[По поводу «Русского Фауста»]

Полемика между А. С. Глинкой и А. В. Луначарским «по поводу "Русского Фауста"», или «по поводу любви к ближнему и любви к дальнему», которая развернулась в 1902–1904 годах на страницах журналов ВФП и «Образование» и воспроизводится на страницах настоящего издания, не исчерпывается только репликами, отлившимися в форму обращенных друг к другу статей обоих оппонентов. Она является неотъемлемой частью куда более широкой дискуссии между «идеалистами» (авторами сборника «Проблемы идеализма» и «сочувствующих» им; круг «сочувствующих» или считающихся таковыми был весьма широк) и «реалистами» (от писаревского «реализма»). Уточнение хронологических рамок этой последней, исследование ее причин и анализ результатов, без всякого сомнения, является предметом отдельного исследования; однако аутентичная реконструкция полемики о «Русском Фаусте» невозможна без обращения к ней.¹

Непосредственным поводом к началу полемики послужила публикация статьи С. Н. Булгакова «Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы») как философский тип». Первоначально (21 ноября 1901 года) прочитанная в Киеве как публичная лекция, она имела большой общественный резонанс, позже была опубликована в ВФП (1902. Кн. (I) 61. С.826–863) и вошла в сборник Булгакова «От марксизма к идеализму» (СПб., 1903. С.83–112). Одним из первых откликов на работу С. Н. Булгакова со стороны «реалистического» лагеря явился «Русский Фауст» А. В. Луначарского, вышедший через номер (№ 63) ВФП за 1902 год (см. наст. изд., С.691–704), и в следующем же номере — № 64 — появляется статья Волжского «Торжествующий аморализм (по поводу «Русского Фауста»).

Конец 1902 года был ознаменован появлением «Проблем идеализма», а начало 1903 — включением их в общественно–культурный российский контекст; в 1903 же году выходит булгаковский сборник «От марксизма к идеализму», и с этого момента Булгаков, наряду с Николаем Бердяевым, становится признанным лидером нового идейного движения. Первоначальная реакция «реалистической» критики была мягкой и не исключала предметного разговора о затронутом в «Иване Карамазове»: о специфике, цели и ценности человеческой индивидуальности, о формах и трагическом характере ее противостояния действительности, року, судьбе.² Следует отметить только, что философская позиция, занятая Луначарским, являлась все же вторичной, более риторической и менее глубокой по отношению к постановке вопроса, предложенной Булгаковым и, затем, Глинкой: обращение к Достоевскому и — через него — к христианской культурной традиции было «подключением» к ресурсу куда более мощному, чем поверхностное, воспринятое через призму рилевских интерпретаций, ницшеанство Луначарского.

К этому периоду относятся вполне доброжелательные отклики Луначарского на самый сборник «Проблемы идеализма» (А. Луначарский. Проблемы идеализма с точки зрения критического реализма // Образование. 1903. № 2. II Отд. С.113–150), положительная рецензия на глинковские «Очерки о Чехове» (см. С.768–770 наст. изд.) и собственно «русская фаустиана» Луначарского: А. Луначарский. Перед лицом рока. К философии трагедии // Образование. 1903. № 10. II Отд. С.1–27; № 11. II Отд. С.142–161; № 12. II Отд. С.38–61, в которой автор обильно цитирует Ницше и «Фауста» Гёте в переводах Н. А. Холодковского и собственных. Статья заканчивалась следующим пассажем: «Но самым существенным выводом из нашей работы является та мысль, что перед лицом рока есть только одна истинно достойная позиция — борьба с ним, стремление вперед, прогресс, который нигде не хочет остановиться, утверждение жизни с присущими ей несправедливостью и страданием (курсив автора. — комм.)» — Образование. 1903. № 12. II Отд. С.60–61.

Ситуация изменилась после выхода в декабре же 1903 года в ЖДВ «литературного отголоска» Глинки на «От марксизма к идеализму» Булгакова (см. С.353–367 наст. изд. и комм. к нему), в котором подчеркивался квазирелигиозный пафос ранней русской марксистской (да и народнической) риторики. В первом номере журнала «Правда» за 1904 год появляется статья Луначарского «Позитивист и идеалист, как психологические типы» (уже само название несет полемический характер), вызвавшая некоторое смущение в рядах самого «реалистического» лагеря. Н. Ашешов, публицист журнала «Образование»:

«…Еще недавно жестокая борьба потрясала ее [литературу], а так как a la guerre comme a la guerre, то все, не всегда удобные средства для воинственных нападений и отражений получили широкое распространение. Конечно, учитывая прошлое, мы со спокойным сердцем можем признать, что эта война принесла многое в актив общественного сознания. Но прогрессивный раздор, дошедший до крайних граней, вредил одно время делу, общие лозунги были, в сущности, тождественны в обоих лагерях. Марксизм и народничество сразились смертным боем, — это была необходимость. Но не было необходимости во взаимном истреблении и поношении, которому во всяком случае «третий» радовался…

Теперь процесс неизбежной и естественной борьбы среди различных фракций одного течения принял более целесообразную форму. Народник, марксист и идеалист могут совершенно спокойно, а не как правоверные евреи с филистимлянами, сидеть за одним столом. Во взаимной полемике стороны остаются прежде всего элементами прогрессивными и ни на минуту не упускают из виду общей цели, к которой все стремятся (…). Эта концентрация ради достижения одной цели является спокойным приобретением последних лет и свидетельствует о спокойной уверенности в неизбежной победе.

Потому–то (? — Ред.) идеализму не выпадает таких триумфов и крикливых побед, какие достались на долю марксизма. Идеализм, в том своем ответвлении, которое не является в роли служанки богословия (как это было в средние века с философией), примкнул к общим освободительным течениям времени. Он иначе, другими путями, не снизу, а сверху подошел к решению острой болезни нашего времени.

Он подошел левым своим флангом, и дух практицизма, реющий над обществом, подсказал и отношение к новому детищу мятущейся русской жизни и мысли. Это отношение — ровное и спокойное. Ровность и спокойствие служат показателями не снисходительности к более слабому врагу, а разумного и корректного отношения к солдатам той же армии, носящими ту же форму… Другими словами, общественная мысль переживает такую фазу, при которой важно создание bloc'а, лозунгом которого является не субъективное право защищать свою догму и бороться с ее врагами, а объективные права для всех… Но это только лозунги, а не претенциозный синтез.

С этой точки зрения я не могу разделить мыслей моего товарища г. Луначарского, который в первой книжке «Правды» замечает по адресу идеалистов:

"Нас уверяют, что ничто не мешает нам, забыв раздоры, делать с идеалистами одно общее хорошее дело. Верно. Если гг. идеалисты хотят сделать хорошее дело, никто не помешает им присоединиться к тем, кто делал его раньше их. Но при входе в великую мастерскую, в ту шахту, где в борьбе с неподатливым гранитом немолчно гремит неутомимая кирка труда, пролагая путь к золотому солнцу, при входе в эту мастерскую гг. идеалистам лучше оставить у порога их Икаровы крылья. Здесь они не нужны. Бедный Макар не даром находил, что крылатым работникам великого Тайона, должно быть, трудно пробираться в чаще тайги. Тут нужны крепкие мышцы, зоркий глаз, критический ум, горячее сердце, правдивость и мужество, а крыльев не надо. Но в часы отдыха, мы, отдаваясь искусству, не прочь от грез настоящего метафизика (…)"

Прежде всего, лицом к лицу пред грозной исторической задачей данной минуты, следовало бы устранить вопрос о своеобразном местничестве, как следует устранять его и всегда. Для дела безразлично, пришел ли делатель его рано или попозже, лишь бы он пришел во–время, к моменту делания (…) Г–н Луначарский, вероятно, был бы шокирован, если бы ему предложили идти в народническую Каноссу, потому что он пришел в литературу позже, а Каносса существовала раньше. Bloc, не говоря о справедливости, требует такого же отношения и к разномыслящему соратнику, как бы серьезно и неуступчиво мы не спорили (…)

И мне кажется, что если гг. идеалисты придут, как братья, в мастерскую реалистов с Икаровыми крыльями, то мы не посмеемся над этим и широко откроем им двери. Бедный Макар печаловался о крылатых работниках великого Тайона, потому что его земная мысль была узка и пришиблена и запуталась в грубой тайге, как путается рогами олень в чаще леса. Мы отошли от миросозерцания Макара на десятки веков и знаем, что стальные мускулы и вольный полет духа — хороши, если они ведут по "пути к золотому солнцу". Если крылья гг. идеалистов, действительно, Икаровы, то они растают. при первых лучах золотого солнца. Но пусть отнимет у них крылья само солнце. А мы не будем преждевременными палачами и откажемся от требования капитуляции с выдачей оружия, по нашему же мнению, слишком ненадежного».

(Из жизни и литературы. Лозунг bloc'а // Образование. 1904. № 2. III Отд. С.60–63)

Во втором номере «Образования» за 1904 год, в разделе «Журнальные заметки», появился пренебрежительно–грубый «разнос» Луначарским «отголоска» Глинки (см. С.816–818 наст. изд.); откликом же на «примирительное» предложение Н. Ашешова стало следующее «Письмо в Редакцию»:

«Многоуважаемый Господин Редактор!

мой достоуважаемый товарищ г. Ашешов констатирует довольно серьезное, на мой взгляд, разногласие, существующее между нашими взглядами на желательные взаимные отношения различных общественных групп и отражающих их теоретических течений.

В своей статье г. Ашешов энергично проводит идею "bloc'а" (…) Что такое "bloc" г–на Ашешова? Я уверен, что для достижения некоторых целей могли бы войти в союз чуть не все порядочные люди России, но bloc наш будет таять по мере перехода от целей мелких и ближайших к целям более отдаленным и более общим. Кому неизвестно, что сама жизнь заставляет сомкнуться в один строй различные общественные группы. Правое крыло союзной армии в пылу общей деятельности часто охотно перенимает фразеологию левого крыла. Но, по мере движения вперед, по мере того, как группы правого фланга союза добиваются позиций, вполне удовлетворяющих те запросы и требования, которые естественно вырастают у иных из их социального положения, их фразеология меняется: кое–что объявляется утопией, кое что "нормативным идеалом", недостижимым как солнце, "священным" и т. д. Между тем группы левого крыла, на которых ложится главная тяжесть труда, отстоят еще далеко от исполнения своих не менее естественных целей (…).

(…) мы энергетически протестуем против потери отдельными союзниками своего "Richtschnur'a" [направляющей линии], при чем затушевываются разницы в социальных целях, и особенно бессознательных тенденциях отдельных групп, сказывающихся в теоретическом мышлении их (…). Мы не должны мешать повторению трагического фарса доставания каштанов из огня чужими руками (…)

Марксизм принес с собою новую точку зрения на открытый вопрос "что делать?"; он дал на него новые ответы. Народники и марксисты имеют свои методы "делать дело", поэтому ни тем, ни другим нет прямой нужды "присоединяться" к кому бы то ни было. Но где новые ответы идеалистов?

Их нет; поэтому–то я и говорю, что идеалистам приходится практически примкнуть к тем, кто раньше их вступил в "мастерскую".

Под «хорошим делом» как я, так и г. Ашешов именно разумеем, между прочим, а, может быть, и прежде всего, дело просвещения, ориентирования возможно более широких кругов публики (курсив мой. — комм.) и я настаиваю, что делать это дело значит давать позитивные знания, преподавать позитивные методы (здесь и далее курсив Луначарского. — комм.). Под крыльями, как это ясно для каждого, я разумею религиозно–метафизические «упования» и считаю, что в деле просвещения их проповедь, по меньшей мере, излишняя, а потому в мастерской нет места крыльям. Это значит, что если г–да идеалисты хотят делать хорошее дело, то им не только придется делать то самое дело, которое делали до них, но и точно так, как его делали до них, потому что практически они не внесли ничего нового.

При этом мы думаем, что и примкнут идеалисты не к марксистам и не к народникам, а вернее всего к либеральным культурникам, и то благо. Общие цели есть, (…) но пусть наши знамена движутся рядом и вперед: заменить их одним, обезображенным смешением всех красок, знаменем bloc'a мы не желаем. Думаю, что большинство представителей ортодоксального марксизма разделяет это мое непоколебимое убеждение.

А. Луначарский»

(Образование. 1904. № 3. III Отд. С.174–176)

Возможно, мы присутствуем при рождении хорошо известных историкам ХХ столетия форм демагогической риторики. В приведенном выше документе можно заметить по крайней мере три направления камуфлирования или изменения реального положения вещей: это цель создания чаемого bloc'a («дело просвещения» — с этой задачей на тот момент успешно справлялись «Журнал Министерства Народного Просвещения» и энциклопедические проекты издательства Брокгауз и Эфрон); «методы» радикальной части народничества и ранних русских марксистов не столь уж сильно отличались друг от друга, различие скорее было в теоретических обоснованиях методологии; и, наконец, оказалась полностью скрыта действительная причина изменения отношения Луначарского к «идеалистам»: это растущая популярность их (весьма неоднородных — достаточно посмотреть на самый сборник «Проблемы идеализма») позиций и их методологий, отразившаяся отчасти и в «отголоске» Глинки. После выхода в № 4 ЖДВ «отголоска» Глинки на альтернативный «Проблемам идеализма» философский проект «Очерки реалистического мировоззрения»³ полемика между Глинкой и Луначарским утрачивает предметный характер. В ответной — на «О реалистическом сборнике» — статье Луначарского «О г. Волжском и его идеалах», опубликованной в № 5 «Образования»⁴ автор ее полемизирует, скорее, не лично с Глинкой, а с представителем враждебного «идеалистического» лагеря. Попытка Глинки перевести дискуссию с языка групповых обличений ⁵ на язык обсуждения проблемы человеческой индивидуальности и ценности человеческой личности «перед лицом рока» успеха не имела. «Краткий ответ г–ну Волжскому» и особенно фрагмент «Сердобольная критика и наше бессердечие» рубрики «Жизнь и литература» № 11 «Образования» за 1904 год есть декларация партийно–классовой позиции, а не ответ по существу. Луначарский не видит различия между христианской любовью к ближнему и народнической «теорией малых дел», а в Булгакове — совершенно очевидным образом — его раздражает «вероотступничество», предательство «благочестивого марксиста» по отношению к догме, а не реальная трансформация взглядов, что, кстати говоря, служит дополнительным аргументом в пользу булгаковской и глинковской интерпретации русского марксизма как квазирелигии.

Однако попытка решить проблему «Русского Фауста» на этом не кончилась. Каждый из участников этой полемики, и Булгаков, и Глинка, и Луначарский, каждый в свое время попытались дать ответ на затронутые в ней вопросы. Самая ранняя версия принадлежит, по–видимому, Глинке: в июльском номере ВЖ за 1905 год была опубликована его статья «Pro domo sua. Обыденность трагедии». Позиция Луначарского, вполне отчетливо прослеживаемая в фундаментальном сочинении «Религия и социализм» (1908), как и философская основа ее — эмпириокритицизм — вскоре была дезавуирована политиками куда более сильными и демагогами куда более искусными. Авторское название богословской работы о. Сергия Булгакова 1935 года о ценности человеческой индивидуальности перед лицом судьбы ⁶ — «Августинизм. Предопределение и самоопределение. Пролог на небе» — позволяет соотнести ее с темами полемики «по поводу Русского Фауста» и считать достойным завершением ее.

На сайте представлены следующие статьи:

• [1902 г.] А. В. Луначарский Русский Фауст

• [1902 г.] А. С. Волжский Торжествующий аморализм (По поводу «Русского Фауста» А. Луначарского)

• [1904 г.] А. В. Луначарский О г. Волжском и его идеалах

• [1904 г.] А. С. Волжский О любви к дальнему и о любви к ближнему

• [1904 г.] А. В. Луначарский Краткий ответ г–ну Волжскому

• [1904 г.] А. С. Волжский О реалистическом сборнике