От редакции
Доклад А. В. Луначарского, конспект которого мы публикуем, был прочтен в секции литературы, искусства и языка Комакадемии 31 октября 1929 г. Стенограмма его, озаглавленная «Социологические и патологические факторы в истории искусства», напечатана в «Вестнике Коммунистической академии» № 37–38 за 1930 год. Тем не менее мы считали нужным включить конспект доклада в публикуемое нашим журналом литературное наследие А. В. Луначарского.
Многие из частных положений сформулированы в конспекте по–иному, чем в докладе. Сжатость изложения иногда резче выделяет основную мысль.
Стенограмма доклада (как почти все стенограммы речей А. В.) не была выправлена им самим; точность стенограммы может быть проверена путем сличения с конспектом.
Не все материалы, собранные в конспекте, вошли в доклад. Так, здесь печатаются стихотворные переводы Луначарского из «Эмпедокла» и отрывки из «Гипериона» Гельдерлина; в докладе они использованы не полностью.
Конспект наглядно знакомит со способом работы Луначарского — исследователя и оратора. Широко распространены рассказы о необычайной легкости и быстроте, с какой А. В. писал статьи и готовился к выступлениям. Действительно, это было так. Но товарищи, вспоминающие об этой его черте, часто упускают из вида, что кажущаяся легкость была результатом огромной работоспособности, любви к труду и культуры труда, а не просто счастливой памяти.
В конспекте собран материал, свидетельствующий прежде всего о том, сколько литературных источников было изучено его автором для данной цели. Внешний вид конспекта носит следы многократных композиционных переработок (их можно проследить по переправленной нумерации страниц, вставкам и значкам на полях). В отдельных местах видны тщательные поиски нужного слова, лучшей структуры фразы. Конспективно намечены и важнейшие пункты для произнесения доклада (важная, в этом отношении, метафора, два «финала» и т. д.). И только после того как закончена была вся подготовительная работа, в конце конспекта, в двух десятках слов написано «резюме» — краткое изложение темы. Во время выступлений А. В. имел перед глазами только краткий план и цитаты; полный конспект оставался дома — его роль оканчивалась вместе с завершением подготовительной работы.
Доклад «Социологические и патологические факторы в истории искусства» вызвал острую дискуссию. С резкими возражениями выступил целый ряд ораторов, главным образом, литературоведов и искусствоведов; почти все они связывали эту работу Луначарского с его прошлыми позитивистскими ошибками в эстетике. При этом они подчеркивали употребление Луначарским авенариусовского термина «жизнеразность» (в докладе есть два абзаца, где он упомянут; в конспекте его нет вовсе). Однако, возражения были, в основном, построены на системе взглядов Переврзева и Фриче. Заключительное слово Луначарского почти целиком было посвящено поэтому критике вульгарного социологизма в речах оппонентов.
В «Вестнике Комакадемии» мы читаем примечание редакции:
«Прения по докладу А. В. Луначарского и заключительное слово докладчика будут напечатаны в следующей книге «В. К. А.».
Однако, товарищи оппоненты сами считали свои выступления неудачными, и, с согласия Луначарского, дискуссия осталась ненапечатанной.
Об этом особенно приходится пожалеть, когда встречаешь, например, в сборнике «Памяти А. В. Луначарского», изданном в 1935 г. Домом печати, среди ряда интересных воспоминаний (Ф. Кона, М. Эпштейна, А. Вышинского, С. Динамова и других товарищей) возобновление полемики против доклада со стороны одного из участников дискуссии. Мы говорим о напечатанном в сборнике выступлении И. М. Нусинова, в котором он повторяет, в несколько смягченной форме, то, что говорил и во время дискуссии 1929 г. Приводим соответствующие отрывки из его речи:
«Луначарский не говорил, как Плеханов, что исследование социолога начинается там, где кончается исследование биолога. Он пытался построить свою «биологическую эстетику, включая сюда и социально–биологическую» (Луначарский. Этюды. ГИЗ. 1922, стр. 53). Это, однако, не делало его биологическую эстетику менее порочной.
Ошибки у него шли по двум линиям: во–первых, по линии недооценки роли сознания для художественного творчества, во–вторых, по линии недоучета классовой обусловленности тех или других литературных явлений.
С первым вопросом связаны его утверждения о патологическом характере творчества. На этом утверждении по существу построена его работа о немецком романтике Гельдерлинге»
(И. М. Нусинов называет «Гельдерлингом» Гельдерлина: даже в этом он повторяет свое выступление 1929 г.).
«А. В. Луначарский правильно обращает внимание на то, какую роковую роль сыграли для углубления болезни этих писателей, для их гибели социальные условия, в которых они жили. Но он не делает отсюда всех необходимых выводов: во–первых, в какой мере благоприятные социальные условия оберегали бы этих людей от болезни и таким образом не только изменили бы характер их творчества, но бесконечно расширили бы их творчество; во–вторых, он не уясняет себе, что как раз та безвыходность, тот трагизм, которые характеризовали социальные группы Гельдерлинга, Достоевского, были причиной того, что люди больные могли стать писателями–художниками. Патология писателей оказалась наиболее пригодным аппаратом для отражения социальной патологии, если можно так выразиться. Что дело тут в социальных причинах, а не в каких–то патологических особенностях творчества, видно хотя бы из того, что все эти больные писатели выражали судьбу социальных групп, находящихся в трагическом тупике».
В предлагаемом вниманию читателя конспекте он найдет те правильные мысли, которые есть в этих «во–первых» и «во–вторых», — они принадлежат тов. Луначарскому. Нусинов взял на себя только неверную их интерпретацию.
«Крушение надежд эпохи бури и натиска привело к торжеству филистера среди бывших певцов бури и натиска в Германии. Гельдерлинг не стал филистером, рассуждал А. В. Луначарский, потому что социальное потеряло власть над его разумом. Восторжествовал гений по самой его природе. Именно поэтому Гельдерлинг не знал жалкого удела примирившихся филистеров».
Разумеется, у Луначарского мы не найдем ничего похожего на это рассуждение.
Наконец:
«Идеалистические ноты в оценке литературы и искусства прошлого, то, что критика подчас называла либерализмом А. В. Луначарского в отношении современных непролетарских писателей и художников, — все это субъективно было выражением прекрасной и гордой обиды социалистического человека, борца за социализм, на ограниченность классового, собственнического человека даже тогда, когда он гений».
Видите ли, И. М. Нусинов «защищает» Луначарского: извратив его мысли, он охотно признает в его докладе и либерализм и идеализм — но ведь он оставляет ему зато «субъективно» хорошие намерения!
Для более сильного эффекта И. М. Нусинов не преминул напомнить об ошибках А. В. Луначарского. Эти ошибки Луначарского, допущенные им в свое время, не только в области философии, но и в области эстетики, общеизвестны. Он долго оставался учеником Авенариуса в области эстетики. Но Луначарский честно и решительно преодолевал свои ошибки, чего, к сожалению, нельзя сказать о некоторых современных литературоведах, и его последние работы могут во многом служить примером марксистского анализа литературных явлений.
Здесь не место, однако, полемизировать с И. М. Нусиновым. Качество его собственных взглядов не требует пространной оценки. Они не отличаются от того, что он говорит обычно. По другим поводам в «Литературном критике» уже указывалось, (как упорно И. М. Нусинов не желает расстаться со своими вульгарно–социологическими навыками. Мы хотели только отметить, что простая добросовестность требовала бы от него изложения ответа покойного А. В. Луначарского на его полемику. И уж, во всяком случае, И. М. Нусинов располагал достаточным временем для того, чтобы прочесть доклад Луначарского и правильно рассказать о его содержании в своем выступлении — на вечере памяти Луначарского. Всякий, прочитавший доклад или даже конспект, убедится в том, что И. М. Нусинов этого не сделал. Он предпочел пересказать «своими словами» то кривое толкование, какое он давал докладу Луначарского шесть лет тому назад. Сверх того, он извлек несколько правильных мыслей Луначарского, выдал их за свои и выдвинул их как аргументы против сочиненной им самим «концепции» Луначарского.
А. В. Луначарский характеризовал свой доклад, как начало работы. В нем есть ошибки и неточности. Конечно, нельзя употреблять идеалистический термин «жизнеразность». Недостаточно подчеркнуто, что буржуазная социология (Дильтей) ничего общего с марксизмом не имеет (этого недостатка Нусинов не отметил). Конечно, неверно называть марксизм «социологическим материализмом». Но основной смысл этой работы Луначарского заключается вовсе не в «построении биологической эстетики», как это пытается доказать Нусинов, а в борьбе против схематического, мертвенного вульгарного социологизма, которому противопоставляются марксистский классовый анализ жизненных явлений во всей их полноте, марксистское изучение творческой индивидуальности.