Комната в Зимнем дворце.
«Не думал, когда писал эти строки, что буду читать их в Зимнем дворце.»
Это говорит большой, весь белый, старик, с длинной бородой.
Стихи, которые он читает мне, звенят и режут. Они полны стальных отблесков, мускулисты, свежи, задорны и крылаты.
Эти стихи — искусная, любовная, порой одухотворенная переделка афоризмов Фридриха Ницше.
Ницше борец против жалости, апостол смелости, всеобщей переоценки, стремительного порыва вверх к лучшему.
Ницше также империалист, аристократ, ненавистник «тарантулов», плебеев.
Однако, старый поэт, сидящий против меня, подошел к нему умело: он взял у немецкого мудреца всё юное, воинственное, орлиное разрушительное и творческое, минуя то специальное злоупотребление, которое Ницше, невольно поддаваясь гипнозу наступающей власти империализма, делал из своего арсенала страстей героизма.
Что тут удивительного? Есть две силы — подлинная, решительная, сознательная и беспощадная: империалистическая крупная буржуазия и социалистический революционный пролетариат; та и другая идут не робея к определённой цели — диктатуре, пересозданию всего мира, согласно каждая своему принципу.
Ницше пел хвалу грозной и бурной творческой силе. поэтому из него легко сделать оружие пролетариата. Под его звучные, гордые марши можно побеждать. Почему начавшему побеждать пролетариату не конфисковать в свою пользу эту боевую музыку?
Старик говорит мне:
«Ницше думал, что человек — существо переходное от животного к лучшему и высшему типу, что человек превращается в сверхчеловека. Основные черты этого сверхчеловека — огромная сила воли, прямота, душевная ясность, коренная весёлость, отсутствие сентиментальности, широкие цели и мужественность в отношении к себе, другим и миру. Сверхчеловек — великий великолепный воин, отважный разрушитель, дерзкий строитель, революционер до кончиков ногтей. Самый близкий к сверхчеловеку тип создаётся в России, это – большевик. У новгородцев в их вольной республике крайние левые тоже назывались большевиками. Каково бы ни было историческое происхождение этого слова, но в нём есть ширь, гордость и рядом с ним слово «меньшевик» дает представление чего–то сморщенного, приникшего, мизерного.»
Он задумался на минуту. Вдохнул, продолжает:
«Я стар и скоро умру. Но глаза мои видели зарю нового мира. Как бы ни прожил я мою жизнь, знаю одно: я умру счастливым видя победу настоящей свободы. Я хотел бы в последние годы всеми силами служить восставшему народу в его решающий борьбе.»
Я жму руку старцу.
Это известный писатель — Иероним Ясинский.
Может быть раздадутся протесты? На лицах появится гримасы? Тогда–то он писал то–то... Тогда–то он писал там–то.
Пустое. У него были ошибки, он бывал в чужой лагерях и всё–таки честь ему, старому литератору, который как древний Симеон берёт на руки новорождённую свободу и поёт ей песни, глотая искренние слёзы и повторяя великое «Ныне отпущаеши».
А вы, безукоризненные, вы народники, вы марксисты, стыдно вам, отвернувшимся от народа в этот тяжкий час риска и неоконченной победы.
Революционный Кронштадт призвал старика Ясинского к себе, и в ту минуту, когда я пишу эти строки, слушает песни его старости, помолодевший и омытой под влиянием бури великой пролетарской весны.
Согласно притчи евангельской многие званные не пришли на пир пролетариата, он пошел по дорогам и скликает прохожих, прохожие приходят и приветствуют его в дни его исторических именин.
Истинно говаорю вам: придут к нему иные отвергнутые, которые с ним соберут себя и станут драгоценными помошниками обездоленного класса, предательски покинутого своими офицерами в час решительного боя.
Иероним Иеронимович, привет вам в наших рядах.
