3. Теория жизненных рядов

Итак, первый вопрос, предстоявший Авенариусу, был вопрос о возможно простой и удовлетворяющей современным требованиям схеме жизни мозга и нервной системы.

С гениальным прозрением Авенариус увидел, что вся психическая жизнь человека проходит в отдельных рядах, перемежающихся, переплетающихся, но по форме своей однообразных. Этот элементарный ряд не имеет ничего общего с законом ассоциации, его заметил и описал впервые Авенариус. Сущность этого ряда заключается в том, что человек ощущает вследствие каких–нибудь внешних возбуждений или внутренних процессов неудовлетворенность, теоретическую или практическую, малую или громадную, острую или бледную, но постоянно или спорадически возвращающуюся и требующую своего разрешения, устранения. Все акты мышления, хотения, деятельности и пр. сводятся к устранению той или другой неудовлетворенности, при чем процесс длится до тех пор, пока неудовлетворенность не устранена вполне, после чего наступает успокоение.

Приведем пример.

1) Вы занозили себе руку. Возникает неприятное ощущение, психический ряд начат. Вы так и этак беретесь за удаление занозы, пока не удаляете ее, чем прекращаете досадное ощущение, и после того совершенно забываете о занозе.

2) Вы хотите выйти, но не находите на обычном месте зонтика. Ряд начат. Поиски. Вы нашли его. Ряд окончен.

3) Вы в разговоре желали упомянуть об известном живописце. Его имя вертится на языке, но вы не можете его припомнить. Внутренние поиски, вы подходите так и этак: где вы слышали имя впервые? Какие картины вы видали? в каком месте читали фамилию в последний раз? Вам напоминают окружающие, желая покончить с вашей неудовлетворенностью, называя вам целый ряд фамилий, на которые вы только отмахиваетесь; это все не то. Измученный, вы хотите отвлечься от навязчивого вопроса. Вы говорите о другом; но от времени до времени вопрос об имени опять выплывает. Но вот вы вспомнили, что ту же фамилию носил портной, вывеска которого висела когда–то против окна вашего кабинета. Это — такой–то. Вы успокаиваетесь.

4) Из своего окна вы видите вечером, что–то белое на противоположной стене. Ряд начинается вопросом: «что бы это было?» Кажется это полоса белой краски? Но откуда бы ей быть там. Нет, это оборванная афиша. Вы всматриваетесь, чтобы убедиться, что вы правы. Да нет же! это отражение света от освещенного окна этажом выше вашего. Все признаки совпадают. Вы успокоились.

Все многоразличнейшие задачи дня являются началами более или менее длинных и сложных рядов, представляющих из себя попытки решения этих задач, и кончающихся приобретением такого положения, которое устраняет тревожащую задачу. От ремесла, хозяйства, будничных забот маленького человека до величавой работы гениального мыслителя — все пробегает в психических рядах: 1) постановка задачи, 2) попытка её решения, 3) устранение задачи. Решение её может воспоследовать путем длиннейших, разнообразнейших и сложнейших процессов, может заключаться в перемене внутренней, в приспособлении вашей психики к объекту, или в видоизменении объекта, или в отказе от задачи, путем доказательства её ничтожества, неразрешимости и т. д.

Авенариус говорит: «там, где начальным членом ряда является техническая, художественная, метафизическая или религиозная потребность, самый ряд представляет из себя тщательно продуманное, с трудом осуществимое творчество, в результате которого появляется механизм, произведение искусства, религиозная или метафизическая система, конец же характеризуется приподнятым чувством: найдено нечто «полезное», сделано «дело», не–сущее с собою людям «радость», совершен «покупательный акт», нечто «мироосвобождающее».¹

Естественно, что то, что послужило началом ряда для вас, оставило бы быть может равнодушным другого, и наоборот; что пути которыми решаете задачу вы — совершенно отличны от путей и способов другого; что то, что успокаивает вас, оставило бы неудовлетворенным другого.

Маленький мальчик увидел в саду весною шиповник, цветочек дрожал от легкого ветра. Это показалось мальчику загадочным. Минутное раздумье. Наконец объяснение найдено: «озяб чуть–чуть», поясняет ребенок. Американские туземцы племени Минатарри были повергнуты в глубокое изумление, при виде путешественника Кэтлайна, внимательно читавшего газету. Наконец они поняли, в чем дело: «белый лечит глаза!» Много блестящих примеров субъективности постановок и устранения задач дает нам история философии. Так напр. Элеаты считали изменение чем–то непонятным, они задавались целью объяснить его, при чем «постигли» наконец, что «сущность» мира — вечно неизменна, познание неизменной сущности есть «истина», в то время как перемены суть «нечто кажущееся» и изучение их «суета».

Наоборот, для Гераклита задачей являлось существование неизменного в вечном течении, в вечном горении вещей, он «постиг», что «все течет, все изменяется», и покой есть лишь «кажущееся» явление, что изучать вещи в их покое, значит обманывать себя, все должно быть постигнуто как возникающее, изменяющееся и преходящее.²

Очевидно, что постановка, способы решения и самое решение задачи зависят не только от среды, выдвигающей перед индивидом те или другие задачи, а и от внутренних условий, от строения самого индивида.

Вот как в значительной мере исчерпывающе обрисовывает психический жизненный ряд сам Авенариус:

«Индивид констатирует, что на ряду с «действительным» и «истинным», «доподлинным» и «достоверным», на ряду с «знакомым» и «понятным», «привычным», «очевидным», каким он окружен, явилось нечто, квалифицируемое им, как «иное», «измененное», «отступающее» от того, что он «воспринимал», «представлял себе», «наблюдал», «слыхал», в чем «был уверен», нечто «противоречащее» «истинному и верному воззрению на вещи», «здравому смыслу», «общему пониманию действительности»; или нечто «неожиданное», «не идущее к остальному», или наоборот «недостаток чего–то, что должно бы быть», нечто «противоречащее правилу», «необычайное», «новое», «странное», «изумительное», далее нечто «замечательное», «бросающееся в глаза», «загадочное»; наконец нечто «чуждое», «жуткое», «неопределенное», «небезопасное», «угрожающее», нечто «незнакомое», «непонятое», или «непонятное», «темное», нечто «ужасное», «потрясающее», «головокружительное», нечто «невозможное», «недействительное», «наверное лишь кажущееся», «немыслимое»; однако это нечто не ничто, оно «навязывается», оно «интересует», «захватывает», быть может оно «противно», «тяжело», «отталкивающе», но в нем есть что–то притягательное. Оно «причиняет беспокойство», «мучит», «нарушает обычное течение жизни», и «дразнит», оно заставляет искать ответа на вопросы, которые возбуждает, восстановить прочность того, что оно поколебало: прочность «точно известного» «истины» и «очевидности», «порядка и правильности», «ясности и определенности». Таковы первые члены психического жизненного ряда: это констатирование явления или мысли, которые «не могут быть тем, чем они кажутся», а «если бы они таковыми были, не могут быть терпимы», или которые «кажутся не теми, что они есть» или «оказываются не теми, что казались».

Постановка такого рода «шока», такого препятствия в обыденном течении мышления и чувствования приводит ко второму члену — к средним звеньям психического жизненного ряда. Констатируя неудовлетворенность, беспокойство, человек «ищет» успокоения, он «стремится», «желает». Средние звенья всегда почти имеют волевую окраску. «Неприятное», «недостоверное», «неправильное», «неизвестное» есть в то же время «нежелательное». Начинают попытки: приравнять его чему–нибудь «известному», «привычному», найти его составные элементы, угадать его, «сущность» и т. д. и так или иначе увидеть в нем нечто понятное, или «видоизменить» неприятное, вступить к нему в такие отношения, при которых оно перестало бы быть «опасным», «мучительным» и т. д. Ряд попыток такого рода может оказаться неудачным, при чем каждая из них может быть как очень проста, так и очень сложна, ставя новые задачи и вызывая новые частные жизненные ряды.

Наконец наступает момент, когда то, что являлось «непривычным» и «неизвестным», — оказалось «тем же», «понятным», когда оно понятно уже как «сущее», «действительность», когда «препятствия» уже нет, «опасность» уничтожена и т. д. и т. д. Мы чувствуем себя облегченными, как бы приподнятыми, успокоенными и освобожденными.

Петцольд замечает о теории жизненных рядов: «то, что кажется нам отличным как небо от земли, духовная деятельность ребенка и дикаря с одной стороны и гения с другой оказывается по форме своей однородным. Деятельность культурного человека во всеоружии знаний и приемов есть лишь высшая степень развития действий наивного дикаря. Переводя это на физиологический язык мы приходим к чрезвычайно важному выводу: очевидно должен существовать простой основной нервный процесс, необыкновенно способный к усилению и развитию, лежащий стало быть в основании всех самых сложных проявлений высших нервных центров».

Стоит обратить внимание на физиологические явления сюда относящиеся, чтобы убедиться, что и за рамками сознания мы находим тот же процесс.

Если вы ущипнете лапу обезглавленной лягушки, вы начнете этим жизненный ряд. Средний член его будет заключаться в том, что лягушка отодвинет лапу. Но вы вновь ущипнете. Тогда обезглавленная лягушка переходит к другому средству: она прячет лапу под себя. Если вы будете продолжать трогать ее, она начнет отталкивать ваше орудие. Словом выступают одна за другой ряд попыток устранить то, что нарушает покой такого упрощенного организма, как лягушка без головы. Подобных фактов можно привести массу.

Памятуя, что физиологически мы можем и должны объяснять все проявления организма так, как если бы мы ничего не знали о существовании сознания, или если бы дело шло об автомате, мы вынуждены прийти к заключению, что явление, начинающее физиологический жизненный ряд, есть нарушение равновесия какой–нибудь частной нервной системы, которое при дальнейшем влиянии грозило бы самой её жизни; средний ряд представляется тогда нам как реакции данной частной нервной системы направленные к восстановлению равновесия. Достигает она этого лишь в благоприятном случае. Большею частью её реакции ни к чему не ведут, тогда нарушение равновесия в ней становится источником неравновесия других частных нервных систем организма, в свою очередь начинающих функционировать для восстановления равновесия, пока оно не восстанавливается, или пока не наступает гибель подвергнувшейся вредному воздействию частной системы или всего организма.

Хотя вредные влияния часто непосредственно касаются не самой нервной системы, а какого–либо органа, но без участия нервной системы не может воспоследовать никакой нервной реакции. Таким образом все реакции мы должны считать в конечном счете зависящими от функций того или другого низшего или высшего нервного центра, равновесие которого нарушено.

При этом необходимо заметить, что, вводя понятие частной нервной системы Авенариус не предвосхищает каких–либо фактов, не строит каких–либо гипотез. Каждая такая частная система есть лишь совокупность нервных клеток, или нейронов, служащих источником той или другой реакции, они принимаются лишь функционально связанными между собою для определенного рода деятельности, и быть может в другой группировке занимают другое положение и составляют новую частную систему; существуют ли для определенных функций определенные центры, лежат ли нейроны, принадлежащие к данной частной системе, вблизи друг от друга и т. д. и т. д.; все это безразлично для Авенариуса.

Всякая реакция организма имеет своим непосредственным источником деятельность некоторых нервных клеток, совокупность которых мы называем частной нервной системой. Так же точно и явления сознания: психические явления соответствуют не всем функциям всего мозга, а лишь функциям определенных клеток его, или определенных их комбинаций; эту–то самую важную систему, обусловливающую собою так называемое личное сознание Авенариус называет центральной нервной системой, или просто: системой С.

Итак, «каково бы ни было содержание психических рядов, какие бы эмоции и настроения они в себе ни заключали, будь они как угодно утончены, как угодно возвышенны, физическое их значение заключается в нападении на положение и состояние, в каком находилась в то время система С, или одна из её частных систем, и отражении такого нападения».³ Жизненный ряд системы С, наблюдаемый с физиологической точки зрения, носит у Авенариуса название независимого жизненного ряда; наблюдаемый как психическое явление он будет уже зависимым жизненным рядом, так как мы надеемся понять значение и связь явлений психического ряда из более непрерывных и измеримых, вообще более простых явлений физиологических.

Самое благоприятное для нервной системы состояние при прочих равных условиях — отсутствие всяких нарушений равновесия. Нарушения равновесия в жизни мозга называются у Авенариуса: жизнеразностями.

Жизнеразность начинает собою жизненный ряд, представляющий из себя серию колебаний затронутой системы. Колебания могут закончиться прежним равновесием, в каковом случае жизненный ряд называется полным; серия колебаний не пришедшая еще к равновесию называется неполным жизненным рядом. Разумеется, устранение жизнеразности возможно также путем видоизменения самого характера равновесия, т. е. путем развития или дегенерации системы.

Однако, только рассуждая чисто схематически, можно считать идеалом равновесия неподвижное состояние системы: в органической жизни такая неподвижность немыслима; всякая система в организме живет, все в нем представляет из себя непрерывный процесс. Поэтому возможно лишь подвижное равновесие. Жизнеразности все время возникают и устраняются, но то и другое делается привычными путями, приемами, упроченными опытом. Такие жизненные ряды (рефлекторные и привычные акты) почти никогда не сопровождаются сознанием. Лишь нарушения привычных процессов служат исходным пунктом новой непривычной жизнеразности высшего порядка. Авенариус различает поэтому обыденные, органически необходимые жизненные ряды, или жизненные ряды первого порядка и жизненные ряды высших порядков, по преимуществу сопровождающиеся сознанием.

Мы уже говорили о том, как жизнеразность частной системы, неспособной устранить ее, становится жизнеразностью другой системы. Например вы слышите резкий свист локомотива, вы чувствуете страдание, однако ваш слуховой аппарат не в состоянии устранить жизнеразность, она является уже источником нарушения равновесия и для других частей системы С и вызывает с их стороны попытки к устранению: например — руки поднимаются и затыкают уши.

Прежде чем идти дальше, мы должны однако остановиться для разъяснения одного недоразумения, которое быть может уже явилось изрядной жизнеразностью высшего порядка для более внимательных наших читателей.

Итак, то объяснение, которое дает Авенариус явлениям сознания, в двух словах следующее: мозг есть сложнейший автомат; цель, к которой приноровлено все его строение — сохранение подвижного равновесия по возможности в неизменном виде, несмотря на все нарушения со стороны сложной и часто враждебной среды. Все органы суть придаточные орудия мозга. Саморегулирующийся автомат — вот что такое мозг, сложный Ванька–Встанька, приноровленный к тому, чтобы приходить в прежнее положение, чтобы с ним не делали. Психические явления суть отражения колебаний, проделываемых Ванькой–Встанькой, пока он не установится по–старому.

Вдумайтесь читатель. Я уверен, что вы возмущены до глубины души. Вот так объяснил хваленый немец! Нечего оказать, — это похоже на известный анекдот о даме, которая впервые прослушала Quasi una fantasia Бетховена и сентиментально обратилась к близ сидевшему полному господину с такой речью: «Ах, ах, это прелестно… но я не понимаю, что означают эти звуки?» — «А это, видите, внутри этого ящика натянуты струны, и при помощи клавишей приводятся в действие эдакие молоточки: они бьют по струнам и получаются звуки».

Некоторые из наших читателей, быть может, возмущены не менее дамы, услыхавшей мудрое объяснение полного господина (наверное, позитивиста).

Как? Я любуюсь целыми часами Мадонной Рафаэля, и это… акт самосохранения автомата мозга? Как? Я решаюсь умереть за любимую идею и это оказывается самосохранением автомата мозга?! Как?! я мучительно размышляю о том — имманентен ли миру Бог, или находится вне его и над ним, и это автоматизм мозга!

Не прав ли тот остряк, который сказал, что истинное имя философии Авенариуса не «эмпириокритицизм» а эмпириокретинизм?

О! проницательный читатель знает хорошо, что я, поклонник этого смешного учения, ему возражу, я возражу, что мы не говорим, что автоматическое самосохранение мозга есть сущность, а психика — отражение, что мы лишь для удобства изучения, для объединения с прочими физическими науками заменяем волшебнобогатые, прекрасные и трогательные психические ценности грубым серым веществом, в котором происходят химические реакции. Ну и к черту такое объяснение! что оно дает читателю? оно принижает читателя, из полуангела, обладателя разума, чувства, воли, оно делает его серым полипом саморегулирующимся в черепной коробке и распоряжающимся оттуда ногами, руками, пользующимся желудком, сердцем и проч.

Я, понимаю, что можно хохотать над таким учением, издеваться, сердиться, бесноваться, даже грустить о том, что такие заблуждения возможны.

Какая безотрадная картина: путем сложных процессов появляются на земле организмы и все это автоматы, вся цель существования которых — сохранить свое равновесие. Все гениальные идеи, все боги в небесах, все искусство — все только служебные средства для самосохранения кусков органической материи. Безумная, нелепая мысль, скверный бред.

Я напомню читателю о существовании другой столь же «грубой и низменной» школы, именно группы лиц, иногда откровенно называющих себя «экономическими материалистами». Читатель помнит, может быть, «безотрадную точку зрения» этих «сектантов»: человечество развивается исключительно в зависимости от развития производительных сил: люди в борьбе за существование — хозяйничают, т. е. трудятся, добывая из «среды» пищу и прочие предметы необходимые для жизни. От способов, какими они это делают, зависят хозяйственные отношения людей (глава дома, сыны и рабы; мастер, подмастерья и ученики; капиталисты, пролетарии и т. д.), а ими в свою очередь определяется степень и характер развития правового, нравственного, художественного, умственного и религиозного.

«Сознание определяется, бытием, а не наоборот»; условия среды навязывают, так сказать, организму тот или другой способ труда, те или другие «трудовые реакции» и от этого зависит все остальное. Не замечает ли и здесь проницательный читатель того же автоматизма? «Du glaubst zu schieben und wirst geschoben!»

Не замечает ли читатель, что эмпириокритицизм необыкновенно подходит по своему характеру к историческому монизму?

Да, читатель. Взглянем поближе на то, что утверждают эти учения. Будем наблюдать прежде всего мир так, как если бы мы не подозревали о существовании психики.

Интересная картина предстала бы перед нами. Мы увидели бы организованные тела тончайшей структуры, изумительно подвижного химического состава (мы говорим о мозге). Малейшее раздражение: колебание воздуха, присутствие незначительного количества газа, даже электромагнитный луч, посылаемый далекой звездой, вызывают в недрах этого вещества своеобразные процессы. И вся бесконечная сутолока хаотичных явлений, воздействуя на организм, так сказать, входит в него в видоизмененном и регулированном виде: во вне эти явления — хаос, внутри мозга, более или менее, — порядок; каждый пришелец получает у входа свою одежду и под сводами храма, т. е. нашего черепа, вынужден вести себя благопристойно. Наблюдая из–вне мы констатировали бы переход разнороднейших внешних физических процессов в однородные нервные процессы; раздражая мозг, внешнее воздействие отражается в нем как нарушение его равновесия, иногда чрезвычайно сложное; оно распространяется на массу нервных элементов, и в результате вызывает ряд движений организма, более или менее целесообразных и регулирующих отношение организма к среде. Для установления такого, отношения к среде, которое допускало бы восстановление подвижного равновесия мозга, возникают одна за другою ряд реакций вплоть до наступления удачной. При повторении того же процесса, мы заметили бы, что удачная реакция наступает более скоро, неудачные же лишь слабо намечались бы, так как в мозгу сохраняются следы былого, так что раздражение А вызывает в нем сразу же картину смежных явлений, В. и C., включая Сюда и собственные реакции организма с их результатами.⁴

При каждом акте мозга мы присутствовали бы при сведении разнороднейших воздействий к сравнительно однородным внутренним процессам, так что все явления мира отразились бы в мозгу, как ряды функциональных видоизменений немногих основных типов нарушения равновесия и его восстановления, во вне же мозга, в мире они отражались бы как ряды реакций опять–таки представляющих из себя видоизменения основных типов. Для того, чтобы постоянно реагировать на внешние воздействия, мозг должен иметь запас энергии в таком виде, чтобы она сразу могла быть переведена в любом количестве из потенциального в кинетическое состояние. Но все вещество, вся структура мозга есть именно организованный запас такой энергии. Он расходуется, ввиду огромных запросов, могущих ежеминутно выясниться, с величайшей экономией, по возможности не тратя ничего лишнего, и из нескольких удачных реакций всегда укрепляется наиболее экономная. Тоже относится и к мускулам и пр. элементам, участвующим в трудовом процессе. Мозг стремится к равновесию, стремится сохраниться таким как он есть, то есть не «хочет» этого, о воле мы еще и не догадываемся, но мы видим, что все в нем устроено именно так, как надо, чтобы он сохранял свое подвижное равновесие. Но этого мало. Мозг, как мы уже сказали, обладает громадным запасом организованной энергии. Он не всегда может тратить ее в равном количестве, которого требует крайнее напряжение сил: он должен быть приспособлен для разных катастроф, потому что окружающая его среда преисполнена ими. Чтобы существовать, он должен иметь избыток сил; чем более велик этот избыток, и чем организованнее его потребление, тем прочнее существование мозга, тем легче разрешаются жизнеразности. Но избыток этот должен быть отложен в такой форме, чтобы всегда сохранять, так сказать, свою свежесть, в форме особых органических приспособлений, живых центров мозга; это как бы армия: она функционирует и в мирное время: пополняется и убывает, ее надо кормить и упражнять на маневрах, иначе она превратится в ненужный балласт, потеряет организованность. Однако функционирование армии в мирное время лишь поддерживает её жизнь, вся её колоссальная мощь развертывается лишь во время войны. Мы видим, что эти «запасные формы» имеются в каждом мозгу и не могут не иметься. Мало того, мы заметили бы, что когда они не истощились еще, но истощаются, это ставит в мозгу огромную внутреннюю жизнеразность, мозг стремится восстановить запас сил, т. е. следует ряд реакций по этому направлению. Психически это выражается, как чувство необезпеченности жизни, неуверенности в своих силах. Напротив, увеличение, рост запасов, если конечно они организованы, вызывает быстрое разрешение всяческих жизнеразностей, повышенное и упорядоченное функциональное развитие мозга. Чем более разнообразны требования среды, тем до большей степени развивается армия мозга, его «охранительные формы», тем более требуют они упражнения, и когда среда тускла, раздражения мозга ничтожны, — в мозгу под давлением дезорганизирующих процессов в малоупражняемых «защитительных формах» возникает жизнеразность: мозг вдруг самостоятельно приводит в движение органы, организм возбужден: он без видимой цели испускает громкие звуки и проделывает ряд движений, — он поет и танцует, он играет. Итак внутренние процессы, а так же внешние проявления, по видимому не имеющие прямого отношения к самосохранению мозга — связаны с ним на деле теснейшим образом.

Мозг, однако, не одинок среди внешнего мира. В этом мире есть и другие мозги, с которыми он сносится при помощи знаков. Жест и слово суть реакции, вызывающие в другом мозге постановку той жизнеразности, какая имеется в сигнализирующем мозгу. Это делает возможным совместные разрешения жизнеразностей. Ничего не ведая о психике, мы видели бы перед собою как бы огромную нервную систему, которую, по другому поводу, картинно описывает Петцольд: «Как волны в воде идут вперед и распространяют свои круги до более и более удаленных частей стихий, так распространяются колебания от одной индивидуальной нервной системы к другой, пока в каком–нибудь месте они не испытают изменения и не послужат источником для колебаний новой формы. Какая смена форм! Что такое течения, волнения и вихри океана вод и атмосферы рядом с валами и прибоями необъятного моря людских нервных элементов, но все же и здесь, как в море, в бесконечной изменчивости, можно проследить основную форму — «форму жизненного ряда».

Здесь мы можем оставить мозг и передать изучение его функций социологу монистической школы.

Обратим внимание читателя на то, какое зрелище открылось бы перед ним, если бы он мог окинуть земной шар взором существа, неподозревающего о существовании сознания. Эти мириады сносящихся между собою мозгов, снабженных не только органами, но построенных при их помощи, могучими орудиями, эта колоссальная масса защитительных форм, т. е. капитала в виде машин, зданий, путей сообщения, а также знаний, навыков, разрабатываемых специально особыми мозгами и становящихся достоянием всех. Воздействие мира претворяется во все более целостную систему мозговых явлений, источник все более планомерной и грандиозной массы сложнейших реакций, направляющихся не только к поддержанию жизни, но и к усилению тех защитительных форм, которые обеспечивают ее, ставят выше случайностей, экономизируют траты человеческой энергии.

Мы еще ничего не знаем о психике, но зрелище физического союза мозгов и тех физических, целесообразных с точки зрения сохранения и прочности жизни, изменений окружающей среды, которая ими произведена, благодаря изощренности их способов воспринимать раздражения и комбинировать их в форме мозговых процессов, — все это бесконечно восхитило бы вас, и вы подумали бы, что, имеем перед собой нечто изумительное и могучее, нечто способное к бесконечному росту. Перед этим явлением потускнели бы все бури и грозы, потому что рядом с могуществом и импозантностью целого вы всюду бы заметили ультрамикроскопическую организованность и превосходящую всякое представление многообразность этих дивных явлений. И тогда вы не сказали бы, что, сводя мир психический к миру биологическому, мы принизили психику. Жизнь человечества с физиологической точки зрения увлекательнейший феномен вселенной.

Прибавьте к этому, что ни существование, ни эначение психики не отрицается. Она выступает лишь как зависимый жизненный ряд, что не мешает ей иметь в наших глазах большую ценность, чем независимый.

Идея автоматизма жизни отталкивает нас по двум причинам: во–первых, все наше знание людей покоится пока почти исключительно на наблюдениях над зависимым психическим рядом; мы судим о людях по тому, как они мыслят, желают и т. д. Потребовалось бы колоссальное развитие физиологии, особенно физиологического исследования высших мозговых процессов, чтобы я мог познать вас, просто как носителя независимого ряда. В жизни поэтому, в повседневном практическом познании, мы берем людей, прежде всего, как психики, поэтому идея автоматизма нас сбивает с толку, т. е. возбуждает сильную жизнеразность. Другое дело в научном познании человека или человечества вообще: здесь только идея автоматизма открывает нам путь к познанию.

Во–вторых, мы естественно придаем психической жизни огромную ценность. Если бы в мире не было страдания и наслаждения в самом широком смысле этих слов, то, очевидно, не могло бы быть и никакой ценности. Оценка есть чисто психическое явление. Мы можем и должны найти физиологические явления в независимом ряду, которому соответствует факт оценки, но в то время, как при подстановке физиологических приспособлений мозга на место фактов познания, мы ничего существенно не изменили, так как смысл познания, заключается именно в руководительстве действиями, т. е. физическими проявлениями организма, — заменяя оценку соответственной физиологической параллелью, мы не можем удовлетворить читателя, так как в конце концов смысл оценки заключается не столько в руководительстве действиями организма (избегать вреда и искать полезного) как в самом факте наличности наслаждения. Жизнь, очевидно, не имела бы цены, если бы не существовало наслаждения и моментов жизнерадостности.

Словом, мозг есть автомат самосознающий. Если вы начнете утверждать, что сознание можно игнорировать, то в мозгах ваших слушателей возникнет острая жизнеразность, что доказывает, что фанту признания наличности и ценности психических явлений физиологически соответствуют прочно сложившиеся формы, нарушение равновесия которых болезненно чувствуется системою С.

Мы можем сказать, что мозг сознает себя и другие мозги за нечто одарённое сознанием, и это является жизненною необходимостью для мозга.

Таким образом, повторяем, Авенариусу не могло и в голову придти отрицать ценность психического ряда. Да, мы можем построить путем чистой физики, игнорирующей психические явления и описывающей лишь доступные непосредственному чувственному наблюдению факты, стройную и грандиозную картину системы мозгов–автоматов, и эта картина имеет огромное познавательное значение, но мы ничуть не отрицаем, что интерес к этому грандиозному явлению упал бы сразу, еслиб мы не подставляли под соответствующие части картины — психические явления, известные нам из нашего личного опыта судя об окружающих по апологии с собою.

Мы утверждаем, что лишь путь исследования зависимого ряда через посредство независимого приведет нас к точному, полному познанию явлений в их безусловной определенности. Но мало того, ориентирующее значение такого рассмотрения психики дает огромную ясность независимо от того, что указывает науке дорогу к завоеванию психики.

Разсматривая психические явления, как зависимые от автоматических процессов мозга, мы приходим к заключению, что если бы сознание совершенно адекватно отражало бы деятельность мозга, то в нем должно бы было заключаться яркое признание того, что важнейшею целью жизни должно являться самосохранение и облегчение его путем развития сил, находящихся в распоряжении индивида. Жизнь есть самосохранение. Формула: «жизнь есть стремление к мощи», есть лишь прямое следствие из предыдущего. Чем выше организм, тем более работы уделяет он косвенному самосохранению: росту органических запасов постоянного капитала.

Не противоречат ли этому факты? Разве человек постоянно думает о самосохранении? Повторим наш пример: я любуюсь часами Мадонной Рафаэля, — неужели это акт самосохранения мозга?

Да. Подробнее мы постараемся выяснить это в главе об аффекционале, т. е. о явлениях независимого ряда, соответствующих наслаждению и страданию. Но уже теперь мы можем объяснить читателю, что эстетическое наслаждение имеет место лишь там, где объект его разрешает предварительно существующую жизнеразность.

Быть может вы утомлены от жизненных неурядиц. Жизнь вам кажется нелогичной, мелочной, потому что она возбуждает в вас ежедневно тысячу запутанных жизнеразностей, направляющих работу мозга в вперемежку то туда, то сюда, дисгармонично и разрозненно. Вы сознательно или бессознательно жаждете отдыха. Но когда вы ляжете в темной комнате, устранив от себя все тревожащее, — оно является вам в форме мыслей и образов, работа мозга продолжается, жизнеразности продолжают терзать его, вы думаете, думаете неотвязные думы. Но вот вы натолкнулись в таком состоянии на великое произведение искусства. Оно ставит перед вами ряд задач: надо воспринять краски и линии картины Рафаэля, понять ее умом и сердцем (т. е. подвести её элементы под понятия и симпатически почувствовать вложенные художником чувства). Но колорит картины приятен, т. е. орган зрения воспринимая его работает хотя полно, но планомерно и потому никакие элементы его не переутомляются, линии не требуют от глаза неприятных движений, толчков и скачков, глаз плавно движется, следя за ними, не утомляя никаких элементов, мускулов и двигательных нервов, хотя все они работают полно и планомерно. Сюжет легко понятен, но разнообразен, вследствие чего частные системы познания работают без переутомления, но полно; наконец, настроение картины: тихая умиленность, атмосфера бесконечной любви, спокойного ожидания великих событий, уверенная готовность свершить великое, хотя бы ценою страдания, горячая благодарность, благоговение — все элементы «Сикстинской Мадонны» Рафаэля являются во всем очаровывающем душу великолепия, они возбуждают стройный хор легко разрешимых жизнеразностей. И весь ваш мозг вибрирует теперь, но гармонично, целостно, стройно… и отошли от вас призраки тревог, обид, скорбей, и вы отдохнули. Вы глубоко отдохнули, вы окрепли теперь, после долгого любования, но вы также и много пережили. Можно ведь мало пережить, и много затратить сил, потому что они тратились беспорядочно. Смысл искусства тот, что оно дает много пережить, накопить опыт, организовать некоторые новые защитительные формы в мозгу, но этот опыт, эти богатая переживания даются в организованной форме, так что перерабатывая их, мозг работает в соответствии со своею структурой, а не дисгармонично, порывисто, напряженно в одном месте, накопляя лишние и потому дезорганизованные силы в другом.

Мы взяли наиболее трудный пример. Еще понятнее, что мозг самосохраняется и тогда, когда жажда зрелищ возникает вследствие праздности организма или скудости впечатлений для центров зрения, воображения и т. д. Весь мозг, должен упражняться, его «армия» должна от времени до времени устраивать маневры, человек должен мыслить, чувствовать, иначе он тупеет, так как не упражняем частные системы атрофируются. Пока они не атрофированы, избыток питания дает в них себя чувствовать, это выражается в смутной неудовлетворенности, в требованиях: «жить хочу! Борьбы хочу, впечатлений». Искусство не может дать внешнего исхода силам, но возбуждая планомерную сложную жизнеразность, оно именно организует в мозгу те «парады и экзерциции», о которых мы говорили.

Итак, творя и воспринимая художественные образы, человек следует инстинкту сохранения и роста сил. Отсюда могут быть выведены ценнейшие указания для теории искусства.

«А жертвовать собою ради идеи? Неужели и это акт самосохранения мозга?»

Прежде всего нужно напомнить читателю, что дело идет не о самосохранении человека, а о самосохранении мозгового равновесия. Это большая разница. Вы заняли у Шейлока 500 червонцев с обещанием, в случае неуплаты отдать ему фунт собственного тела. Срок пришел, вы не можете заплатить. Чувство самосохранения говорит вам, что вы должны бежать, защищаться. Но когда вы решаетесь поступить таким образом, в вас внезапно возникают тяжелые жизнеразности.

Ваш мозг, мозг честного купца, одним из устоев своего бытия имеет защитительную форму: «во всех случаях надо действовать честно, честность прежде всего». Поставить что–нибудь выше честности, признать, что есть исключения, значит нарушить равновесие этой формы, нарушить равновесие целого ряда частных систем мозга. «Долг, отец, — любовь, невеста!» восклицает Сид, и в таком положении, как Антоний и Сид оказываются миллионы людей. Восстановить равновесие в одном отношении, значит нарушить его в другом. И не всегда сохранение жизни ведет к наивысшему равновесию из возможных. Нет, иногда жить значит страдать бесконечной, мучительной, неразрешимой жизнеразностью, умереть же, означает «быть верным самому себе», «лучшему в себе», «своему идеалу» и т. д

Аристотель говорит, что быть может в минуту самоотверженной смерти герой испытывает такую гармонию внутренних переживаний, что годы и годы обыденного счастья не сравнить с этим мигом. Итак, идя на смерть за идею, человек выдает лишь стремление мозга к сохранению основных форм своего равновесия. Отсюда видно, что основой жизни мозга, если мы ее выразим психически, является не стремление жить во что бы то ни стало, а стремление сохранить себя в равновесии, «лучше не жить, чем страдать», говорят люди: «лучше умереть, чем нарушить свои основные принципы» — все это выражает лишь тенденцию форм мозгового равновесия к самосохранению. Смерть часто является нам лучшим разрешением мучительной жизнеразности, в конце которой стоит та же смерть, но как венец долгой мучительной жизни.

Читатель чует, быть может, какой блистательный вывод для «этики» может быть намечен последователями Авенариуса.

Но человек часто утверждает, что целью его является вовсе не внутренняя гармония, обеспечивающая накопление организованных сил, а напр. «служение целям бытия», исполнение «высшей воли» и т. д. Да, сознание далеко не адекватно отражает жизнь мозга и её тенденции. В познании, оценке, актах воли человек часто поступает нерационально с точки зрения достаточно ориентированного эмпириокритика.

При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, всегда, что самообманы человека, ложные шаги в познании, причудливая оценка и дикие поступки оказываются либо выражением расстройства жизни мозга, либо результатом особых условий этой жизни. Мозг не есть совершенный организм, он только организм самосовершенствующийся. Следуя простым законам, о которых мы еще будем говорить, он часто вступает на ложный путь.

Вода течет всегда от высшего уровня к низшему по кратчайшему пути, с затратой наименьшего количества энергии. Допустим, что она переливается из сосуда А в сосуд В по двум трубам, из которых одна пряма и обладает значительным наклоном, другая гораздо менее наклонна, и крайне извилиста. Но в конце, первая трубка резко подымается вверх, так что верхнее колено её подымается над уровнем воды в сосуд А.

Вода из сосуда А быстро заполняет первую трубку, но поднявшись по колену в конце её до уровня воды в сосуде А остановится, гораздо медленнее потечет она через вторую трубку, но через нее она станет переливаться в сосуд В.

Но вода стихия и только. Однако если вы имеете перед собой организм, то вы заметите, что и он для восстановления равновесия сначала энергично действует по направлению наименьшего сопротивления; потерпев неудачу, он переходит к более медленным процессам, но разница та, что вода ничему не учится, а организм постепенно совершенно покидает ближайший путь, требующий ни первый взгляд наименьшей затраты сил, так сказать — загораживает первую трубку, как вредную, и совершенствует вторую. Это достигается путем подбора между клеточками одного организма и между организмами, на чем нам конечно незачем останавливаться.

Нечего удивляться поэтому, если и в жизни человеческого мозга вообще, то, что когда–то было рационально, теперь стало диким. И не всегда прежние способы мышления, оценки или действия были самыми простыми и лишь в конечном счете менее целесообразными, чем нынешний.

Возьмем другой пример. Вода льется из бассейна А в бассейн В по длинной, извилистой, то поднимающейся, то опускающейся трубке. Существует и другая короткая и прямая трубка, но она засорена. Лишь когда вода пронесет сор, или он растворится, вообще будет удален, вода пойдет и по короткой трубке. Точно таким же образом истинное познание, целесообразная оценка и наилучший способ действия часто проще чем практикуемое, но для открытия их нужно вмешательство побочного процесса, который устранил бы препятствия.

Закон Ньютона проще чем предшествовавшие представления о движении светил, но те были доступнее. Когда же мозг находит упрощенное разрешение жизнеразности, он стремится следовать ему, а прежние пути покидает. Но люди могут одобрить новый упрощенный путь лишь в том случае, когда и у них устранено то постороннее препятствие, которое мешало открыть его раньше, в противном же случае возникает борьба между сторонниками привычного, хотя крайне неэкономного приспособления, и сторонниками пока непривычного, но экономного. Если бы дело заключалось лишь в привычке, победа быстро давалась бы новым приспособлениям, но то, что обусловливало собою предпочтение старого пути, что было препятствием к открытию нового, часто само по себе имеет ценность для значительных групп общества, — тогда борьба ожесточается. И чаще всего именно чистое познание на своем пути к самосовершенствованию наталкивается на противодействие, источником которого являются разные посторонние познанию ценности.

Читатель видит, какой свет может пролить теория независимого жизненного ряда на явления культурной истории, ибо она не только разъясняет, чего собственно ищет, человек (а он ищет гармоничной жизни), но и то, откуда берутся его заблуждения и самообманы.

Мы многое предвосхитили из дальнейшего изложения. Но читатель не посетует на нас за только что прочтенные страницы; нам казалось необходимым здесь же указать на огромное ориентирующее значение теории жизненных рядов и устранить могущее возникнуть предубеждение.

Нам осталось сказать лишь немногое в дополнение к изложению теории жизненных рядов.

Авенариус идет глубже в выяснении сущности жизнеразностей.

Два основных типа изменений, могущих иметь место в клетках мозга, это — расходование материала клетки и питание её. Подвижное равновесие в жизни данной клетки сводится таким образом к постоянному равновесию между расходом её химического состава (т. е. превращением потенциальной, химической энергии в кинетическую) и восстановлением его. Обыкновенно в течение дня перевес оказывается на стороне расхода, в течение ночи на стороне питания и пополнения потенциальной энергии.

Отсюда следует, что жизнеразность высшего порядка наступает лишь там, где имеется более или менее резкое нарушение этого равновесия. Увеличение расхода может быть обусловлено множеством, как внезапно, так и постепенно наступающих внешних раздражений (источником которых может быть конечно и процесс в другой частной системе той же системы С). Внезапно обнаруживающийся перерасход отражается в зависимом ряду, как постановка той или иной задачи, как обнаружение чего–нибудь непонятного, вредного, опасного и т. д. Таковы большею частью повседневные жизнеразности.

Если организму удастся устранить перерасход, т. е. упорядочить тем или иным путем жизнь данной частной системы, то мы имеем полный жизненный ряд: мы успокаиваемся. Если же внешняя причина, вызывающая усиленную деятельность данной частной системы, пребывает неизменной, и нервная система во всей её совокупности не может путем внутренней перестройки и приспособления обезвредить ее для себя,⁵ то в случаях большой напряженности частная система разрушается и ведет к дезорганизации системы С, т. е. душевному заболеванию, или к смерти, в случаях же лишь относительно значительного перерасхода мы имеем, «навязчивую идею», «гнетущий вопрос», «вновь и вновь возвращающуюся мысль» и т. п. явления, характеризующие незаконченный жизненный ряд.

В тех случаях, когда перерасход является результатом постепенного процесса, мы имеем дело с утомлением. Я могу работать над привычным делом почти не замечая того, что я делаю, напр. машинально набиваю папиросы; тем не менее расход нервной энергии после известного промежутка времени оказывается уже значительно превосходящим приток питания, — и я чувствую усталость, т. е. не только неприятное ощущение особого рода, но и ясно выраженную потребность отдохнуть, т. е. путем прекращения деятельности соответствующих нервных центров (и мускулов конечно) восстановить нарушенное равновесие.

Напротив, после долгого сна при обильном питании мы имеем полное право предвидеть жизнеразности обратной формы: жизнеразность перепитания. Действительно, в зависимом жизненном ряду мы имеем такие явления — как «жажду движения и деятельности», «жажду разнообразия», «жажду бури и треволнений», наконец, даже те проявления, о которых говорят: «с жиру бесится человек», или «силу ему девать некуда».

Жизнеразность перепитания очевидно может возникнуть или от избытка питания, от постоянного превышения прихода над расходом, или от понижения требований со стороны жизни, от отсутствия возбуждения для частных систем, или всей системы С. Жизнеразность перепитания в первом случае устранится игрою, спортом, разными увлечениями, наконец дебошами и оргиями.

Во втором случае дело гораздо сложнее: человек в тюрьме, в монастыре, в глухой деревне может чувствовать сначала потребность в прежних привычных возбуждениях: в горячих спорах, развлечениях, обычной работе, в любви женщин, в борьбе; затем он старается разрешить ту же жизнеразность приисканием новых «расходов», соответственных обстановке: арестанты придумывают себе сложные работы, деревенский отшельник бросается на охоту, крестьянские работы; монах бичует себя и ведет изнурительную борьбу с грешными помыслами…

Жизнеразность перепитания должна быть непременно устранена, при чем в первом случае, когда питание, покрывая все запросы организма, превышает их, она может быть без вреда понижена, хотя для организма, конечно, важно найти целесообразный исход своим просящимся к делу силам, во втором же случае борьба с плотью путем поста подрывает уже и органически–необходимые функции и ведет к понижению стойкости организма, повышению заболеваемости и к смерти, так что единственно законным решением жизнеразности является достижение полной и разнообразной жизни.

Если же жизнеразность перепитания не будет устранена своевременно, то питание приливающее в виде крови к отдельным частным системам не может более химически ассимилироваться и организоваться, т. е. замещать убывшие элементы, — происходит видоизменение процесса питания, напр. отложение жира и т. п. и наконец вследствие общего закона экономии питания, которому следует кровообращение, кровь начинает все в меньшем количестве приливать к неработающим системам, которые глухо атрофируются. К этому времени порывы к жизни, тоска по деятельности, отчаяние, т. е. явления зависимого ряда, характеризующие крайние степени жизнеразности перепитания, — прекращаются, отчаяние принимает глухие формы и переходит в апатию. Атрофия с другой стороны разрешает жизнеразность и если отмершая система не представлялась необходимой для жизни то человек приобретает новую, правда пониженную гармонию. Такова история опустившихся, примирившихся и т. п. Они веселы и счастливы и им странна полузабытая тоска по чему–то теперь чуждому.

Тихая частичная смерть, смерть нескольких частных систем мозга, конечно ужасна, но в исключительных случаях атрофия приводит даже к идиотизму и смерти.⁶

Установление гипотезы независимого жизненного ряда столь ясной, столь отвечающей всему, что дает нам наука, и открытие зависимого жизненного ряда с его тремя членами: постановка жизнеразности, попытки устранить ее, устранение её, — являются первой главной заслугой Рихарда Авенариуса и обещают дать бесчисленные плоды при применении их ко всевозможным областям: история любой индивидуальности или целого человечества, любой отрасли знаний, или идеи может быть уложена в рамки жизненных рядов, и каждый раз это будет сопровождаться уяснением трактуемого предмета. Больших результатов можно ждать от методологического приложения этой теории к анализу литературных произведений.

Теперь мы перейдем к уяснению другого нововведения Авенариуса, имеющего не меньшее значение.