После июльских дней 1917 года черносотенная керенщина неистовствовала: обыски, аресты, избиения, убийства стали обычным явлением; по улицам были расклеены наскоро напечатанные на машинке листки самого гнусного содержания, доказывающие, что Ленин и все большевики — немецкие шпионы, купленные Германией за большие деньги. Эти листки были за подписью Алексинского. Прокуратура, юнкера, полиция, солдаты наводили «порядок» по всему городу.
При таких условиях известие о том, что Владимира Ильича нет в Петербурге, внесло большое успокоение в ряды большевиков. Но где находился Владимир Ильич — этого никто не знал.1
Надежда Константиновна Крупская все время оставалась в городе, продолжала работать в культурно–просветительной комиссии Выборгского района и сохраняла внешне полное спокойствие. И только по печатавшимся по ночам на машинке статьям для «Правды» с рукописей, мелким бисером написанных на папиросной бумаге, можно было нам, немногим, близко к ней стоявшим, догадываться, что она находится в самом близком контакте с Владимиром Ильичем.
В то время я жил на Петербургской стороне, на Лахтинской улице, в двух шагах от квартиры Ленина на Широкой улице. В моей квартире, в небольшой комнате, жил тов. Луначарский.
Ко мне обратился, не помню, кто–то из товарищей с просьбой дать фотографический аппарат для съемки Владимира Ильича, которому нужна карточка для удостоверения. Снимать должна была одна наш партийный товарищ, которая, однако, понятия не имела о фотографии. Насколько мог, я ей объяснил все простые манипуляции и дал заряженный аппарат. Числа около 10 июля (по ст. ст.), точно не помню, мне прислали сверток с «домашними вещами», которые этот товарищ должен был передать Владимиру Ильичу. Условились, что она зайдет за ними на следующий день часов в 11 утра.
В ту же ночь поздно, часов около трех, в мою спальню вошли, стуча каблуками, какие–то люди с криком: «Кто здесь есть?» Я наскоро оделся. Оказывается, в квартире обыск. Обыскивают главным образом комнату тов. Луначарского: прокурор, милиция, у каждой двери по солдату с ружьем. К Луначарскому меня не пустили. В передней среди хлама нашли несколько десятков ученических географических карт. Как назло, оказалось… Германия. Дело в том, что я когда–то преподавал в частном реальном училище Чернодаева географию, и эти детские карты у меня остались. Несмотря на мои разъяснения, их забрали и отметили в протоколе…
У тов. Луначарского взяли много книг, рукописей и т. д., а сам он был арестован и увезен в «Кресты».
Во время обыска, который продолжался часа три, я вспомнил, что на диване в моем кабинете лежит сверток с «домашними вещами» для Владимира Ильича. Что было в свертке, я, конечно, не знал. А так как уверенности никакой не было, чтобы предохранить сверток от «досмотра», я просто на него сел и просидел не двигаясь в течение всего обыска.
Когда наконец «гости» ушли и увели с собой тов. Луначарского, я решил все же посмотреть, что за «домашние вещи» я так оберегал. Развернул и, к своему удивлению, увидел, что сверток состоял из целой кучи различных… париков, которые предназначались для Владимира Ильича при фотографировании, чтобы его нельзя было узнать на карточке!..
Когда на другой день за свертком пришла товарищ, которая должна была ехать снимать Владимира Ильича, я ей рассказал об аресте тов. Луначарского и о свертке «домашних вещей». Я помню, на нее это подействовало, и она, кажется, решила не ездить в этот день к В. И. Ленину…
Что происходило со съемкой дальше, мне неизвестно. Только аппарат был возвращен, и снимок не удался.
Несколько позднее, во время большевистского партийного съезда,2 который тогда же происходил на Выборгской стороне, перед началом одного из первых заседаний, часов в 6 вечера, ко мне подошел тов. Шотман и сказал, что надо ехать к Владимиру Ильичу и сфотографировать его. Мы тотчас же отправились: он поехал прямо на вокзал в Новую Деревню, а я сначала заехал с Выборгской стороны на Лахтинскую улицу за аппаратом, зарядил его и тоже отправился на вокзал. Когда я приехал, билеты уже были у Шотмана, и мы сейчас же поехали по направлению к Сестрорецку. Вышли на какой–то станции, не доезжая Сестрорецка, я даже не знал, что это за станция (Разлив), спустились куда–то вниз, отыскали какой–то дом.
Шотман ушел, а я ждал на улице. Он скоро вернулся в сопровождении молодого человека, который нес весла. Молодой человек и я со своим аппаратом уселись уже в сумерках в лодку, а Шотман остался. Плыли мы, как мне показалось, очень долго, ночь была теплая, но свежая. Местности я совершенно не знал. Тишина, ни живой души.
Наконец подъехали к какому–то берегу, прошли несколько пешком. Ровная, гладкая местность, покрытая скошенной травой; вдали видны яркие фонари — это станция Финляндской дороги, Белоостров.
На земле небольшая куча сена. Под ней что–то зашевелилось… Это и был знаменитый шалаш, в котором жили довольно продолжительное время товарищи и Ленин.
Сначала они в темноте приняли нас за чужих, но быстро меня узнали. Я вполз в шалаш, и мы там тихо беседовали. Я должен сказать, Владимир Ильич был совершенно хладнокровен и абсолютно спокоен, разговорчив, весел.
— Вы уж извините, пожалуйста, что у нас здесь нет таких культурных приспособлений, на которых можно было бы сидеть, — острил Владимир Ильич, когда я залезал в шалаш.
Он чрезвычайно живо интересовался всем, что происходило в Питере; тщательно и подробно расспрашивал о положении дел, о съезде. Когда я ему сообщил, что арестован на квартире Луначарский, он покачал головой.
Скоро совсем рассвело, на горизонте только–только показалось солнце. Мы выползли из шалаша, и я принялся за съемку; надо было торопиться. Должен признаться, что обстоятельства были не из благоприятных. Я захватил зеркальную камеру, которая работала только с моментальным затвором; наименьшая скорость — 1/10 секунды. Свет был слабый, недостаточный, обстановки никакой, штатива нет. Для съемки я ставил Владимира Ильича на колени, так как зеркальная камера устанавливается на руках без штатива, на уровне груди.3
Владимир Ильич, как видно из тогдашних снимков, — в парике и кепке, бритый, в каком–то невероятном одеянии. Узнать его по этим фотографиям очень трудно, что именно и требовалось для карточки на удостоверение.
Съемка кончена, я сейчас же поехал в Питер проявлять. Владимир Ильич передал мне большую статью, микроскопически, но удивительно разборчивым почерком написанную на папиросной бумаге.
Ехать до Питера вместе с многочисленными дачниками было весело и удобно.
Но в городе — хуже. Уже на вокзале в Новой Деревне я заметил шпиков, а у меня в руках довольно большой аппарат…
Несколько часов пришлось кружить по городу, прежде чем вернуться домой.
Лещенко Дмитрий Ильич (1876–1937) — член партии с 1900 г. В революционное движение вступил с конца 90-х годов. В 1905 г. работал в боевой организации по изготовлению и хранению взрывчатых веществ и снарядов, подвергался арестам и административной ссылке. В 1906 г. работал секретарем в редакциях легальных большевистских газет «Эхо», «Волна»; в то время В. И. Ленин жил у него на квартире. Участник подготовки и делегат V съезда РСДРП. В 1910–1911 гг. работал в редакции газет «Звезда» и «Правда». В 1917 г. работал с Н. К. Крупской в Выборгской районной думе секретарем культурно–просветительной комиссии. В последующие годы — на преподавательской работе. В 1923–1929 гг. — член Петроградского Совета.
