Отголоски драм Метерлинка («Аглавена и Селизетта»), оккультных романов (может быть, Рочестер), шекспировских анахронизмов и другие литературные влияния — в «Василисе Премудрой» достаточны явны. Но вместе с тем, по своему построению, эта, «драматическая сказка» и вполне своеобразна. Русские сказочные мотивы смешаны в ней с фантастикой в духе Уэллса, с легким политическим шаржем, с разными другими элементами, и этими разнообразными шелками вышит довольно причудливый узор.
Как водится в сказке, у царя Фундука три сына, «старший умный был детина, средний сын и так и, сяк, младший вовсе был дурак». Изображением быта при дворе добродушно–тупого царя Фундука автор пользуется для некоторых социально–политических намеков, вводя столь уместный во всякой драме элемент комизма. Где–то поблизости от царства Фундука, которое в дальнейшем названо Русью, живет в своем замке великий, всемогущий маг Меродах–Раммон, прославленный по всему миру, и где–то тут же — его друг, мудрый Кирбич, у которого есть дочь Василиса, прекрасная и премудрая, тоже владеющая тайнами магии. Меродах любит Василису и хочет сделать ее своей женой. Казалось бы, такой союз вполне естествен: «нет девы, как Василиса; из мужей на шаре умнее всех, сильнее всех, добрее и чище всех — владыка Меродах», признает и седой Кирбич. Но Василиса, в причудливости девичьего сердца, выбирает себе юного суженого, — младшего сына царя Фундука, которого по–сказочному зовут Иванушка. Мудрый Меродах преклоняется пред судьбой, уступает; старшие сыновья царя досадуют, так как думали, что прекрасная Василиса изберет их; самому Фундуку все равно, — он вообще рад взять снохой прославленную Василису, с огромным приданым, отец которой к тому же устроит свадьбу на свой счет. Иван–царевич, по существу своему, — поэт (почему его и считают «дурачком»): он «чашу счастья не оттолкнет», он понимает всю исключительность выпавшей ему доли, чувствует, что на него «пролился золотой дождь». Иван и Василиса женятся; оба счастливы; у них прекрасный сын Светозар. Но Иван — поэт; он не может удовлетворяться найденным, он начинает тосковать от счастья. «Такой сияние кругом, — говорит он, — что уж ничего не видать. Хочу, чтобы недоставало мне чего–нибудь». Мудрая Василиса понимает; любя Ивана, она отпускает его от себя. В фантастических странствиях Иван попадает в лунную страну; там — дивная немая царевна, Ялья–м, столь прекрасная, что довольно взглянуть на ее портрет, чтобы плениться. Иван забывает Василису и остается в лунной стране; он и Ялья–м любят друг друга, и у них родится прелестная дочь Ялья–да. Тем временем Василиса чарами узнает об измене Ивана и уступает советам отца вторично выйти замуж, за Меродах, так как судьбой назначено, чтобы у них родился великий Митра, «нисхожденье божье». Русь становится замечательнейшей страной в мире; маги и халдеи идут туда на поклоненье, чтобы принести малютке Митре «Ливан, и золото, и смирну». Когда кознями мамки Мамелфы, поднесшей царевне Ялья–м отравленное яблочко, та погибает, Иван с дочкой возвращается на землю, но сначала его не узнают в родной стране, и он живет при дворе Меродаха простым пастухом. В конце концов тайна раскрывается, Меродах опять уступает, Василиса, не перестававшая любить Ивана, вновь соединяется с ним, и оба они находят новую жизнь в своих детях. «Да будет над землею богом — дитя», говорит премудрая Василиса.
Такова фабула драматической сказки, дающая, как это видно сразу, широкий простор фантазии. И автор свободно использовал его, собирая свой мед со всех эпох и с преданий всех стран. «Бычьи рога» на колоннах в замке Меродаха напоминают об згейском Крите, маги, идущие к Митре с дарами, заимствованы из евангелия, двор царя Фундука построен по образцу Московского царства, в блужданиях Ивана по Сахаре есть что–то из Питера Гюнта, песни лунной страны (наннау–кнуяя–наннау–у–у; миньята–а–ай, эй–эй, лью–лью, и т. д.) приближаются к «заумной» поэзии наших футуристов, в пророчествах о новом величин Руси — чувства современника советской России, и т. д. Действующие лица, как и подобает в сказке, очертаны контурами резкими, но определенными: они не столько живые лица, сколько извечные символы, сообразно с чем и психология их упрощена. Тем не менее драма полна движения и разнообразия, и в искусной постановке может стать увлекательным зрелищем. Слабее всего кажется нам ее конец. В длинных рассуждениях о детях автор словно пытается выявить моральный смысл своей сказки. Это — совершенно излишне. Подобные произведения должны говорить сами за себя своими образами, и каждый читатель или зритель должен сам находить в них то, что он способен найти. Придавать единичный смысл символам значит обеднять их.
Валерий Брюсов.
