Сообщение В. Д. Зельдовича
Вспоминая о ближайших неделях после Февральской революции, Луначарский писал:
«Известие о перевороте поразило нас как громом. Тотчас же начали мы готовиться к отъезду в Россию, но началась целая длинная неприятная эпопея борьбы с Антантой, которая ни за что не хотела пропустить революционеров–интернационалистов на их родину. Убедившись окончательно, что это невозможно, мы стали взвешивать мысль, которая в первую минуту показалась нам чудовищной, но которая отнюдь не испугала Ленина, мысль о возвращении в Россию через Германию»
(А. Луначарский. Великий переворот. Пг., 1919, стр. 37).
Луначарский, переехавший со своей семьей из Парижа в Швейцарию еще в конце 1915 г., жил тогда в Сент–Лежье, недалеко от города Веве, возле Женевского озера. Ленин и Крупская жили в Цюрихе.
Именно в это время, после длительного перерыва, возобновилось сотрудничество и личные дружеские отношения Ленина и Луначарского. Разногласия возникли после поражения революции 1905 г., когда Луначарский вместе с А. А. Богдановым, Г. А. Алексинским, А. В. Соколовым (С. Вольским) и др. выступил против участия большевиков в Государственной думе, т. е. за отказ от легальных возможностей борьбы. Как известно, Ленин назвал отзовистов «ликвидаторами наизнанку». Вскоре расхождения между Луначарским и ленинцами усугубились: к ошибкам политическим присоединились заблуждения в области философии. Луначарский принадлежал к группе русских махистов, куда входили Богданов, В. Базаров, Н. Валентинов, П. Юшкевич и др.
В книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин показал, как, ссылаясь на «современную теорию познания», Луначарский «договаривается до прямого фидеизма» (Ленин, т. 18, стр. 10). Приводя слова Луначарского: «заблуждаемся, но ищем», Ленин отмечал в предисловии: «Что первая половина этой фразы содержит абсолютную, а вторая — относительную истину, это я постараюсь со всей обстоятельностью показать в предлагаемой вниманию читателя книге» (там же).
В неопубликованной при жизни Луначарского статье, предназначавшейся для «Литературного наследства», он рассказал, как во время беседы, в дни Копенгагенского конгресса Ленин горячо и резко обличал богостроительство:
«… Во время наших разговоров на всевозможные темы мы очень часто беседовали мирно, и Ленин проявлял всю ту исключительную обаятельность, которую он умел внести в частные товарищеские отношения. Но когда мы заговорили о моих богостроительских домыслах, то Ленин превратился в очень строгого учителя и заговорил в самом резком тоне, не стесняясь в выборе выражений.
Мне кажется, что я и теперь могу передать с большей или меньшей точностью, что от него тогда слышал. По крайней мере то, что врезалось в мою память: „Самое позорное в этой вашей позиции, — говорил мне Ленин, — это то, что вы действительно воображаете будто делаете честь марксизму, когда называете его величайшей из религий, и будто вы чем–то украшаете его, когда, не ограничиваясь этим мерзейшим понятием — религия, еще при помощи разных ухищрений притягиваете туда и позорное слово: „бог“.
В то время как научный социализм есть нечто прямо противоположное всякой религии, в то время как всякий марксист является беспощадным борцом против религии, вы пытаетесь поставить социализм в одну шеренгу с религией, вы пытаетесь перебрасывать мосты через непроходимые бездны, которые отделяют материализм от всего хотя бы слабо попахивающего поповством. Вот это непонимание, повторяю, делает ваши ложные шаги такими отвратительными»
(см. «Лит. наследство», т. 82. А. В. Луначарский. Неизданные материалы М., 1970, стр. 499–500).
Отход от ленинских позиций у отзовистов и махистов принял и организационные формы — была создана фракционная группа «Вперед». Официальное оформление этой группы произошло во второй половине 1908 г. В статье «О фракции сторонников отзовизма и богостроительства» Ленин разоблачил попытки вдохновителя «впередовцев» Богданова (Максимова) изобразить оппозицию лишь как идейное течение: «обманывание партии путем укрывания отзовизма ведется заграничной группой Максимова систематически» (Ленин, т. 19, стр. 87). В заключение статьи Ленин обращался к «новой фракции» со следующими словами:
«Скатертью дорога, любезные! Мы сделали все, что могли, чтобы научить вас марксизму и социал–демократической работе. Мы объявляем теперь самую решительную и непримиримую войну и ликвидаторам справа и ликвидаторам слева, развращающим рабочую партию теоретическим ревизионизмом и мещанскими методами политики и тактики» (там же, стр. 108).
Вспоминая этот период, в одной из статей 1925 г. Луначарский отмечал:
«В то время, как получился длинный правый фланг, идущий от гениальной тактики Ленина (направленной на использование всех еще оставшихся от революции легальных возможностей и вместе с тем на напряженное строительство нелегального аппарата) через разные оттенки меньшевизма вплоть до ликвидаторства, провозглашавшего ненужность нелегального аппарата, конец революции и необходимость приспособиться к столыпинскому порядку как естественному результату сорвавшейся революции, — влево от позиции Владимира Ильича сгруппировалась группа большевиков, которые, повинуясь внутреннему импульсу революции, не хотели просто сложить оружие и мечтали о возможности непосредственного нового подъема. Само собой разумеется, что эти группы обречены были на существование непродолжительное и во всяком случае бесплодное. Я сам принадлежал к этим левым группам и поэтому могу говорить об этом с полной уверенностью. Все эти группы ультиматистов, отзовистов и т. д., за которыми, собственно говоря, скрывалось нежелание считаться с длительным периодом реакции, романтическая вера в то, что не сегодня — завтра опять подымется мятеж, — все это было головное, выдуманное, все это было от прошлого, все это не учитывало живой действительности. Живую действительность учитывал полностью только тот авангард партии, во главе которого стоял Ленин и за которым, в конце концов, пошла вся партия»
(«Пролетарская революция», 1925, № 11, стр. 61).
В следующем году Луначарский вновь возвратился к этой теме в статье «Партийная школа в Болонье». Говоря об «инерции» революционного периода, которая сказалась на настроениях будущих «впередовцев», он писал:
«Подобные явления имели мы во время дискуссии о Брестском мире и во время введения нэпа. Каждый раз при этом, когда гениальный стратег нашей партии, Ленин, давал сигнал о необходимости некоторого отступления или обхода, планомерно действующая революционная инерция партии приходила в трение с ним, и порою создавалась ситуация, напоминавшая собою создание особой фракции.
Такое же явление видим и при возникновении группы „Вперед“. Богданов явился выразителем той части партии (рабочих и партийной интеллигенции), которые не хотели поверить вконец революции 1905 г. С их точки зрения переход на новое положение, почуянный и предуказанный Лениным, на самом деле спасительный для нашей партии и давший ей возможность правильно подготовиться к событиям, последовавшим через 11 лет, был почти каким–то полуликвидаторством. Однако они были заранее осуждены историей»
(«Пролетарская революция», 1926, № 3, стр. 110).
Далее Луначарский подробно говорит о борьбе Ленина против идеологии и тактики группы «Вперед», о закономерности распада группы и о переходе лучших ее представителей на позиции ленинизма:
«Ленин совершенно справедливо, как я теперь вижу, усмотрел в впередовстве прежде всего некоторый интеллигентский блок, в который входили люди, быть может, жившие непосредственно впечатлениями, симпатиями и т. д. Мы, несомненно, в некоторой степени были политическими импрессионистами и находились под чрезмерным влиянием революционного чувства, которое (чего мы не замечали) вело не столько к революционному делу (в открытых формах тогда невозможному), сколько к революционной фразе».
Из основных участников группы «Вперед» Ленин особо выделял Луначарского, к которому, по его собственным словам, «питал слабость»:
«Луначарский вернется в партию, — говорил Ленин Горькому, — он менее индивидуалист, чем те двое <Богданов и Базаров. — В. З.>. Наредкость богато одаренная натура. Я к нему „питаю слабость“ — черт возьми, какие глупые слова: питать слабость! Я его, знаете, люблю, отличный товарищ!»
(«В. И. Ленин и А. М. Горький», стр. 308).
О «пристрастии» Ленина к Луначарскому даже в период расхождения с «впередовцами» вспоминала и Н. К. Крупская (см. статью А. П. Трошиной «Ленин — редактор статей Луначарского в газетах „Вперед“ и „Пролетарий“ (1905 г.)», настоящ. том, стр. 514).
Луначарский был не совсем точен, когда в книге «Великий переворот» писал: «За время моей размолвки с Лениным я совершенно не встречался». Луначарский работал вместе с Лениным на Копенгагенском конгрессе, состоявшемся в августе–сентябре 1910 г. Об этом же он говорит и в другом месте книги «Великий переворот»:
«В связи с этой моей работой на Штутгартском конгрессе (1907 г. — В. З.) казалось естественным, чтобы я представлял партию также и на Копенгагенском съезде; группа „Вперед“ дала мне для этого мандат. Но в этот раз мы уже были расколоты, и я ехал в Копенгаген скорей врагом, чем другом моих недавних ближайших товарищей. Не доезжая Копенгагена, уже в Дании, мы встретились с Лениным и дружески разговорились. Благодарение судьбе — мы лично не порвали отношений и не обостряли их так, как те из нас, которым приходилось жить в одном городе. Из краткого обмена мнений выяснилось, что почти по всем вопросам копенгагенской программы мы стоим на близкой точке зрения»
(там же, стр. 48).
О добрых личных отношениях с Лениным в этот период писал Луначарский в книге «Революционные силуэты»:
«Я очень счастлив, что мне не пришлось, так сказать, в личном соприкосновении пережить нашу длительную политическую ссору с Лениным, поскольку я вместе с Богдановым и другими в свое время уклонялся влево и состоял в группе „Вперед“, ошибочно разошедшейся с Лениным в оценке необходимости для партии в эпоху столыпинской реакции пользоваться легальными возможностями»
(А. Луначарский. Революционные силуэты. М., 1923, стр. 17).
Группа «Вперед» с самого ее основания не была единой. О глубоких разногласиях среди ее участников Луначарский так писал в книге «Великий переворот»:
«После короткой, но довольно тяжелой распри между Богдановым и Алексинским первый покинул группу „Вперед“, и после этого Алексинский развил до кульминационного пункта свои выдающиеся способности дезорганизатора: ему удалось постепенно поссориться и отколоть от нас тов. Менжинского, Покровского и в конце концов самым нелепым и довольно гнусным образом порвать также и со мной»
(«Великий переворот», Пг., 1919, стр. 52).
По–видимому, это произошло в начале 1914 г. В ЦПА ИМЛ хранится письмо, подписанное Луначарским:
«Российская социал–демократическая рабочая партия.
Идейная группа „Вперед“ Парижская секция.
Ув. тов.!
Сим извещается, что в группе „Вперед“ произошел раскол. Большинство впередовцев лишило своего доверия 2 оставшихся членов распавшейся редакции (тт. Алексинского и Безработного) и просит по всем внутрипартийным вопросам обращаться по адресу:
Mlle A. Metschnikoff.
11, rue Roli (XIV).
Секретари А. Луначарский
А. Мечникова»
18/1–1914 г.»
(ф. 2, ед. хр. 23799, л, 1)
На конверте написано: «М–r Kousnetzoff, 102, rue Bobilox, 102 (XIII)», Дата почтового штемпеля 20 января.
Вскоре письмо было передано Ленину. Н. В. Кузнецов, которому адресовано письмо, систематически пересылал Владимиру Ильичу партийную корреспонденцию (часто через Инессу Арманд). Так, 26 января 1914 г. Ленин писал Арманд: «Возможно, что Ник. Вас. получит на свой адрес важные для нас сообщения (из МСБ или от латышей). Было бы очень важно, чтобы он их *немедленно* передавал тебе…» (Ленин, т. 48, стр. 254). Письмо о расколе в группе «Вперед» могло быть передано Ленину и во время его пребывания в Льеже или в Лейпциге (от 20 до 24 января). На конверте Владимир Ильич сделал надпись, которая публикуется нами впервые: «Важно! Лунач<арский> vers(us)*. Алекс<инского>» (ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 23799). Ленин отметил выступление Луначарского против Алексинского как важный факт, свидетельствующий о расколе группы и о неизбежности ее краха. Статья Ленина «Об А. Богданове» заканчивается такими словами: «Это просто факт, подтвержденный полным развалом группы „Вперед“. Как только возродилось рабочее движение, эта группа, склеенная из разнородных элементов, без определенной политической линии, без понимания основ классовой политики и марксизма — разложилась без остатка» (Ленин, т. 24, стр. 341). Сам Луначарский в том же «Великом перевороте» отметил: «В разных партиях раскол сложился разно; у нас он привел к быстрому сближению между впередовцами и большевиками» (стр. 54).
* против (лат.)
С момента образования группы «Вперед» вплоть до 1917 г. Владимир Ильич непрерывно и внимательно следил за деятельностью группы, за противоречиями, которые вели к ее распаду. Не только в публицистических статьях, но и в письмах (к Горькому, Инессе Арманд, Рыкову) Ленин с большой заинтересованностью говорит об этом. Несмотря на разное личное отношение к отдельным участникам группы «Вперед», Ленин прежде всего анализирует существо возникавших конфликтов. В январе 1913 г. он писал Горькому:
«Не знаю, *способны* ли Богданов, Базаров, Вольский (полуанархист), Луначарский, Алексинский *научиться* из тяжелого опыта 1908–1911? Поняли ли они, что *марксизм* штука посерьезнее, поглубже, чем им казалось, что нельзя над ней глумиться, как делывал Алексинский, или третировать ее как мертвую вещь, как делали остальные? *Ежели* поняли — тысяча им приветов, и все личное (неизбежно внесенное острой борьбой) пойдет в минуту насмарку. Ну, а ежели не поняли, не научились, тогда не взыщите: дружба дружбой, а служба службой. За попытки поносить марксизм или путать политику рабочей партии воевать будем не щадя живота»
(Ленин, т. 48, стр. 140–141).
В письме г. Я. Беленького (Гриши) к Инессе Арманд от мая 1915 г. говорится о все возрастающей близости Луначарского к большевизму.
«…Луначарский за последнее время везде и всюду на выступлениях подчеркивает *свое духовное родство с нами.* Вчера на литературном обществе он определенно и недвусмысленно заявил, что мы, б<ольшеви>ки, остались на высоте соц<иал>–Демократических) стремлений, что наш прогноз оказался объективным по отношению оценки не только политич<еского> момента, но мы определили точно природу меньшевизма, кот<орый> логически дошел до оппортунизма. Он критиковал Мартова и Троцкого, кот<орые> отказываются резко критиковать и осудить.
Май 1915 г. Париж»
(ЦПА ИМЛ, ф. 351, оп. 2, ед. хр. 27552).
Мировая война обострила противоречия и способствовала переходу Луначарского на позиции ленинизма.
«Переезд мой в Швейцарию был для меня лично чрезвычайно благотворен. Я действительно смог вынести оттуда более или менее широкие и верные взгляды на войну, ее причины и последствия. Во многом исправилась моя интернационалистическая точка зрения, выравниваясь под необыкновенно четкую, смелую линию, какую вел Ленин. Это привело меня в конце концов в ряды ленинской части социал–демократии»
(А. В. Луначарский. Европа в пляске смерти. М., «Международные отношения», 1967, стр. 9).
Уже с самого начала войны Луначарский–публицист выступает против шовинистического угара и националистических настроений, охвативших значительную часть социал–демократии. Он определяет свою главную тему как «войну войне». (Большая часть статей Луначарского, публиковавшихся в газетах «Киевская мысль» и «День», вошла в упоминавшийся сборник «Европа в пляске смерти».) До сих пор остаются еще не изданными замечательные выступления Луначарского против социал–патриотизма («Ответ г. Зудерману», «Светила Германии в ее защиту», «Ближайшие причины войны» и др. — ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 27).
Известный немецкий драматург Герман Зудерман обвинял страны Антанты в развязывании мировой войны и в лжепатриотическом ослеплении идеализировал кайзеровскую Германию. Луначарский отвечал Зудерману с позиций подлинного гуманизма и интернационализма:
«Мы понимаем негодование Зудермана. Мы торопимся сказать ему, что не верим, будто немецкий солдат жесточе французского, английского или русского. Война всех без различия принижает морально. Мы одинаково осуждаем казаков, если они наделали преступлений в Восточной Пруссии, и немцев за разрушения и убийства в Бельгии и Северной Франции. Но мы должны напомнить Зудерману, что мы привыкли почитать как героев тех частных лиц — мужчин и женщин, все равно, — которые во время наших войн за независимость боролись против угнетателей на порогах своих домов»
(ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 27, л. 7).
И далее:
«Если немцы хотят уверить нас в искренности своих освободительных тенденций, то ничем они не могли бы помочь в такой мере либерализму, как борясь с реакцией у себя на дому»
(стр. 9).
Председатель Международного социалистического бюро II Интернационала Вандервельде в письме к русским социалистам, пересланном через русское посольство, обращаясь как частное лицо, а не как председатель Интернационала, пытался оправдать патриотическую позицию бельгийских и французских социалистов. Луначарский же утверждает, что и русские социал–демократы являются патриотами, но в более высоком, истинном смысле. Этот патриотизм неотделим от интернационализма и от ненависти к самодержавному правительству России:
«И мы, русские социалисты, тоже патриоты нашего огромного, еще несуразного, страдающего и жестокого, но горячо и свято нами любимого отечества. Именно как патриот с ужасом предвижу я эту кровавую возможность: царь — как господин мира — это не прельщает наш патриотизм. Мы знаем, что это будет значить угнетение и унижение для нашего народа, который ценою собственных несчастий сделается причиной несчастия всемирного»
(ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 27, л. 16–17).
«Русский царь, — с грустной иронией писал Луначарский, — оказался в роли защитника свободы всего славянства и даже защитником свободы Европы. Этот исторический абсурд порождает на каждом шагу абсурдные результаты, над которыми нельзя было бы не смеяться, если бы от них не делалось так горько»
(там же, л. 12).
В 82–м томе «Литературного наследства» опубликована статья «На кисельных берегах», в которой Луначарский анализирует роман Генриха Манна того же названия. Статья начинается с обобщающей характеристики заблуждений европейской интеллигенции:
«Критическая мысль лучших представителей европейской интеллигенции не выдержала напора патриотического настроения. По пальцам можно перечесть тех, кто сохранил свою совесть и свое сознание независимым от пристрастий». В статье «Поэзия и война» Луначарский выступил против шовинистических и националистических настроений, окрашивающих литературу в «защитный цвет».
Таким образом, интернационалистическая позиция Луначарского сблизила его с Лениным. После Февральской революции, в 20–х числах марта, Луначарский написал Ленину письмо, предлагая созвать перед отъездом в Россию совещание с женевской группой «Вперед». Отвергая это предложение без предварительных условий, Ленин сообщал Луначарскому, что пересылает его письмо Зиновьеву, и далее писал: «просто переговорить с Вами, без всяких формальных совещаний, я был бы очень рад и считал бы для себя (и для дела) полезным» (см. настоящ. том, стр. 44). 25 марта в письме к В. А. Карпинскому Ленин упоминал о том же: «Луначарский писал мне, предлагая „совещание“. Я ответил: лично с Вами (с Луначарским) говорить согласен. (Он будет в Цюрихе.) На совещание же согласен *лишь* при условии предостеречь рабочих *против* колебаний Чхеидзе. Он (Луначарский) *промолчал.* Значит ограничимся *личной* беседой» (Ленин, т. 49, стр. 411–412).
В последних числах марта Луначарский приехал в Цюрих, чтобы повидаться с Лениным, но не застал его. Поэтому Луначарский от имени группы «Вперед» провел переговоры с Зиновьевым, а затем вновь приехал в Цюрих, где встретился с Лениным. Об этом он подробно извещал женевскую часть «впередовцев» в двух письмах (28 марта из С. — Лежье и 3 апреля из Цюриха. Луначарский имеет в виду несостоявшееся свидание с Лениным, говоря в письме от 28 марта: «Первоначальный план переговоров, на которые я вами был уполномочен, по независимым от меня обстоятельствам несколько видоизменился»).
Эти письма впервые публикуются в Советском Союзе, ранее они были напечатаны в Женеве в сборнике «Contributions а l’Histoire du Comintern (publiees sous direction de J. Freymond» (Geneve, 1965, p. 121–139).
В бумагах Луначарского сохранилось его письмо к А. А. Луначарской, написанное под непосредственным впечатлением от встречи с Лениным (печатается впервые).
Второе письмо к группе «Вперед», 3 апреля, дает возможность точно его датировать. Обстоятельная беседа с Лениным должна была состояться 3 апреля («сегодня я буду иметь большой разговор с т. Лениным», — пишет Луначарский «впередовцам»). В письме к жене речь идет о том же: «настоящая беседа с ним <Лениным. — В. З.> будет у меня только завтра». Следовательно, письмо к Анне Александровне было написана 2 апреля.
Три письма Луначарского представляют большую ценность для изучения тех дней, которые непосредственно предшествовали отъезду Ленина из эмиграции. Значительная часть документов до нас по разным причинам не дошла. Многие из них сознательно уничтожались. Например, Н. К. Крупская, описывая последние часы перед отъездом, сообщает: «В течение двух часов все было сделано: уложены книги, уничтожены письма, отобрана необходимая одежда, вещи, ликвидированы все дела» (Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине, стр. 278–279).
Ниже публикуются письма Луначарского в хронологическом порядке.
I. В группу «Вперед»
28.III <19>17 St. Legier
Дорогие товарищи,
Первоначальный план переговоров, на которые я вами был уполномочен, по независящим от меня обстоятельствам несколько видоизменился, и пока выполнена лишь первая, менее важная, но все же не лишенная значения часть их — предварительное свидание с тов. Зиновьевым в Берне.
Из разговора моего с ним выяснилось:
1* Относительно предложенного нами совещания — полное согласие на него заграничного большевистского центра. Является уже бесспорным, что предметом совещания будет: наметить общую тактику, насколько позволяет это наша нынешняя неполная осведомленность о положении дел в России, и выработать проект изменений, которые диктуются временем, в нашей партийной программе.
* Остальные абзацы автором не пронумерованы.
Участие в совещании будет дано: двум представителям большевиков; одному или (при желании) двум представителям группы «Вперед»; двум представителям поляков, двум или одному — от газеты «Начало»; индивидуально будет приглашен тов. Рязанов.
Тов. Зиновьев констатировал, что в оценке революции он не нашел разногласий между большевиками и Мартовым. Он опасается, однако, что Мартов и, может быть, Мартынов единственные левые меньшевики и что правому крылу секретариата опять удастся совершенно исказить их тактику. Но главное то, что с Мартовым оказалось тем не менее одно чрезвычайно существенное разногласие. При попытке выработать, согласно предложению циммервальдского бюро, воззвание от русских социалистов к рабочим всего мира т. Зиновьев требовал категорического заявления о разрыве нами организационных связей с социал–патриотами. Т. Мартов категорически отказался сделать это, говоря, что еще неизвестно, как подействовала революция на соц. — патриотов, что нужно ждать и так далее.
Кроме этого, т. Зиновьев требовал вставить заявление, что, вполне не уверенные в том, что политика центра выправится, мы предостерегаем пролетариат от возможных колебаний центра и призываем его к той определенно самостоятельной и революционной интернационалистической тактике, которая свойственна левому крылу международной соц.–демократии. Опять категорический отказ.
Кроме того, т. Зиновьев предупредил меня, что дело вовсе не обстоит так, что–де меньшевики хотят единства, а большевики их в единую партию не пускают. Наоборот — Мартов считает, что всякие переговоры о восстановлении партийного единства в настоящее время преждевременны.
Я решил ехать на днях в Цюрих для переговоров с т. Лениным и т. Мартовым. В случае уступки Мартова по вопросу о соц.–патриотах и о критическом предостережении относительно центра, т. е. в первую голову т. Чхеидзе, большевики были бы за приглашение меньшевиков на совещание.
День и место будут определены нами и центром большевиков, как по соглашению между нами определен и его, выше сообщенный, предполагаемый состав.
Тов. Зиновьев, уполномоченный своим центром, предложил литераторам–впередовцам сотрудничество в «Правде» на равных с большевиками, напр. ЦК, правах. Если мы задержимся за границей и придется выпустить еще один номер «Сборника С. Д.», то и тут мы приглашаемся к сотрудничеству.
Завтра я буду слушать реферат т. Зиновьева. Из довольно длинного разговора с ним политического характера я не усмотрел никаких разногласий между нами в этой области. Не пишу об этом подробнее, так как как раз сегодня, в день, когда я пишу вам, т. Зиновьев читает об этом реферат в Женеве, который вы конечно все прослушаете.
Очень прошу вас сообщить мне, какое впечатление произвел на вас этот реферат и какие дискуссии или толки вызвал в Женеве.
Прошу вас сообщить тоже решения и директивы, какие примет группа по поводу настоящего моего письма.
О специальных условиях политического слияния нашего — при идейной самостоятельности — с ЦК я с т. Зиновьевым не говорил. Об этом пойдет у нас разговор с т. Лениным.
Завтра я буду в Лозанне на реферате т. Зиновьева и, вероятно, возьму слово.
Когда еду в Цюрих, я еще не знаю, так как это зависит от устраиваемого мной там реферата.
С дружеским и товарищеским приветом
А. Луначарский
II. А. А. Луначарской
<Цюрих, 2 апреля 1917 г.>
Дорогая детка,
Пишу тебе в 1 час ночи. Письмо отправлю утром, а чтобы оно дошло поскорее — экспрессом.
Ленин произвел на меня прекрасное, даже грандиозное, хотя и трагическое, почти мрачное впечатление.
Впрочем, наст<оящая> беседа с ним будет у нас только завтра.
Однако согласиться с ним я не могу. Он слишком торопится ехать, и его безусловное согласие ехать при согласии одной Германии безо всякой санкции из Р<оссии> я считаю ошибкой, кот<орая> может дурно отозваться на будущем его.
У меньшевиков же (особенно Семковского) масса ипокритства. Они собрались чуть что не судить Ленина за его «самовольный, нетоварищеский — недопустимый шаг».
Однако мы с Рязановым за отс<утствием> Ленина так горячо встали на его защиту, что дело кончилось скорее обязат<ельством> в случае нападок защищать Ленина да правом нам самим объяснить, почему мы из сообр<ажений> простой полит<ической> целесобразности, *а отнюдь не морали,* не примкнули сами к его плану.
Во мне говорит еще и то, что я все равно ехать в среду с Лениным не могу, а то я, пожалуй, из одной солидарности решил бы разделить его участь, несмотря на всю очевидную для меня опасность его шага в смысле целой тучи нареканий.
Подробности при свидании. Приеду в среду. Завтра ряд политических) разговоров большой важности, в кот<орых>, т<ак> сказ<ать>, решится моя судьба.
Между прочим Семк<овский> сказал мне, что «получены деньги из Скандинавии на отъезд совершенно определенных, особенно ценных для партии лиц, в списке значусь–де и я». Завтра расспрошу, от кого деньги. Если они абсолютно меня не связывают — то буду иметь в виду. В случае, если я не получу 1600 фр<анков>, кот<орые> запросил у Коли и Лит<винова>, и особенно если поедем через Англию (что мало вероятно), то придется взять фр<анков> 300 субсидии. Но лучше бы обойтись без них.
Получена еще такая телеграмма на имя Семк<овского>: «В Петрограде начнет выходить большая ежедневная газета „Новая жизнь“. Горький, Суханов, Базаров. Просим сотрудничества лиц, работавших в «Летописи»».
Это, конечно, я решу на месте.
Возможно, что буду сотр<удничать> и в этой газете и в «Правде». В «Н<овой> ж<изни>» будет во всех отношениях свободнее. Но «Правда» будет ближе к рабочим.
Купил себе страшно симпат<ичные> часы–хронометр за 36 фр<анков>, 5 лет гарантии.
Целую тебя и Тото. Устал сильно, спать хочу.
Мартов был вообще очень мил, и со мной в частности. Как хотелось бы сохранить с этим человеком хор<ошие> отн<ошения>.
Но Ленин — грандиозен. Какой–то тоскующий лев, отправл<яющийся> на отчаянный бой.
Еще целую обоих. Спокойной ночи.
Твой Тото–старший
ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 546, лл. 35–36.
III. В группу «Вперед»
<Цюрих, 3 апреля 1917 г.>
Дорогие товарищи!
Вчера я был вызван т. Мартовым по телеграфу в Цюрих. По приезде я нашел следующую ситуацию.
Вы знаете план ЦК по эвакуации эм<игрантов> * о том, чтобы через Гримма и шв<ейцарское> прав<ительство> наладить обмен нас на гражданских) пл<енных> немцев с согласия ком<петентного?> русского правительства или хотя бы Сов<ета> Р<абочих> Деп<утатов>.
Дело быстро продвинулось вперед. Германия охотно дала согласие. Даже слишком охотно. Герм<анское> прав<ительство> заявило, что оно пропустит русских из Шве<йцарии> даже за простое обещание по приезде в Р<оссию> хлопотать о пропуске в Герм<анию> равного количества гр<ажданских> пл<енных>.
* Цюрихский комитет по эвакуации эмигрантов.
Но Гримм советовал, да и все были того мнения, что пока то или др<угое> комп<етентное> русское учреждение не санкционирует) этого шага, рискованно его совершить. В отравл<енной> соц<иал>–патр<иотической> клеветой атмосфере такой одност<оронне> лишь Германией данный пропуск был бы вечным и неприятным оружием против нас.
Но ленинцы, кот<орым> б<ольше> др<угих> не терпится ехать, заявили, что готовы на все и т<ак> к<ак>–де не ждут от России ничего хорошего, то решаются ехать за полной собств<енной> мор<альной> ответственностью.
Это вызвало среди остальных переполох. В воскр<есенье> удалось достигнуть соглашения между Зиновьевым и Мартовым на таких началах:
1) Немедленно посылается тел<еграмма> Чхеидзе с просьбой, чтобы Сов. Р. Деп. одобрил наш проезд через Герм<анию> ввиду невозможности ехать через Англию.
2) Немедленно вызвать меня и наладить переговоры об обмене через Красный Крест.
3) В случае если в течение 2 недель ничего нельзя будет устроить, констатировать безвыходность положения и принять одностороннее предложение Германии.
Но в тот же день Ленин порвал все обязательства, взятые на себя Зиновьевым, — заявил, что они едут немедленно и ни в какие дополнительные переговоры не входят.
Он оповестил об этом меньш<евиков> и эсеров циркуляром, в кот<ором> ссылался на то, что предлож<ение> сделал Гримм и что рискованность покрыта так<им> обр<азом> его авторитетом.
Но Гримм немедленно в крайне резком письме опроверг это утверждение З<аграничного> Б<юро> ЦК.
При таких условиях я со всей энергией советовал Вл<адимиру> И<льичу> не брать на себя из–за 2 недель столь тяжелой моральной и полит<ической> ответственности, не давать врагам дешевое и удобное оружие против себя.
Тов. Л<енин> ничего слышать не хочет.
На собр<ании> часть меньшевиков хотела бы добиться порицания поведения ленинцев, отмежеваться от них и т. д. Этих правых м<еньшеви>ков деятельно поддерживал т. Натансон.
Но мы с Рыбаковым энергично против этого восстали. Левые меньшевики сразу дрогнули. Настроение заставило все собрание прийти к мнению, что в случае нападок на Ленина мы, оставшиеся, должны защищать его. В случае же если он или др<угое> какое–нибудь уважаемое нами лицо или учреж<дение> нападет на нас за то, что мы не поехали с ними (видите, как пов<ернулось> дело), мы имеем право защищаться, указывая лишь на полит<ическую> нецелесообразность преждевременного шага Ленина.
На этот предмет выработана и принята была нами на собр<ании> единогласно прилагаемая резолюция. Она, однако, не может быть опубликована без нового опроса групп. Т<ак> что группа «Вперед» может обсудить ее и, если пожелает, в любой момент снять свою подпись, а опубликовать ее, как принятую нами, впередовцами, никто без нашего нового разрешения не может.
Самую резолюцию я нахожу осторожной и правильной.
Вот она: Представители 5 организаций (О. К., Группа «Вперед», «Начало», П. С.–Р. и П. П. С), принимая во внимание, что все партии согласны, ввиду очевидной невозможности ехать в Россию через Англию благодаря противодействию со стороны англ<ийских> и фр<анцузских> властей, в необходимости поднять через С. Раб. Деп. вопрос о согласии русск<ого> вр<еменного> прав<ительства> на обмен полит<ических> эмигрантов на находящихся в России германских гражд<анских> пленных, констатируя, что тт. загр<аничные> представители ЦК РСДРП решили, не дожидаясь результатов предпринятых в этом направлении попыток, поехать самим в Россию через Германию за своей ответственностью, — считают политической ошибкой это решение тт. или ЦК, поскольку не доказана невозможность добиться от русского правительства согласия на предполагаемый обмен.
Сегодня я буду иметь большой разговор с т. Лениным.
Сегодня же продолж<ится> собрание для выработки конкр<етного> плана дальнейших действий по организации нашего возвращения> в Россию.
Т<ак> к<ак> в Цюрихе нет ни одного впередовца и не будет ни одного б<ольшеви>ка, то защиту наших мат<ериальных> интересов в ЦК по эвакуации (распр<еделение> денег и т. п.) я поручил представителю в нем «Начала» — т. Рыбакову, кото<рый>, конечно, прекрасно сумеет нас защитить, если надо будет. Вопрос это не маловажный, т<ак> к<ак> некоторые суммы предвидятся.
Жму ваши руки. Завтра пришлю дополнительный доклад.
С тов<арищеским> прив<етом>
3.IV
А. Луначарский.
Несколько слов о лицах и событиях, упомянутых в письмах.
К социал–патриотам, на необходимости организационного разрыва с которыми настаивали большевики, принадлежали Г. В. Плеханов, Н. Д. Авксентьев, Л. Г. Дейч, Г. А. Алексинский и др. Англия предоставила социал–патриотам и их семьям крейсер для возвращения в Россию, в то время как проезду интернационалистов чинились всяческие препятствия. Об отказе Мартова решительно выступить против социал–патриотов вспоминал Луначарский и впоследствии:
«Мартов <…> надеялся увлечь за собой самих оборонцев и не решался порвать с ними организационные связи. Это политически погубило Мартова, погубило с морально–политической точки зрения»
(«Великий переворот», стр. 98).
И еще:
«Я выдвинул лозунг, который поддержала вся редакция „Нашего слова“: рвать с оборонцами и смыкаться по линии интернационализма, независимо от других оттенков. Но Мартов рвать со своими оборонцами не хотел, старое знамя меньшевизма оказалось для него слишком дорогим. Это политически и погубило его. При всех своих блестящих способностях Мартов смог только от времени до времени подниматься и сверкать своим тонким политическим умом, но потом снова шел ко дну, потому что его всегда тянуло в бездну это несчастное пристрастие к меньшевистскому знамени как таковому»
(там же, стр. 54).
Сообщая о громадном впечатлении, которое произвел на него Ленин, Луначарский, очевидно, имел в виду собрание, происшедшее в тот же день, 2 апреля, т. е. уже после принятого Лениным известного «Постановления заграничной коллегии ЦК РСДРП» от 31 марта 1917 г. о немедленном отъезде в Россию.
«… Представители некоторых направлений, — говорилось в постановлении, — к сожалению, высказываются за дальнейшие оттяжки, — решение, которое мы не можем не признать в величайшей степени ошибочным и приносящим глубочайший вред революционному движению в России»
(Ленин, т. 31, стр. 84).
В своих воспоминаниях 1926 г. Луначарский, по всей вероятности, описывает именно это собрание:
«С усмешкой в лице, уверенной, спокойной и холодной, он (Ленин) заявил: „Вы хотите уверить меня, что рабочие не поймут моих доводов о необходимости использовать какую угодно дорогу для того, чтобы попасть в Россию и принять участие в революции. Вы хотите уверить меня, что каким–нибудь клеветникам удастся сбить с толку рабочих и уверить их, будто мы, старые испытанные революционеры, действуем в угоду германского империализма. Да это курам на смех“. Этот короткий спич, проникнутый гранитной верой в свое единство с рабочим классом, я помню, успокоил очень многих»
(«Красная газета», 16 апреля 1926 г., № 87).
Датировка этого события в комментариях к 31–му тому Полн. собр. соч. Ленина дана недостаточно точно: «после 12 марта». Луначарский, как видим, начал переговоры 28 марта. Собрание, на котором выступал Ленин, состоялось 2 апреля.
В сборнике Contribution a l’Histoire du Comintern», где опубликованы два письма Луначарского группе «Вперед», приведены и другие новые материалы, хранящиеся в Университетской библиотеке г. Женевы. В частности, протоколы совещаний женевской группы «Вперед» 23 марта и 1 апреля 1917 г. На первом из них Луначарский был уполномочен вести переговоры, причем предпочтение отдавалось большевистской линии. 1 апреля группа обсуждала письмо Луначарского от 28 марта.
Упоминаемая Луначарским газета «Начало» издавалась в Париже с сентября 1916 г. по март 1917 г. вместо газеты «Наше слово». (После Февральской революции выходила под названием «Новая эпоха».)
Луначарскому пришлось разочароваться в «свободной» «Новой жизни», так как он попал, по его словам, в окружение
«… интеллигенции, проводившей до дряблости мягкую оппозицию керенщине», и уже 11/24 июня 1917 г. он вынужден был опубликовать в № 46 этой газеты письмо, в котором между прочим писал: «Моя общая политическая линия легко может разойтись с отдельными статьями отдельных редакторов этой газеты. Ответственность я несу только за статьи, мною подписанные».
Подробное описание событий, связанных с подготовкой возвращения большевистской эмиграции на Родину, см. в книге Н. И. Крутиковой «На крутом повороте» (М., Госполитиздат, 1965).
Публикуемые письма Луначарского представляют собой важные исторические свидетельства. Они не только дополняют хронику тех дней рядом новых фактов. Они прежде всего говорят о стремительной энергии Ленина, нетерпимости к малейшим оттяжкам и компромиссам перед возвращением в Россию. В нескольких ярких штрихах они воссоздают образ вождя революции.
Прежние заблуждения Луначарского, временный отход от большевизма не помешали ему увидеть все величие Ленина, громадный масштаб его личности и деятельности. Луначарский всем сердцем понимает Ленина в его горячем нетерпении ехать немедленно:
«…Все равно ехать в среду с Лениным не могу, а то я, пожалуй, из одной солидарности решил бы разделить его участь…».
«…Ленин — грандиозен. Какой–то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой», — эти слова Луначарского несомненно войдут в историческую и художественную литературу, — они дают выразительную характеристику настроений Ленина в те дни.
В заключение приведем два отрывка из воспоминаний Луначарского о возвращении Ленина из эмиграции, напечатанные в 1926 и 1927 гг. Публикуемые нами письма подтверждают большую достоверность этих воспоминаний.
I
«Известия о перевороте застали меня около Женевы. Я немедленно выехал в Цюрих, чтобы переговорить с Владимиром Ильичем и отбросить все мелкие разногласия, которые еще оставались между ленинцами и группой «Вперед», просто, без оговорок, предложить ему все мои силы. В Цюрихе я, не помню почему, Владимира Ильича не застал и переговоры свои вел с т. Зиновьевым. Они были коротки. Мы сейчас же поладили. И немедленно главной заботой для всех нас стало — обеспечить за собой возможность проехать в Россию.
Был выбран Особый комитет, в котором участвовали не только большевики, на и меньшевики–интернационалисты. Мартов энергично стоял за всякие пути, которые могут привести нас на революционную родину. Но, конечно, самым решительным в этом отношении выступал Владимир Ильич. Я был только на одном собрании в Цюрихе, на котором велся соответственный спор. В это время уже выяснилось, что надежды оптимистов на пропуск через страны Антанты оказались, разумеется, праздными. Один из вождей швейцарской социал–демократии, Гримм, принимавший большое участие в этом деле, гарантировал возможность проезда через Германию. Но нашлось довольно большое количество промежуточных типов. Они не предавались моральным возмущениям, но они боялись, что окажутся скомпрометированными в глазах масс» если воспользуются таким скользким путем для возвращения домой. На собрании, о котором я говорю, Владимир Ильич разрешил как раз эти соображения». Далее следует описание выступления Ленина на этом собрании, приведенное нами выше.
С большой быстротой велись переговоры и закончились без всяких прелиминарии. Я очень сожалею, что мои семейные обстоятельства не позволили мне поехать с первым же поездом, с которым ехал Ленин. Мы торжественно проводили этот первый эшелон эмигрантов–большевиков, направлявшихся для выполнения своей всемирно–исторической роли в страну, охваченную полуреволюцией. Мы все горели нетерпением в духе знаменитых „Писем издалека“ Ленина толкнуть эту нерешительную революцию вперед ценой каких угодно жертв.
Ленин ехал спокойный и радостный. Когда я смотрел на него, улыбающегося на площадке отходящего поезда, я чувствовал, что он внутри полон такой мыслью: „Наконец, наконец–то пришло то, для чего я создан, к чему я готовился, к чему готовилась вся партия, без чего вся наша жизнь была только подготовительной и незаконченной“».
(Из статьи «Приезд Ленина. Несколько воспоминаний». — «Красная газета», 16 апреля 1926 г., № 87.)
II
«Все маленькие разногласия и особенно разная эмигрантская накипь вспыхнули и сгорели в один миг в взорвавшемся пламени революции, и следующей мыслью был страстный вопрос: как же нам быть, как же нам попасть туда, на родину? А попасть нужно было во что бы то ни стало, не только потому, что хотелось жить или умереть там, где происходили великие революционные события, но и потому, что зоркое око Владимира Ильича издалека заметило и в его „Письмах на родину“ отразило возможность извращения революции. Не позволить ей застыть на социал–патриотических и, в сущности, глубоко буржуазных позициях, все силы свои бросить на то, чтобы пламя ее было неугасимым и чтобы власть перешла в руки пролетариата! Это желание превратилось в какую–то бешеную тоску. Мы не находили себе места, мы рвались во все щели, через которые, казалось нам, могли покинуть мирную Швейцарию и добраться до места революционных боев.
Были испытаны все средства, но страны Антанты сгрудились непроницаемой стеной. Ни одного эмигранта, настроенного по камертону Кинталя или Циммервальда и тем более еще более левых, в революционную Россию не пропускать! Тут–то Владимир Ильич объявил нам о возможности через посредство социал–демократов немецкой Швейцарии добиться пропуска в Россию через Германию.
Поднялась туча споров. Одни, наивные моралисты, толковали о том, что вообще неэтично воспользоваться таким разрешением, и с головой выдавали тот социал–патриотический и мещанский душок, который в них жил. Другие корчили мину тонкого практического политика и заявляли, что хотя само по себе это допустимо, но враги наши сумеют истолковать это вкривь и вкось и беспросветно скомпрометировать нас в глазах рабочих масс.
Владимир Ильич, весь какой–то упругий и словно пылающий внутренним огнем, торопливо, силою стихийного инстинкта, как железо к магниту, стремившийся к революции, отвечал с какой–то беззаботной усмешкой по этому поводу: „Да что вы воображаете, что я не мог бы объяснить рабочим допустимость перешагнуть через какие угодно препятствия и запутанные обстоятельства, чтобы прибыть к ним и вместе с ними бороться, вместе с ними победить или умереть?“»
(Из статьи «Свержение самодержавия». — «Красная панорама», 1927, № 11).
