1920 28 июля
Два ярких впечатления были пережиты мною в последние дни: в воскресенье — лекция Луначарского и вчерашняя грандиозная демонстрация на Красной площади.
Лекция Луначарского «Толстой и Маркс» была прочитана в страшной духоте и давке переполненного зала Политехнического музея, я изнемогал от жары, но это не мешало мне с захватывающим интересом прослушать эту непрерывную двухчасовую речь — яркую, талантливую, дышавшую красотой внутреннего подъема. В сущности это была лекция о Толстом с точки зрения марксизма, далеко не исчерпывающая предмета и подходившая к нему с одной определенной точки зрения: идейной борьбы против «непротивленства». Толстовская проповедь рассматривалась как «пророчество», как социальное явление — классового протеста мелкобуржуазной массы против несправедливостей капитализма. Я не мог не согласиться с основными выводами лекции, ибо всегда разделял их: использование всей сложности капиталистической культуры, во–первых; необходимость и неизбежность насилия, во–вторых. Но я не мог согласиться с упрощением в оценке толстовской морали: правы были оппоненты Луначарского, когда они указывали на самостоятельное и могущественное значение морального момента: нравственный подъем отдельной личности до высоты любовного самопожертвования является параллельной и независимой задачей для каждого отдельного человека.
Вчерашняя демонстрация в честь 3-го Коммунистического Интернационала останется одним из самых интересных и сильных впечатлений моей жизни. Это была, действительно, историческая демонстрация: в течение 6 часов, под ярким солнцем и синим небом, бесконечной лентой в стройном боевом порядке маршировали красноармейские полки, коммунистические батальоны, вооруженные отряды Всевобуча, колонны допризывников, тысячи рабочих. Особенно блестящим было движение командных курсов, достигших всей высоты военной техники, особенно интересным — дефилирование женских и юношеских полков, которые наглядно говорили о могучих резервах, о том, «кому принадлежит будущее». Не менее интересна была пестрая масса иностранных делегатов, которая заполняла трибуны, — эта разноязычная, разноплеменная среда, в которой было нетрудно уловить характерные черты национального облика — и «чопорных англичан», и белокурых скандинавов с их неизменными трубками, и жителей Востока с их чалмами, халатами и барашковыми шапками. В рядах демонстрантов было мало проявлений внутренней жизни — одушевления и кликов восторга, и в этом смысле демонстрация резко отличалась от обычных стихийных массовых выступлений; перед зрителями проходила масса, организованная в железные рамки боевой государственности, подчиненная военному строю и военной команде, послушная единой организующей и направляющей власти. Это был мощный и красивый апофеоз коммунистической государственности, в этом была ее особенность и историческое значение.
