Послесловие [из кн. «Статьи о Чернышевском»]

«Чернышевский — одна из прекраснейших по своей законченности и широте человеческих фигур, которая когда–либо жила на свете».

«Облик Чернышевского встает перед нами в таком изумительном благородстве, в такой законченности, что мы и сейчас можем личность Чернышевского ставить в образец нашей молодежи».

«В Чернышевском мы чтим отнюдь не великого мертвеца, а все еще живого соратника в общем для него и для нас деле».

Эти слова, взятые из разных статей А. В. Луначарского, можно поставить эпиграфом к любой из его многочисленных работ о великом русском революционном демократе, философе, критике и писателе — Николае Гавриловиче Чернышевском.

Анатолию Васильевичу Луначарскому (1875–1933) принадлежит почетное место в истории советской культуры. Первый комиссар народного просвещения, он двенадцать лет бессменно находился на этом посту, отдавая все силы и знания руководству советским культурным строительством, воспитанию новых коммунистических кадров в области культуры, литературы и искусства. В качестве публициста и критика со свойственной ему страстностью и глубиной изложения он выступал на самые боевые темы. Все богатство мировой культуры он стремился поставить на службу строящемуся социалистическому обществу.

Много внимания уделял Луначарский пропаганде классической русской литературы. Его перу принадлежат замечательные статьи о Пушкине и Гоголе, Щедрине и Достоевском, Чернышевском, Л. Толстом и многих других художниках слова. Обращаясь к писателям прошлого, критик всегда думал о том, какой урок может извлечь молодая советская литература из их произведений. Он считал, что богатое классическое наследие «заполняет в нашей культуре такие пробелы, которые мы сами заполнить еще не в состоянии. Здесь классики являются как бы нашими предтечами, ибо нам интересны в особенности те идеи, которые по тем или иным причинам не смогли быть доведены до конца в свое время и получают свое практическое воплощение именно в наше время».¹

С этой точки зрения Луначарский рассматривает творчество Н. Г. Чернышевского.

По собственному признанию критика, он «горячо любил Чернышевского и много им занимался с молодых лет». Он оставил нам специально посвященные Чернышевскому работы, к его творчеству, к его деятельности он неоднократно обращался как в своих теоретических статьях, так и в статьях по истории русской литературы и русской общественной мысли.

Подавляющее большинство работ о Чернышевском Луначарский создает после Великой Октябрьской революции. Для 20-х годов вообще характерен повышенный интерес к Чернышевскому. Его философские, политические, экономические взгляды, его эстетика — все становилось предметом горячих обсуждений. Особенную остроту эти споры приобрели в период, предшествующий столетию со дня рождения Чернышевского, и в 1928, юбилейном, году. Главным образом они велись по вопросу о месте Чернышевского в истории русской общественной мысли. Но при всей страстности споров большинство критиков так и не могли до конца разобраться в сущности взглядов Чернышевского, правильно определить его позицию, объяснить значение его деятельности для нашей современности. Сильное влияние на юбилейную литературу оказали работы Г. В. Плеханова о Чернышевском, вошедшие в V и VI тома Собрания его сочинений.

Заслуга Плеханова в деле изучения мировоззрения и творчества Чернышевского очень велика. Правильно освещая основные проблемы мировоззрения Чернышевского, Плеханов указал на его огромную роль в русском общественном движении, а «Эстетические отношения искусства к действительности» считал выдающимся явлением в истории эстетической мысли. Однако в то же время в своей трактовке Чернышевского Плеханов допустил ряд серьезных ошибок. По словам В. И. Ленина, «из-за теоретического различия идеалистического и материалистического взгляда на историю Плеханов просмотрел практически–политическое и классовое различие либерала и демократа».² В частности, это сказалось в том, что он недооценил революционную сущность мировоззрения Чернышевского и его эстетики. При том огромном авторитете, которым пользовался Плеханов, эти его взгляды нашли немалое количество последователей. Оценить различные высказывания критики, восстановить ленинский взгляд на наследие автора «Что делать?», поставить Чернышевского на принадлежащее ему по праву место выпало на долю Луначарского.

В 1928 году критик особенно много занимается Чернышевским.

Он читает в Коммунистической академии доклад на тему «Этика и эстетика Чернышевского перед судом современности», выступает на юбилейном вечере, посвященном Чернышевскому, печатает ряд статей («Н. Г. Чернышевский как писатель», «Н. Г. Чернышевский как литературный критик», «К юбилею Н. Г. Чернышевского», «Чернышевский — революционер» и др.), принимает активное участие в подготовляемом издании его «Избранных сочинений», причем к двум томам, включающим романы Чернышевского и его литературно–критические работы, готовит вступительные этюды.

Луначарский рассматривает Чернышевского не только как утописта, но и как революционного демократа, опирающегося на крестьянство, делающего ставку на крестьянскую революцию.

Революционно-демократические убеждения, говорит Луначарский, пронизывают всю деятельность Чернышевского; каждое его выступление — орудие острейшей классовой борьбы. Именно это, и объясняет, почему Чернышевский так близок пролетариату, почему пролетариат должен учиться у него боевой страстности, целеустремленности в борьбе со всем, что мешает ему строить новую жизнь.

Именно это и делает его не только крупнейшей фигурой в прошлом нашей родины, но и живым участником ее настоящего.

Луначарский убедительно опровергает господствующую в критике тенденцию изображать Н. Г. Чернышевского сухим «мозговиком», лишенным живых человеческих черт. Он утверждает, что» подлинный Чернышевский — человек, страстно любящий жизнь, что Чернышевский — революционер не только по убеждению, но и по темпераменту, по богатству и многогранности своей натуры. «Я хочу восстановить образ настоящего Чернышевского, — пишет Луначарский,— который был по преимуществу… человеком больших страстей, большой реальной жизни, страстной влюбленности в живую жизнь…

Именно эту сторону Чернышевского мне хочется воссоздать, так как на самом деле и его эстетика и его этика вытекают не из мозговизма его, не из односторонности его, а как раз из мощности, огромной страстности и многогранности его, из реализма, который нужно понимать именно как любовь к жизни, как наличие в самом Чернышевском колоссальных жизненных сил».

Анализируя эстетическую теорию Чернышевского, его критику и беллетристику, Луначарский говорит о том, каким разящим врагов оружием были они в руках Чернышевского, как многогранно проявилась в них его «кипучая жажда жизни». Он стремится раскрыть, чем именно Чернышевский — теоретик литературы, критик и беллетрист — близок советским писателям, чему они могут у него научиться.

Знаменитую диссертацию Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» Луначарский рассматривает как ярчайший акт классовой борьбы, направленной против либералов. Вот почему эта работа Чернышевского вызвала такой резкий протест у деятелей и писателей либерального направления. За каждым как будто сугубо теоретическим положением этой работы, пишет критик, стоит конкретная практическая задача — задача «изменения действительности в желательную для человеческих потребностей сторону». Положение о примате жизни над искусством, материалистическое определение прекрасного, утверждение, что искусство обязано произносить приговор над жизнью, все это показывает, что Чернышевский является выразителем интересов только начавшего расправлять свои плечи народа.

Говоря о значении эстетической теории Чернышевского для нашего времени, Луначарский был вынужден выступить против ряда ошибочных положений Плеханова, который считал, что задача исследователя, теоретика искусства должна состоять лишь в том, чтобы выяснить вопрос о зависимости произведений искусства от тех или иных экономических и политических форм, о его происхождении.

Социальные же функции искусства, его роль в общественной борьбе Плеханов часто упускал из виду. Поэтому точка зрения Чернышевского, ставившего перед искусством совершенно конкретную задачу — помогать обществу в его борьбе против самодержавия и крепостничества — казалась ему чисто просветительской.

Возражая Плеханову, Луначарский опирался на высказывания В. И. Ленина.

В работе «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» Ленин резко разграничил марксистскую объективность от буржуазного объективизма. Марксист не только констатирует необходимость данного явления, писал Ленин, марксистская точка зрения «включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы».³

Исходя из этого положения, Луначарский показывает, что объективистские воззрения Плеханова на искусство объясняются тем, что он не смог стать окончательно на точку зрения пролетариата, поэтому он и ограничивался исследованием генезиса искусства, оставляя в стороне вопрос о его воздействии на общество.

Настоящий же критик–марксист обязан в равной степени освещать обе стороны вопроса: и вопрос о происхождении искусства и вопрос об обратном воздействии уже возникших идей и явлений на общество. «Как марксисты, — пишет Луначарский, — мы хорошо знаем, почему мы так, а не иначе приспособляемся к создавшемуся положению, мы знаем, какие социально–экономические причины вызывают определенные идеи, определенные тенденции в нашей общественности. Но, кроме того, мы—активная сила, мы — чрезвычайно властно планирующая активная сила. И когда мы планируем жизнь, когда мы вносим в нее сознательность, мы, не переставая быть марксистами, становимся просветителями в самом полном смысле слова». Вот почему суждение Чернышевского об активном вмешательстве искусства в жизнь ч так важно и понятно для нас. «Мы заявляем, — пишет Луначарский,— что, хотя Чернышевский не был марксистом, его учение приемлемо для нас, марксистов».

Теоретические положения Чернышевского нашли свое воплощение в его практике как критика и беллетриста. Луначарский показывает, что Чернышевский–критик брал «отражение явлений действительной жизни в зеркале литературы и под видом эстетического разбора этих произведений умел провести для всех, кто имел уши слышать… чрезвычайно радикальную проповедь революционного характера».

Как беллетрист Чернышевский тоже исходил из своего определения искусства как орудия общественной борьбы. Своим романом «Что делать?» он стремился активно вмешаться в жизнь, показать читателям новые нормы поведения как в общественной, так и в личной жизни, создать образец для подражания. Именно в этом Луначарский видит заслугу Чернышевского и огромное значение его романа для нашего времени, так как выработка норм новой морали — очень важная задача молодой советской литературы. Луначарский постоянно напоминает своим читателям слова В. И. Ленина на III съезде комсомола о том, что пролетарская мораль существует, что надо воспитывать людей, исходя из ее принципов. В этом смысле роман «Что делать?» казался критику «может быть… лучшим образцом романа, который нам нужен». Но именно эта сторона «Что делать?» вызывала серьезные возражения Плеханова, который в своих работах о Чернышевском сомневался в возможности активного воздействия на воспитание человеческой морали и опять–таки говорил о том, что исследователь должен ограничиваться изучением вопроса о ее происхождении, о ее зависимости от объективных социальных и экономических условий. Естественно, что Луначарский каждый раз, когда говорил о значении романов Чернышевского с этой точки зрения, должен был полемизировать с Плехановым.

Луначарский считал, что взгляды Плеханова на вопросы морали были важны и исторически оправданы в период, когда пролетариат только начинал свою борьбу и когда объективную обусловленность мировоззрения нового класса Плеханов отстаивал в борьбе против субъективизма народников. Но «когда стал развиваться боевой большевизм» и особенно, когда пролетариат взял власть в свои руки и начал строить социализм, эта точка зрения стала явно недостаточной.

Человек нового класса, говорит Луначарский, обязательно должен сознательно действовать в интересах своего класса, и, чтобы помочь ему в этом, мы и должны показывать как образцы для подражания носителей новой морали. «Может быть, Чернышевский меньше нас сознавал, на какой почве генетически растет этот… тип, но он правильно нащупывал, в чем его сущность».

Луначарский очень подробно рассматривает художественные особенности «Что делать?». Он считает, что к этому роману, как и к другим произведениям подобного типа — «Кто виноват?» Герцена, некоторым произведениям Щедрина и Успенского, — надо подходить с несколько иным критерием, чем, например, к произведениям таких писателей, как Л. Толстой и Тургенев. Критик говорит о двух типах художников. Такие художники, как Толстой и Тургенев, исходят при создании своих произведений из непосредственной потребности творчества, идут от «чувственного, эмоционального выражения к идее»; другие же стремятся своими произведениями «облегчить для значительной части публики восприятие новых идей», они идут от идеи, от мировоззрения — к образам. Верную характеристику писателя такого типа, по словам Луначарского, дал Белинский в известном письме к Герцену: «…у тебя, как у натуры по преимуществу мыслящей и сознательной… талант и фантазия ушли в ум… У тебя страшно много ума… у тебя и много таланта и фантазии, но не того чистого самостоятельного таланта, который все родит сам из себя и пользуется умом как низшим, подчиненным ему началом… У тебя свой особенный род… Деятельные идеи и талантливое живое их воплощение — великое дело».⁴

Писателем подобного типа Луначарский считал и Чернышевского и с этой позиции подходил к его роману «Что делать?» «Неправда, — пишет он, — будто Чернышевский не воспитывает, будто ум у него все вытесняет. Чернышевский, конечно, рационалист, конечно, интеллектуальный писатель, конечно, умственные сокровища, которые лежат в его романах, имеют самое большое значение; но он имеет силу остановиться на такой границе, когда эти умственные сокровища одеваются плотью высокохудожественных образов. И такого рода интеллектуальный роман, может быть, для нас важнее всякого другого».

Правда, Луначарский не считает, что все образы романа одинаково высокохудожественны. Он показывает, что образы пошлых людей, созданные Чернышевским, настолько глубоко типичны, что по силе изображения могут занять место рядом с лучшими сатирическими образами нашей литературы, что Рахметов живет «той же вечной жизнью, что Чацкий и Печорин», «…он привлекает нас некоторыми чертами такой исключительной силы чувств, такой целеустремленности, которые делают его в конце концов наивысшим типом, созданным 60-ми годами».⁵ Что касается новых людей, то как раз тут Чернышевскому не всегда удается создать полнокровный образ, «Лопухов, Кирсанов больше носители определенной манеры мыслить и чувствовать». Но там, пишет Луначарский, где эти образы недостаточно полноценны, на помощь автору приходят его собственные разговоры с читателем, «глубочайшие комментарии, умственный аккомпанемент тому, что он дает в образе». И эти беседы с читателем совсем не звучат диссонансом, они не снижают художественной ценности романа. Некоторый излишний рационализм, интеллектуализм манеры Чернышевского восполняются «остроумием и блеском его ума, настолько исключительным, что он сам по себе доставляет гигантское художественное наслаждение».

Замечательным мастером показал себя Чернышевский и в построении «Что делать?»: «на структуре романа можно учиться тому, как заинтересовать читателя, подготовить его к дальнейшему изложению». Роман согрет горячим чувством, «полон воображения», — словом, все свидетельствует о том, что это замечательное художественное произведение, что Чернышевский уступает в силе художественного творчества только немногим, действительно великим художникам слова.

Величайшим достоинством романа Чернышевского Луначарский считает его устремленность в будущее. Чернышевский–революционер не мог уместиться в рамках настоящего, пишет критик. «Подлинный смысл его роман приобретает только в живой связи с будущим, отражающим настоящее, или, вернее, революционно из него вытекающим и все освещающим своим блеском». Отсюда знаменитые утопии Чернышевского, его попытки представить будущее в конкретных образах, показать его большему количеству людей и большее количество людей привлечь на свою сторону.

Эта сторона романа Чернышевского также очень важна для молодой литературы пролетариата. В литературе социализма, пишет Луначарский, обязательно должна быть устремленность вперед, в будущее, и высокая героика настоящего. Ленинские слова о том, что нужно уметь мечтать, уметь видеть великие цели, только таким образом могут быть воплощены в литературе. Это имел в виду и Горький, когда говорил, что для изображения нашей действительности нужен не только реализм, но и романтика.

Следует сказать, что Луначарский соглашался не со всеми положениями Чернышевского, — он показывал его недостатки как утописта, но недостатки, обусловленные временем.

Естественно, пишет критик, что наше время вносит поправки в идеи Чернышевского, но в своей основе они не потеряли значения и в наши дни.

Умение выделить, заострить в творческом наследии писателя то, что важно и ценно для современности, составляет одну из характерных черт Луначарского–критика. «Литературный критик, — писал Луначарский, — не социолог только, он даже не историк литературы, он прежде всего сам художник слова, который, опираясь на художество, вращающееся в сфере образов, дает ему агитационно–горячие комментарии, парализующие или, наоборот, обостряющие, направляющие действие того художественного произведения, которое своеобразно перерабатывается критиком».⁶ С полным правом эти слова могут быть применены к литературно–критической деятельности Анатолия Васильевича Луначарского.