяю, она отличается большой эрудицией, самостоятельностью и вдумчивостью), но сделать это нужно вполне сознательно, взвесив тот риск, которому мы подвергаем энциклопедию такого рода статьями.

Кстати, не думаю также, чтобы было очень верным с такой категоричностью, словно это само собой разумеющаяся истина, по отношению к произведениям стилистически цельным говорить об определении всего стиля характером центральных образов, персонажей. Это, как известно, положение Переверзева. Оно подвергается жесточайшей критике. Доказывается оно обыкновенно путем искусственного подбора таких произведений, где, действительно, центральные образы играют доминирующую роль, — и во всяком случае считаться чем–то <само> собою разумеющимся не может. Я совершенно убежден, что в эту тезу будут внесены определенные поправки, в результате которых от нее почти ничего не останется, и из общего закона она превратится только в наблюдение над известными, часто повторяющимися явлениями, отнюдь, однако, не имеющими характера незыблемой закономерности.

<А. Луначарский>