Издательство «Коопкульткнига»

В начале 1933 г. московское издательское товарищество «Коопкульткнига» решило выпускать для школ и клубов серию популярных диапозитивов «Жизнь и творчество русских писателей». Луначарский заинтересовался этой идеей и согласился быть ответственным редактором серии.

Его особенно привлекала тема первого выпуска — Пушкин. К Пушкину он питал особую любовь, постоянно подчеркивал его особое значение в истории русской литературы. Для Луначарского Пушкин был не только первым по времени и первым по рангу великим русским писателем, но и живым нашим современником, чрезвычайно нужным участником строительства новой жизни. Критик не раз выступал с речами и лекциями о Пушкине, опубликовал в печати около десятка статей о нем. Самой большой из них явилось введение к шеститомному собранию сочинений Пушкина, издававшемуся в качестве приложения к журналу «Красная нива». Вместе с виднейшими учеными–пушкинистами Луначарский участвовал в подготовке и редактировании этого первого в советское время полного собрания пушкинских сочинений. Работал он и над биографическим киносценарием «Молодость Пушкина».

Познакомившись с присланными ему материалами первого выпуска задуманной серии, Луначарский сделал серьезные критические замечания об отобранных для диапозитивов иллюстрациях к пушкинским произведениям. Заботясь о воспитании настоящего эстетического вкуса широких народных масс, он решительно высказался против заимствованных из дешевых однотомников «картинок», выполненных в антихудожественной манере условного и трафаретного «мнимого реализма». Но главное внимание он уделил сопровождающему диапозитивы тексту. Считая необходимым дать и в этом кратком тексте социальный портрет Пушкина, Луначарский написал довольно большое дополнение, являющееся показательным примером его работы как редактора.

В этом содержательном дополнении есть отголоски характерного для литературоведения 1920–х — начала 1930–х годов социологизаторского схематизма, слишком прямого выведения взглядов Пушкина из его общественно–экономического и бытового положения, есть преувеличение уступок поэта господствующему режиму. Но в целом Луначарский на немногих страницах сумел подчеркнуть сложность и противоречивость социальной позиции поэта и порождаемых ею настроений и воззрений, сумел показать и объяснить близость Пушкина к широким слоям тогдашней России, охарактеризовать в творчестве поэта то, что делало его столь близким и вступающим в новую фазу культурного развития русским людям той эпохи и последующим поколениям русского народа. Вместе со статьей «Пушкин–критик» эти страницы явились последней оценкой, данной Луначарским творчеству великого поэта.

Получив отзыв Луначарского о первом выпуске диапозитивов «Пушкин», объединение «Коопкульткнига» выслало ему 29 апреля 1933 г. для редактирования еще три подготовленных выпуска — «Гоголь», «Лермонтов» и «Грибоедов», но в это время у Луначарского наступило обострение болезни, и он должен был прервать начатую им работу (ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 452, л. 96).

Судьбу серии диапозитивов «Жизнь и творчество русских писателей» выяснить не удалось. Возможно, в условиях ликвидации последних кооперативных издательств в 1934 г., этот замысел остался неосуществленным.

Отзыв о первом выпуске диапозитивов и объяснительной записке к ним («Пушкин»)

• Машинопись. ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 194, лл. 70–71.

Уважаемые товарищи, я просмотрел присланный вами материал. В общем он удовлетворителен.

Несколько отдельных замечаний.

Об иллюстрациях. Иконографически самое ценное, что мы имеем, это — маска Пушкина. Между тем она у вас воспроизведена отвратительно, нечетко. А это уж целиком от нас зависит. Надо снять с маски хорошую, отчетливую фотографию. Прекрасный слепок с маски имеется у меня лично, да и вообще найти и заснять ее нетрудно.

Как и следовало ожидать, иллюстрации к произведениям Пушкина хромают. Это, конечно, не наша вина. Среди них есть удовлетворительные, полуудовлетворительные и совсем неудовлетворительные. Худшие — это маленькие иллюстрации из однотомного иллюстрированного издания Пушкина. Они вообще малоприличны. Нас могут упрекнуть, что мы прививаем аудитории дурной вкус к тому условному, трафаретному и мнимому реализму, который долго опошлял отечественные иллюстративные издания. Но я не хочу быть слишком строгим. Я понимаю, что если мы выкинем весь этот материал, то наш Пушкин окажется слабо иллюстрированным в количественном отношении. Я все же ходатайствовал бы о том, чтобы по крайней мере десять–двенадцать наихудших «картинок» было изъято. Например, такой ужас, как разговор Самозванца с Мариной и т. п. Сам я этого отбора не произвожу, пусть его сделает руководящий выбором иллюстраций художник. Но очень хотелось бы хоть несколько облегчить наши диапозитивы от этих «орреров»*.

* «ужасов» (франц. horreur).

Теперь о тексте. Текст в общем вполне удовлетворительный, но на 14–й странице имеется большая неясность, способная сбить с толку слушателей. Там сказано: «В следующем году» и т. д. (абзац третий внизу). Я думаю, что без пояснения этот абзац и следующий непонятны. Предлагаю вставить такую фразу:

«После разгрома декабризма Пушкин занимал колеблющуюся позицию по отношению к правительству и высшим классам. Как родовитый дворянин, он чувствовал свою близость к ним. Как дворянин из слоев, оттертых от власти и разоряющихся, как человек высокой культуры, страдавший от дикого мракобесия николаевского режима, он чувствовал свою непреодолимую оторванность от них. Отсюда мучительные внешние и внутренние колебания.

1831 го — год польского восстания был годом наибольших уступок Пушкина господствующему режиму. В этом году он женился, в этом году он сделал шаги к тому, чтобы занять какое–то положение при дворе и в большом свете. Он написал патриотические стихотворения „Клеветникам России“ и „Бородинская годовщина“; Николай, со своей стороны, делал поэту небольшие поблажки: разрешение работать в архивах. Конечно, всем этим мучительный разрыв не залечивался».

И дальше, как в тексте.

Этой вставкой я предлагаю заменить всё место от слов: «В следующем году» до слов: «придворную сферу».

Не удовлетворяет меня также и конец объяснительной записки. Нет никакого подытоживающего вывода. Нельзя считать им фразу, приклеенную (физически) и характеризующую лишь значение поэзии Пушкина в наши дни. Советую перед этой приклеенной фразой вставить приблизительно такое суждение:

«Как мы видим, Пушкин занимал в тогдашнем русском обществе промежуточное и противоречивое положение. Он сам считал себя представителем господствующего сословия — дворянства и искренне верил, что именно культурное дворянство должно руководить народом и заботиться о его благе и развитии. Однако он видел, что как раз более культурная часть помещиков оттерта бессовестной бюрократической знатью, теми, которых позднее другой великий поэт назовет „надменными потомками известной подлостью прославленных отцов“. Он видел дикость самодержавия. В молодости это толкало его в разную дворянскую оппозицию и легко могло привести его в ряды декабристов. Нервной рукой набрасывая на случайном листочке страшный образ повешенных, по духу близких ему людей, Пушкин пишет и зачеркивает: „И я мог бы, как шут…“.¹

Легкая победа самодержавия над декабрьским восстанием показала Пушкину нецелесообразность попыток борьбы с ним. Он устремился поэтому к примирению с ним, но безобразие и тупость Николаев и Бенкендорфов не давала возможности примириться с собой.

Пушкин зорко видел восходящую мощь буржуазии, видел нового буржуазного и в особенности мелкобуржуазного читателя. В конце своей короткой жизни Пушкин все больше приходит к выводу, что он не столько дворянин–помещик, сколько профессионал–писатель, мечтал окончательно стать журналистом и работать как беллетрист–прозаик, как литературный критик, как культурный деятель для этих новых широких читательских слоев. Однако врожденный аристократизм Пушкина восставал в нем против этого „омещанения“. Отсюда — опять колебания и мучительная сложность сближения Пушкина с новым классом.

Но именно эта сложность и противоречивость общественной позиции Пушкина рождала в нем целую бездну мыслей и чувств, потребность их выразить, оформить, примирить, — словом, то чрезвычайное богатство внутренней жизни, которым отмечены все великие литературные гении человечества, почти всегда, так же как Пушкин, бывшие порождением общественных сдвигов, порогов и классовой борьбы, как бы переносившихся в их разум и сердце.

Этого мало. Что сделало Пушкина, несмотря на все препятствия, дорогим весьма широким слоям уже тогдашней России: дворянам, чиновникам, мелким буржуа и т. д.? Я. М. Неверов, очевидец похорон Пушкина, писал Грановскому:„Участие к поэту народ показал тем, что в один день пришло на поклонение его гробу тридцать две тысячи человек. Мы хотели нести его гроб на руках до самой заставы, но были обмануты полицией“.²

Вряд ли кто–либо из царей мог бы собрать у своего гроба в те времена тридцать тысяч человек.

Дело в том, что общим фоном, на котором вырисовывались вышеуказанные противоречия, был самый рост капитализма в России, кратко охарактеризованный и в нашем материале.

Этот рост будил страну от спячки. Она входила в новую фазу своего развития. Пробуждались умы, чувства, воля; они пробуждались и в дворянстве, и среди предпринимателей, в средней и мелкой буржуазии, начинали перекидываться и в народную массу. Всё стремилось ожить. Пушкин — поэт наиболее культурной группы дворянства, гениальный представитель культурного авангарда страны — мощно выразил это стремление к пробуждению, это страстное стремление радоваться жизни, любить, творить, бороться, развивать все свои силы, критиковать, восторгаться, негодовать. О каких бы простых вещах ни писал Пушкин: о самом обыденном русском пейзаже, о временах суток и года, — он как бы вновь называл вещь и заставлял ее сиять новым светом. Жизнь, смерть, любовь мужчины и женщины, прошлое и настоящее человечества, быт самых разнородных групп общества — все это возникало в сияющих картинах впервые, волнуя только еще рождавшегося культурного русского человека.

Пушкин ознаменовал собой таким образом как бы лучезарную весну, как бы культурное утро народа. Вот почему, когда на историческую арену стали выдвигаться новые мощные слои этого народа: разночинцы, крестьянская демократия, пролетариат, — они всякий раз должны были приходить в своем развитии к самосознанию, к богатству души — через общую стихию пушкинства, т. е. горячую любовь к природе, к жизни, разуму. Этим объясняется и огромная любовь к Пушкину послереволюционного читателя. Библиотеки, издательства констатируют, что и до сих пор нет писателя, которого бы так расхватывал уже новый, послереволюционный читатель, как Пушкина».

И так далее.

Может быть, вы скажете, что это несколько длинно, но я считаю, что без этого все–таки социального портрета Пушкина нет. Если вы, дорогие товарищи, имеете какие–нибудь возражения, пришлите мне мои вставки назад с вашими замечаниями. Сговоримся.

Я сделал в тексте в разных местах пять–шесть редакционных поправок. Если с вашей стороны вообще никаких возражений на мои замечания нет, — сдавайте все в продукцию.

8 апреля 1933 г.