<Харьков, 6 мая 1920 г.>
Дорогой Владимир Ильич,
Я в Харькове. Первые мои впечатления довольно благоприятны. У меня был небольшой красноармейский митинг и большой митинг военных коммунистов. Настроение бодрое и приподнятое, встреча в высшей степени радушная.
Тем не менее здесь далеко не благополучно. Пока каких–нибудь своих впечатлений я Вам, конечно, передавать не буду, тем более, что сегодня вечером я буду разговаривать с Раковским, временно отсутствующим. Но так как сегодня едет один из наших работников Наркомпроса, то я считаю нужным передать Вам по крайней мере некоторые данные, почерпанные мною из вполне верного источника и на которые, конечно, по нашему военному времени надлежит обратить внимание.
Был у меня мой старый приятель по Парижу Ждан–Пушкин, доверенное лицо Раковского, в настоящее время управляющий делами Украинского Совнаркома и секретарь Наркоминодела.
Этот человек честнейший и очень умный, по убеждениям своим он анархосиндикалист. Обо всем, что он говорил мне, он говорил, по его словам, и тов. Рыкову, который с ним во всем согласен. Он утверждает также, что на его точке зрения стоят также товарищи Саммер, руководящий здесь кооперативами, и сам т. Раковский.
Суть его доклада сводилась, во–первых, к поразительной нечестности, проявляющейся здесь советскими коммерсантами от разных главков. Он прямо и определенно утверждает, что эти люди, подсовывая иногда самому Раковскому всякие бумажки и вообще добиваясь успеха правдами и неправдами, вывозят из Украины всякие товары в сторону польского фронта с явным намерением передать их по мере продвижения поляков.
Несмотря на все доклады ВСНХ, несмотря на меры, порою через ЧК, которые здесь проявлялись против особо явных происков, несмотря на то, что вовремя приостановлены были Ждан–Пушкиным уже по недосмотру прошедшие глупые и явно мошеннические соглашения с какими–то исключительными авантюристами, все же совершенно невмоготу бороться с людьми, приезжающими с мандатами, порою подписанными непосредственно Милютиным, имеющими право закупать здесь всякие товары и потом направлять их в неведомое.
А такие случаи, например: проглядели совсем вывоз с Украины 18 тысяч пудов немытой шерсти, которую погрузили на какой–то маленькой станции в 30 верстах от Харькова и которая потом уплыла совершенно неизвестно куда.
Но это еще полбеды, тем более что Рыков обещал обратить на это самое строгое внимание.
Гораздо хуже обстоит дело с здешним Компродом. Ждан–Пушкин прямо заявляет, что тов. Владимиров (кстати сказать, мой старый приятель) совершенно никуда не годится как Наркомпрод. Тов. Ждан–Пушкин характеризует его как человека неумелого, до крайности оберегающего свою самостоятельность и заносчивого. Вокруг него собралась всем заведомо известная шайка спекулянтов. В Наркомпроде прямо кишмя кишат темные дельцы из бывших интендантств и поставщиков на армию. Компрод превратился, по словам Пушкина, в поверхностное интендантство, которое, снимая пенки, кое–как прокармливает армию. Никаких мер к маломальскому улучшению продовольствия населения нет. В то же время разверстка и взимание, не дающие почти никаких реальных результатов, производятся в высшей степени тупо и жестко, чем вызывается крайнее раздражение.
Сам Ж<дан>–Пушкин — сторонник самой строгой монополии и самой строгой разверстки, но он говорит, что все это производится так, словно кто–то хочет создать злостную карикатуру на советскую продовольственную политику и дискредитировать ее в глазах населения.
Страшно жалуется он на политику Владимирова по отношению к кооперативам. По его словам, он совершенно загонял наши кооперативы, руководимые Саммером, так что Саммеру работать абсолютно невмоготу.
Между тем такое крайне недоверчивое, ведомственное и нетоварищеское отношение к кооперативам советского типа привело к большому расцвету украинских самостийно мещанских кооперативов, вроде Днипросоюз, Централ и т. п. К чужой кооперации из ведомственных соображений Владимиров относится гораздо лучше, чем к своей.
Партком Харьковской губ. единогласно вынес постановление о том, что политика Владимирова не соответствует ни нормам советской политики вообще, ни директивам партийной работы, но на это не обратили никакого внимания.
Жд<ан>–Пушкин верой и правдой служит Советской власти, но он прямо говорит, если в Компроде не будет человек, несравненно более осмотрительный, знающий местные условия, коллегиально относящийся к другим ведомствам и к Совнаркому, то мы можем довести левобережную Украину до того, до чего довели правобережную, т. е. до поголовной ненависти к Советской власти.
О Компроде, о разных пройдошествах отдельных его агентов, о вымогательствах, об исчезновении бесследном получаемых из РСФСР товаров говорит не только весь Харьков, а вообще вся Украина.
Я знаю, дорогой Владимир Ильич, что мы сами в РСФСР не так уже далеко от всего этого ушли и что у нас до сих пор еще порядочно неразберихи и порядочно мошенников, но тем не менее картина, раскрытая передо мною Жд<ан>–Пушкиным, побудила меня к одному — сообщить Вам все это.
Очень может быть, у Вас есть другие сведения, может быть, даже после моего сегодняшнего разговора с Раковским я увижу, что Ж<дан>–Пушкин смотрит на все это через черные очки, но, думается мне, что лишняя информация делу никак не помешает.
Сегодня я выступаю в Харькове 3 раза, между прочим и перед интеллигенцией, а куда дальше еду, пока не знаю.
Здешний Реввоенсовет требует поездки на юг, в расположение 13–14–й армий, заступающих полякам дорогу к Одессе, и в армию, наступающую на Крым, между тем как из Центра мне дана директива ехать на Гомель — Смоленск.
Пока все еще не выяснено. Они переговариваются между собой, а мне, в конце концов, все равно, мне хочется только работать там, где нужнее, и первые мои опыты здесь, в Харькове, снова показали мне, что работа эта не будет лишней и такое освещение текущего момента, несомненно, встречает очень горячий отклик со стороны публики.
Думается мне, что и харьковская интеллигенция, до сих пор довольно равнодушная к нам, если даже не враждебная, сдвинется с этой точки зрения.
Сейчас не хочу Вас занимать разными вопросами о нашем и Украинском Наркомпросах, скажу только, что тов. боротьбист Гринько — человек, напичканный по существу мелкобуржуазностью, обвиняет нас, Наркомпрос РСФСР, в заигрывании с мелкой буржуазией и даже в пленении ею нас. И в соответствии с этим для доказательства своей, чисто пролетарской политики делает здесь нелепые вещи, отталкивающие от нас интеллигенцию, и не имеет, по–видимому, ни малейшего представления об огромной важности закрепить ее за собою.
Как Вам понравится, например, такой изящный прием. Несколько десятков харьковских профессоров в деникинское время написали дурацкий, подлый адрес в Западную Европу, где раскрывали глаза ей на нас. Теперь Гринько со всеми бичами и скорпионами требует, чтобы эти же самые профессора подписали противоположный адрес. Вы понимаете, что из этого получится? — Либо они подпишут, а какой–нибудь Савинков будет кричать на всю Европу, что мы к этому их принудили, либо не подпишут и разыграют из себя мучеников, в то же время отталкивая от нас всю мелкую интеллигенцию, которая, по словам Потемкина, и целого ряда других коммунистов, явно потянулась к нам, боится поляков и склонна помочь нам.
Впрочем, эта политика проявляется не только в таком факте, а во всем умонаклоне Гринько, все программы которого сводятся к размахиванию кулаками по адресу педагогов и интеллигенции вообще и к пустяшным фразам о замене всей школы профессионально–техническим образованием, причем, конечно, упускается из вида, что у нас нет ни соответственного учительского персонала, ни соответственного оборудования. Все это преподносится под довольно густым, но не особенно благоуханным соусом, критикой недостаточности нашей работы в России.
Извиняюсь за довольно длинное письмо, оправданием которому служит то, что Вас никогда не бесполезно информировать, все оставляет в Вас живой след и почти все всегда имеет те или <иные> благотворные результаты.
Крепко жму Вашу руку.
А. Луначарский
6/V–20 г.
