У Ленина было очень мало времени в течение его жизни сколько–нибудь пристально заняться искусством… и так как ему всегда был чужд и ненавистен дилетантизм, то он не любил высказываться об искусстве. Тем не менее вкусы его были очень определенны. Он любил русских классиков, любил реализм в литературе, в живописи и т. д. Еще в 1905 году, во время первой революции, ему пришлось раз ночевать в квартире товарища Д. И. Лещенко, где, между прочим, была целая коллекция кнакфуссовских изданий,1 посвященных крупнейшим художникам мира. На другое утро Владимир Ильич сказал мне: «Какая увлекательная область — история искусства! Сколько здесь работы для коммуниста! Вчера до утра не мог заснуть, все рассматривал одну книгу за другой. И досадно мне стало, что у меня не было и не будет времени заняться искусством». Эти слова Ильича запомнились мне чрезвычайно четко.
Несколько раз приходилось мне встречаться с ним уже после революции на почве разных художественных жюри.
Так например, помню, он вызвал меня, и мы вместе с ним поехали на выставку проектов памятников на предмет замены фигуры Александра III, свергнутой с роскошного постамента около храма Христа–Спасителя. Владимир Ильич очень критически осматривал все эти памятники. Ни один из них ему не понравился. С особым удивлением стоял он перед памятником футуристического пошиба, но когда спросили его об его мнении, он сказал: «Я тут ничего не понимаю, спросите Луначарского». На мое заявление, что я не вижу ни одного достойного памятника, он очень обрадовался и сказал мне: «А я думал, что вы поставите какое–нибудь футуристическое чучело»…
Другой раз дело шло о памятнике Карлу Марксу. Известный скульптор М. (Меркуров. — Ред.) проявил особую настойчивость. Он выставил большой проект памятника: «Карл Маркс, стоящий на четырех слонах». Такой неожиданный мотив показался нам всем странным, и Владимиру Ильичу также. Художник стал переделывать свой памятник и переделывал его раза три, ни за что не желая отказаться от победы на конкурсе. Когда жюри под моим председательством окончательно отвергло его проект и остановилось на коллективном проекте группы художников под руководством Алешина, скульптор ворвался в кабинет Ильича и нажаловался ему. Владимир Ильич принял к сердцу его жалобу и звонил мне специально, чтобы было созвано новое жюри.
Сказал, что сам придет смотреть алешинский проект и проект Меркурова. Пришел. Остался алешинским проектом очень доволен, проект Меркурова отверг.<…>
Еще в 18–м году Владимир Ильич позвал меня и заявил мне, что надо двинуть вперед искусство как агитационное средство, при этом он изложил два проекта.
Во–первых, по его мнению, надо было украсить здания, заборы и т. п. места, где обыкновенно бывают афиши, большими революционными надписями. Некоторые из них он сейчас же предложил.<…>
Второй проект относился к постановке памятников великим революционерам в чрезвычайно широком масштабе, памятников временных, из гипса, как в Петербурге, так и в Москве. Оба города живо откликнулись на мое предложение осуществить идею Ильича, причем предполагалось, что каждый памятник будет торжественно открываться речью о данном революционере и что под ним будут сделаны разъясняющие надписи. Владимир Ильич называл это «монументальной пропагандой».
В Петрограде эта «монументальная пропаганда» была довольно удачной.
Первым таким памятником был Радищев — Шервуда. Копию его поставили в Москве. К сожалению, памятник в Петрограде разбился и не был возобновлен. Вообще большинство хороших петербургских памятников по самой хрупкости материала не могли удержаться, а я помню очень неплохие памятники, например, бюсты Гарибальди, Шевченко, Добролюбова, Герцена и некоторые другие. Хуже выходили памятники с левым уклоном, так, например, когда открыта была кубически стилизованная голова Перовской, то некоторые прямо шарахнулись в сторону. Так же точно, помнится, памятник Чернышевскому многим показался чрезвычайно вычурным. Лучше всех был памятник Лассалю. Чрезвычайно удачен был также памятник Карлу Марксу во весь рост, сделанный скульптором Матвеевым. К сожалению, он разбился и сейчас заменен в том же месте, то есть около Смольного, бронзовой головой Маркса более или менее обычного типа, без оригинальной пластической трактовки Матвеева.
В Москве, где памятники как раз мог видеть Владимир Ильич, они были неудачны.<…>
Я не знаю, смотрел ли их подробно Владимир Ильич, но, во всяком случае, он как–то с неудовольствием сказал мне, что из монументальной пропаганды ничего не вышло. Я ответил ссылкой на петроградский опыт. Владимир Ильич с сомнением покачал головой и сказал: «Что же, в Петрограде собрались все таланты, а в Москве бездарности?» Объяснить ему такое странное явление я не мог.
С некоторым сомнением относился он и к мемориальной доске Коненкова.2 Она казалась ему не особенно убедительной. Сам Коненков, между прочим, не без остроумия называл это свое произведение «мнимореальной доской». Помню я также, как художник Альтман подарил Владимиру Ильичу барельеф, изображающий Халтурина. Владимиру Ильичу барельеф очень понравился, но он спросил меня, не футуристическое ли это произведение. К футуризму он вообще относился отрицательно. Я не присутствовал при разговоре его в Вхутемасе, в общежитие которого он как–то заезжал. Мне потом передавали о большом разговоре между ним и вхутемасовцами, конечно, сплошь «левыми». Владимир Ильич отшучивался от них, насмехался немножко, но и тут заявил, что серьезно говорить о таких предметах не берется, ибо чувствует себя недостаточно компетентным. Самую молодежь он нашел очень хорошей и радовался ее коммунистическому настроению.3
Владимиру Ильичу редко в течение последнего периода его жизни удавалось насладиться искусством. Он несколько раз бывал в театре, кажется, исключительно в Художественном, который очень высоко ставил.4 Спектакли в этом театре неизменно производили на него отличное впечатление.<…>
Товарищи, интересующиеся искусством, помнят обращение ЦК по вопросам об искусстве, довольно резко направленное против футуризма.5 В то время, и совершенно ошибочно, Владимир Ильич считал меня не то сторонником футуризма, не то человеком, исключительно ему потворствующим, потому, вероятно, и не советовался со мною перед изданием этого рескрипта ЦК, который должен был, на его взгляд, выпрямить мою линию.
Расходился со мной довольно резко Владимир Ильич и по отношению к Пролеткульту.6 Один раз даже сильно побранил меня. Скажу прежде всего, что Владимир Ильич отнюдь не отрицал значения кружков рабочих для выработки писателей и художников из пролетарской среды и полагал целесообразным их всероссийское объединение, но он очень боялся поползновения Пролеткульта заняться и выработкой пролетарской науки и вообще пролетарской культуры во всем объеме. Это, во–первых, казалось ему совершенно несвоевременной и непосильной задачей, во–вторых, он думал, что такими, естественно, пока скороспелыми выдумками пролетариат отгородится от учебы, от восприятия элементов уже готовой науки и культуры…
Новые художественные и литературные формации, образовавшиеся во время революции, проходили большей частью мимо внимания Владимира Ильича. У него не было времени ими заняться. Все же скажу «150 000 000» Маяковского Владимиру Ильичу определенно не понравились. Он нашел эту книгу вычурной и штукарской*. Нельзя не пожалеть, что о других, более поздних и более зрелых поворотах литературы к революции он уже не мог высказаться.
* Зато небольшое стихотворение того же Маяковского о волоките очень насмешило Владимира Ильича, и некоторые строки он даже повторял.(Прим. авт.).
Всем известен огромный интерес, который проявлял Владимир Ильич к кинематографии.
[1924]
* * *
Большая беседа моя с Ильичем о кино была вызвана особым интересом его к киноделу, который сказался и в его известном письме к тов. Литкенсу, написанном им в январе.a Приблизительно в середине февраля, а может быть, и к концу его, Владимир Ильич предложил мне зайти к нему для разговора. Насколько помню, разговор касался нескольких текущих вопросов жизни Наркомпроса. Спрашивал он меня и о том, что сделано в исполнение его бумаги, посланной Литкенсу. В ответ я изложил довольно подробно все, что знал о состоянии кино в Советской Республике и об огромных трудностях, какие встречает развитие этого дела.
Я в особенности указывал на отсутствие средств у Наркомпроса для широкой постановки кинопроизводства, а также на отсутствие руководителей этого дела, или, вернее сказать, руководителей–коммунистов, на которых можно было бы вполне положиться. В ответ на это Владимир Ильич сказал мне, что постарается сделать что–нибудь для увеличения средств фотокиноотдела. Он еще раз подчеркнул необходимость установления определенной пропорции между увлекательными кинокартинами и научными. (К несчастью, это и до сих пор еще очень слабо поставлено). Владимир Ильич сказал мне, что производство новых фильмов, проникнутых коммунистическими идеями, отражающих советскую действительность, надо начинать с хроники, что, по его мнению, время производства таких фильмов, может быть, еще не пришло.
«Если вы будете иметь хорошую хронику, серьезные и просветительные картины, то неважно, что для привлечения публики пойдет при этом какая–нибудь бесполезная лента, более или менее обычного типа. Конечно, цензура все–таки нужна. Ленты контрреволюционные и безнравственные не должны иметь место».
К этому Владимир Ильич прибавил:
«По мере того, как вы станете на ноги, благодаря правильному хозяйству, а может быть, и получите при общем улучшении положения страны известную ссуду на это дело, вы должны будете развернуть производство шире, а в особенности продвинуть здоровое кино в массы в городе, а еще более того в деревне».
Затем, улыбаясь, Владимир Ильич прибавил:
«Вы у нас слывете покровителем искусства, так вы должны твердо помнить, что из всех искусств для нас важнейшим является кино».
[1925]
* * *
Искусствовед Г. Болтянский обратился к А. В. Луначарскому с просьбой сообщить ему содержание беседы Луначарского с Лениным в кино. Текст этой беседы впервые был напечатан в 1925 году в книге: Г. Болтянский. Ленин и кино. М.–Л., 1925, с. 16–17.
a По–видимому, Луначарский имеет в виду «Директивы по киноделу», продиктованные Лениным Н. П. Горбунову 17 января 1922 года (Полн. собр. соч., т. 44, с. 360–361).
- Имеются в виду издаваемые с 1895 года в Германии художником и искусствоведом Германом Кнакфуссом серии обильно иллюстрированных монографий о художниках. ↩
Имеется в виду мемориальная доска работы скульптора С. Т. Коненкова «Павшим в борьбе за мир и братство народов» (цветной цемент), установленная на стене Сенатской башни Кремля. 7 ноября 1918 года, при открытии мемориальной доски, с речью выступил В. И. Ленин (Полн. собр. соч., т. 37, с. 171–172).
Критическое отношение Ленина к этой доске объясняется, по–видимому, тем, что она была выполнена в духе абстрактной символики: аллегорический смысл находившейся в центре фантастической фигуры мог быть непонятен широким массам.
↩- 25 февраля 1921 года В. И. Ленин вместе с Н. К. Крупской посетил общежитие Вхутемаса (Высшие художественно–технические мастерские), где в это время жила дочь умершей деятельницы международного коммунистического движения И. Ф. Арманд. Об этой поездке Ленина во Вхутемас и беседе со студентами см. Воспоминания о В. И. Ленине. В 5 т., М., 1969, т. 4, с. 331–340. ↩
- Ленин посетил в эти годы в Московском Художественном театре следующие спектакли: «На всякого мудреца довольно простоты», «Дядя Ваня», «На дне», а также спектакли Первой студии МХТ: «Потоп» и «Сверчок на печи». ↩
- Имеется в виду письмо ЦК РКП(б) «О пролеткультах», опубликованное 1 декабря 1920 года в газете «Правда» № 270. ↩
- «Пролеткульт» — Союз культурно–просветительных организаций, возник в сентябре 1917 года как независимая самостоятельная рабочая организация. Во главе Пролеткульта стоял А. А. Богданов. Пролеткульт продолжал отстаивать свою «независимость» и после Октябрьской революции, тем самым противопоставляя себя пролетарскому государству. Пролеткультовцы фактически отрицали значение культурного наследия прошлого, стремились отгородиться от задач массовой культурно–просветительной работы и в отрыве от жизни, «лабораторным путем» создать особую «пролетарскую культуру». Признавая на словах марксизм, главный идеолог Пролеткульта Богданов на деле проповедовал субъективно–идеалистическую философию. Пролеткульт не был однородной организацией. Наряду с буржуазными интеллигентами, которые верховодили во многих организациях Пролеткульта, в них входила также и рабочая молодежь, которая искренне стремилась помочь культурному строительству Советского государства. Наибольшее развитие пролеткультовские организации получили в 1919 году. В начале 20–х годов они пришли в упадок; в 1932 году Пролеткульт прекратил свое существование. ↩
