О быте

Мы вплотную подошли к вопросам быта

Я не случайно избрал тему о быте. Я выбрал эту тему потому, что многократно в Москве и в целом ряде городов РСФСР самая разнообразная публика требовала от меня доклада именно на эту тему. Большой интерес к этой теме является, с моей точки зрения, совершенно объяснимым и даже закономерным. Можно заранее предсказать, что к тому времени, когда мы начнем более или менее устраивать нашу общественную жизнь, вопросы быта начнут выдвигаться на первый план. Пройдет год — два, и эти вопросы станут на самом первом месте всего нашего строительства, потому что настоящая цель революции есть именно полное пересоздание быта.

Революция — единое сложное явление, включающее в себя несколько весьма знаменательных отдельных моментов.

Политическая революция больше всего бросается в глаза. С ней связана военная борьба, которая завершается таким необыкновенно эффектным явлением, как переход власти из рук одного класса в руки другого класса; но она является только предпосылкой подлинной революции, за которую ведется борьба. Политическая революция — захват власти — не является для нас целью. Мы, коммунисты, вообще не считаем установление той или другой государственной формы целью социальной революции, ибо конечная цель нашей революции — полное разрушение государства, уничтожение всякой власти одних людей над другими людьми.

Мы представляем себе коммунистический строй, как строй безгосударственный. Уже отсюда совершенно ясно, что политические цели не могут быть нашими конечными целями. Новый класс–диктатор, пролетариат, опирающийся на крестьянство, берет власть не ради самой власти. Наоборот, он берет ее для того, чтобы как можно скорее выпустить ее из рук, чтобы, как говорил Энгельс, использовать ее в качестве инструмента, в качестве орудия производства и поскорее «отправить всю государственную машину туда, где ей будет тогда место, рядом с прялкой и бронзовым топором». Рабочий класс берет в свои руки власть для того, чтобы при ее помощи произвести социальную революцию.

Коммунизм имеет своей целью изменение порядка производства и распределения благ. Он хочет вырвать уже теперь гигантские и все растущие орудия производства из рук господствующих эксплоатирующих классов, наладить плановое, т.–е. на основах науки, хозяйство, закономерное, урегулированное производство благ и справедливое распределение их между всеми членами человеческого общества.

Но и эта цель, эта грандиозная хозяйственная задача, разрешения которой мы еще далеко не достигли, в то время, как политические наши задачи мы уже выполнили, и она не является окончательной, ибо человек живет не для того, чтобы хозяйствовать, существует не для того, чтобы работать; наоборот, он хозяйствует, он работает для того, чтобы существовать.

Когда Карл Маркс определял критерий, т.-е, мерило высоты данного общественного строя, он сказал, что «таким мерилом является то, насколько данный общественный строй обеспечивает максимальное развитие всех заложенных в человеке возможностей». Стало быть, само хозяйство — то, как производит человечество необходимые материальные блага для своего существования и как оно их распределяет — имеет смысл только с той точки зрения, насколько оно позволяет организовать счастливую, упорядоченную братскую жизнь людей, дает возможность всем талантам, дремлющим в человеке, развернуться широко в творческую, торжественную, блистательную жизнь. А вот эта–та самая жизнь, эта жизнь, как самоцель, и есть быт.

Следовательно, политика является орудием для совершения хозяйственного переворота, хозяйство является базой для переворота бытового, для изменения повседневного существования каждого человека.

Политические задачи в значительной мере нами уже выполнены. Мы уже доказали, что мы хозяева в нашей стране. Мы уже не позволяем никому оспаривать то, что рабочие и крестьяне в пределах СССР являются хозяевами. Но, завоевав это право хозяйствовать, мы должны еще его и осуществить, то–есть мы должны научиться организации хозяйства и реально это планомерное хозяйство осуществлять.

И Ленин учил нас: политическая революция может произойти в несколько дней, если она хорошо подготовлена историей, — это дело военное, дело победы одних сил над другими, но хозяйственная революция — переделка всех имущественных отношений, новый порядок производства, новый порядок распределения благ — требует многих и многих лет. Владимир Ильич говорил: если мы 10–20 лет сможем сохранить смычку с крестьянством и, опираясь на поддержку крестьянства, итти по пути нашего строительства, то мы, несомненно, обеспечим осуществление социализма.

Прошло почти 10 лет, мы видим, что 5–10 лет такой же борьбы надо еще выдержать. Но если хозяйственные задачи мы далеко не выполнили, то все же очевидно, что мы не даром израсходовали предшествующие годы, что перед нами хорошие перспективы на будущее, и это дает нам право говорить и о бытовой революции; мы подошли вплотную к тому, чтобы внимательно исследовать быт и сознательно вмешаться в этот быт для того, чтобы постепенно придать социалистический характер быту рабочих, быту крестьян и быту, в широком смысле слова, обывательскому.

Что такое быт?

Что мы разумеем под словом быт? Мы выделяем из всех областей нашего существования государственную жизнь и хозяйственную жизнь; за вычетом этих двух сфер мы получаем быт.

Пользование избирательным правом, работа в качестве выборных агентов общества, нашего государства, — все это относится к государственной жизни. Конечно, это тоже имеет отношение к быту, но косвенное.

Поскольку рабочий работает у станка, крестьянин за плугом, поскольку тот или другой интеллигент учит, лечит или сидит в какой–нибудь канцелярии и т. д., — это относится к его хозяйственной работе, к исполнению профессиональных, общественных обязанностей.

Поскольку он находится в своей квартире, поскольку он отец, муж, член семейного уклада, поскольку он использует получаемую им зарплату для своего существования, поскольку он организует свой отдых, свое самовоспитание, свое продвижение вперед — все это относится уже к его быту.

То, что до сих пор называлось частной жизнью, не может от нас ускользнуть. Именно в переводе на светлые разумные рельсы того, что называется частной жизнью — житье–бытье, как выражался Леонид Андреев — в этом и заключается последняя цель революции, ее основное, самое высокое достижение. Но здесь стоят перед нами и самые большие трудности.

Нам говорят иногда, что эти бытовые условия стихийны. «Если можно изменять государственный порядок — возражают нам — если на хозяйство можно воздействовать через командные высоты, то на быт воздействовать крайне трудно», и прибавляют: «государственные порядки можно изменять декретами, хозяйственные порядки — организацией труда и распределения, а бытовые порядки коренятся глубоко в истории инстинктов и предрассудков, коренятся настолько глубоко, что на чих почти нельзя воздействовать».

Но мы на это отвечаем: как раз именно наша революция, которая представляет собой максимум вмешательства сознательности в стихию, которая, как весь марксизм, является в высокой степени чуткой и организованной деятельностью на основе глубочайшего анализа и понимания действительности, — как раз эта революция не позволяет нам отмахнуться от чего бы то ни было, как от чего–то стихийного, само по себе происходящего, а обязывает нас вмешаться и в эту область с максимумом сознательности.

Поэтому, в эти текущие годы — в 9-й и 10-й год после Октябрьской революции — перед нами встает задача — понять важнейшие процессы, происходящие в нашем быту, и постараться на них воздействовать целесообразно и сознательно.

Запросы, с которыми со всех сторон обращаются к нам — ко мне и другим товарищам, работающим в области культуры, просьбы высказать наше мнение по этому вопросу, колоссальное внимание, которое уделяется ему, и огромное количество публики, слушающей эти доклады, показывают, что мы соприкоснулись с этим вопросом вплотную.

Семья

Из перечисленных вопросов, бесспорно, самым основным, самым капитальным, самым неотложным является вопрос о семье.

Из всех вопросов, которые не входят в государственную жизнь, не входят в общественно–экономическую жизнь, являются частью частного быта, вопрос о семье является самым важным. Почему? Потому что в то время, как он не относится к политической жизни, не относится к государственной жизни, к общественно–экономической жизни, к хозяйству, он вместе с тем, при неправильном его решении, сводит на нет все политические и экономические завоевания. Ибо вопрос о семье есть вместе с тем и вопрос о продолжении рода человеческого, вопрос о грядущем поколении.

Вообразите себе, что революция подняла бы сознание граждан до чрезвычайно высокого уровня, что она удовлетворительно разрешила бы целый ряд вопросов, но что она поранила бы воспроизведение жизни, рождение нового поколения, что она нанесла бы ущерб рождению детей; представьте себе, что рождаемость уменьшилась бы, что дети рождались бы хилыми, получали бы неправильное питание с первых же дней своего существования, что они калечились бы, оставались бы беспризорными. Разве мы не должны были бы проклясть такую революцию? Разве мы не должны были бы сказать, что вся она есть сплошная ошибка? Ведь наша революция сделана не столько для нас, сколько для детей наших. А их рождение, их нормальное воспитание обеспечены? Как ответила революция на центральный вопрос о продолжении жизни наших народов?

Мы знаем, как ответила на этот вопрос буржуазия. Она ответила созданием довольно прочной буржуазной парной семьи — отец, мать, дети, — парной семьи, которая на наших глазах подвергается разложению. В дальнейшей эволюции буржуазное общество пришло к такому повышению эгоистического чувства взрослых людей, к такому стремлению оградить себя от жертв во имя детей, что действительно поранило дальнейшее продолжение человеческого рода. Наиболее передовая и типичная в этом отношении буржуазная страна — Франция, в особенности сейчас, после войны, переживает демографическое усыхание. Население Франции стало уже катастрофически уменьшаться и пополняется иммиграцией негров, славян и других иностранцев.

Как мы решаем этот вопрос? Обеспечено ли, что грядущие поколения пойдут за нами, что они здоровы, бодры и возьмут из наших рук наше знамя, что они будут продолжать то строительство, ради которого мы принесли такие жертвы?

Переписи, которые до сих пор были у нас сделаны, позволяют предполагать, что и та всесоюзная перепись, которую мы проделали, даст по разработке материалов утешительные результаты.

Вы знаете, что в результате империалистической и гражданской войны рождаемость понизилась, детская смертность повысилась, и что в этом году мы имеем убыль имеющих поступить в школу детей восьмилетнего возраста почти на 50%. Но теперь это уже выравнивается, рождаемость повышается, смертность понижается и мы уже попали в такую полосу рождаемости, которая равна или приблизительно равна рождаемости 1913 г.

Но мы должны помнить, что это повышение рождаемости происходит благодаря крестьянству. Крестьянство еще не затронуто в такой мере псевдо–революционными идеями, чтобы отражать их в своем семейном быту. Оно заключает браки и размножается так же, как и раньше.

Вероятно и сейчас в нашем крестьянском быту существует огромная детская смертность, которую показывает статистика деревенского населения; но существует также и колоссальная рождаемость, которая покрывает эту громадную детскую смертность и дает значительный приплод.

Коммунизм и свободная любовь

Но если мы спросим себя, какие же идеи идут в деревню от нас? Чем мы — рабочие и трудовая интеллигенция — заражаем деревню, как наши идеи, когда они дойдут туда, отразятся на быте деревни?

Мы должны сказать, что здесь есть известное основание для тревоги.

Если мы учтем отдельно — а мы, вероятно, сможем это сделать путем всесоюзной переписи — демографическую линию в нашем пролетариате и в нашей трудовой интеллигенции, то я боюсь, что мы должны будем констатировать понижающуюся линию рождений; мы должны будем констатировать здесь болезненное стремление родителей оградить себя от рождаемости детей, которое обеспечило бы действительно пропорциональное продолжение жизни наших народов. К этому нужно отнестись с величайшим вниманием.

Мы видим, что неизбежно происходящая после революции ломка старого уклада вызвала у нас новый взгляд на семью. Он считается часто якобы правоверным — марксистским, — но мы должны признать его опасным, и партия должна выразить свой протест против него.

Эта точка зрения, которая без обиняков обвиняет длительную парную семью, гласит следующее: муж, жена, дети, — муж, жена, которые рождают и воспитывают детей, это — буржуазная штучка. Уважающий себя коммунист, советский человек, передовой интеллигент, подлинный пролетарий должен от этой буржуазной штучки предостеречь себя. — «Социализм, — говорят такие «марксисты», — несет за собою новые формы общения мужчины и женщины — именно свободную любовь. Сходятся между собой мужчина и женщина, живут пока друг другу нравятся, разонравившись — расходятся; сходятся на сравнительно короткий срок, не создавая прочного хозяйственного уклада; и мужчины и женщины свободны в этом отношении.

Это есть переход к той широкой общественности, которая сменяет маленькие обывательские уголки, эту обывательскую квартиренку, этот домашний очаг, вот эту заскорузлую семейную единицу, выделяющую себя из общества». — «Подлинный коммунист, советский человек, — говорят они, — должен остерегаться парного брака и стремиться удовлетворить свои потребности путем «changez vos dames», как говорят в старой кадрили, известной переменой, свободой взаимоотношений мужей, жен, отцов, детей, так что не разберешь, кто к кому и как точно относится. Это есть общественное строительство». Разберемся, подойдем поближе к этому.

Что мы сохраняем из буржуазного парного брака и что считаем специфически буржуазным в этом парном браке?

Буржуазным, отрицательным, абсолютно для нас неприемлемым в этом парном браке является неравенство мужчины и женщины. Вот основа буржуазной семьи, по которой мы бьем непосредственно. У буржуазии есть свое законодательство, свой политический строй и т. д., и будь то семья банкира, профессора, мелкого чиновника или пролетария, семейный уклад базируется на буржуазном законодательстве, а это буржуазное законодательство в европейских странах еще хуже, чем старое царское законодательство в России.

Вот что гласило царское законодательство о том, что я называю политической стороной семьи: жена обязана повиноваться мужу, как главе семейства, пребывать к нему в неограниченном послушании, оказывать ему всяческое угождение, обязана преимущественным повиновением его воле. При переезде куда–нибудь мужа, жена должна следовать за ним. Она не может наниматься ни на какую работу без специального позволения мужа. Как видите, в буквальном смысле слова — рабство.

Когда мы подходим к более близкому анализу того, что муж может делать с женой по царскому законодательству, то мы видим, что он, считая ее своей собственностью, мог применять к ней в случае, когда считал ее виновной, всякие меры репрессии: бить жену, держать ее впроголодь, запирать и т. д. Жена не имела права ни в коем случае на это жаловаться. Если бы он сломал ей руку или проломил череп, жена имела бы право жаловаться, — это уже касалось прокурора. Пока этого не случилось, до тех пор ничего нельзя сделать. Если следствие констатировало, что побои мужа приняли характер истязаний, суд имел право вмешаться. Если же это не истязание, а муж просто «поучил» жену плеткой, то это, так сказать, в порядке нравов и вполне допустимо.

Если жена хочет уехать от мужа, поселиться в другом месте, она не может — муж приказывает, жена не может выбрать себе местожительство там, где она хочет. Жена хочет работать, учиться, — муж может ей запретить. Западно–европейское законодательство — скажем, французской буржуазной республики, идет еще дальше, оно прибавляет еще один параграф: если муж внутренне убежден, что жена ему изменяет, он может ее убить. Многие юристы спрашивали: ну, а если жена внутренне убеждена, что муж ее изменяет ей, может она его убить? Нет. Жену за это посылают на каторгу и т. д., а мужа оправдывают, он защищал свои имущественные права. Его жена осмелилась пойти против его имущественного права; он может ее убить, это — его власть в доме.

Этот политический порядок семьи, то, что в семье есть глава, что семья, — не соглашение, не трудовой союз, — это мы считаем буржуазной чертой семьи.

Как была организована буржуазная семья в хозяйственном отношении?

Муж имел общественную работу — будь то политическая деятельность, будь то служба, работа на фабрике, а жена занималась домашним хозяйством, т.–е. она была водворена в страшно узкий, идиотически–узкий круг интересов: она была завалена грязным бельем, приготовлением пищи в переполненной копотью кухне, заботами о маленьких детях и т. д. Она была загружена всем этим так, что думать о своем развитии, думать об общественной деятельности, ей совсем не приходилось. Замечательно, что даже дворянство, которое опиралось на крепостной труд и где женщина, имея достаточное количество крепостных слуг, так же, как и мужчина, могла быть освобождена от узкого круга домашнего хозяйства, и оно приходило к такому, можно сказать, «мужицкому» выводу, что — «пока девушка — есть свет в глазах, а стала бабой — кончено, раба!» Даже Толстой, изобразивший дивный образ свободной дворянской девушки, Наташи Ростовой, говорит, что когда она вышла замуж, то пеленки завесили свет, грязные ребячьи пеленки — и нечего с нее больше спрашивать.

Против этого уклада, в котором на долю мужчины падает культурный, прогрессивный труд, а на долю женщины — расщепленный, неэкономный, притупляющий, мы протестуем, как против буржуазного.

Но протестуем ли мы против парной семьи, когда муж и жена говорят: мы любим друг друга, уважаем, заключаем длительный союз на много, много лет, пока его не разрушит что–нибудь особенное, хотим жить вместе, делить все радости и горести, помогать друг другу, рожать детей, растить их, — вот это буржуазно или не буржуазно? Я считаю, что как теперь, так и в социалистическом строе может быть такой семейный уклад, могут быть такие пары, связанные на много лет.

Но могут быть и другие условия — люди могут сходиться и расходиться; это зависит от случая и от темперамента. Один нашел подругу, друга на всю жизнь, а другой не нашел; у одного такой темперамент, такой уклад характера, что он особенно большое счастье получает от серьезного жизненного строительства в глубоком в специально–выращенном союзе с другим человеком, а другой предпочитает блестящий, мимолетный переход от одного к другому.

В социалистическом обществе возможно и то, и другое, а в нашем обществе переходного периода? — Нет. В нашем обществе единственно правильной формой семьи является длительная парная семья.

Мы должны сказать, что лишенная своих буржуазных черт — командования мужчины и погребения женщины под бременем домашнего хозяйства, — лишенная этих черт парная семья, длительный союз во имя общего строительства жизни, рождения и воспитания детей есть единственная форма, которая нам нужна. И тот, кто хочет до конца выполнить свой долг — и политический, и рабочий, и человеческий, — должен основать именно такую семью.

Почему? При социалистическом строе мы можем сказать: обществу безразлично, как вы любите друг–друга, — любите, как вам хочется, а дети, которые от этого родятся, будут обеспечены самим обществом. Вот в чем особенность социалистического строя, вот что он сможет сказать нам. Не важно, как ведут себя отцы и матери. Родился ребенок, — общество его берет, те, у кого родительских чувств нет, могут о нем и не заботиться. Но мы сейчас не можем так сказать. Мы не можем сказать: граждане и гражданки, сходитесь, размножайтесь, мы о ваших детях позаботимся. Не можем. Мы в этом году 46 миллионов, — значительную часть нашего бюджета по РСФСР, чрезвычайно отягощающую и отражающуюся на всем деле народного образования, — тратим на содержание государственных сирот. Наши детские дома и сейчас экономически и педагогически неудовлетворительны, — a y нас сотни тысяч детей, столько же, сколько мы приютили, бегают еще по улицам в качестве беспризорных полуживотных, и мы не можем, мы не имеем средств их поймать, приручить и сделать их нормальными государственными детьми.

Можем ли мы при этих условиях говорить: плодитесь и множьтесь, мы позаботимся о детях? — Не можем.

Какое значение, какую цель может иметь революция, если она поранит деторождение, если уменьшит его, если будет оскудевать человеческий поток, если детей будет рождаться все меньше, если детей не будут кормить, если будет все больше и больше распространяться аборт, если беспризорность будет как парша разъедать наших детей? Зачем вся революция? На ком будет лежать, главным образом, в ближайшие годы тяжесть по воспитанию детей? — На родителях.

Советское правительство обязано сказать буквально всем: обязанность воспитывать детей, подрастающее поколение, на девяносто девять сотых лежит на родителях. Что следует из этого? Вспомним то, что Владимир Ильич называл пресловутой теорией «стакана воды». Некоторые передовые товарищи (среди них были и коммунисты) говорили: у нас все не по буржуазному. У буржуазии любовь — ухаживание, всякая романтика, вся эта домашняя пошлость семьи, верность друг другу, дети. Мы становимся на новую точку зрения. Мы отрицаем романтическую ценность любви, мы отрицаем эти тяжелые оковы. Любовь, это — вещь простая, вещь физиологическая, продиктованная природой, и нам также легко удовлетворить свои любовные вожделения, как выпить стакан воды. Вот что значит теория «стакана воды», теория глубоко эксплоататорская, теория мужской подлости.

Само собой понятно, никакой подлости, в том числе и мужской подлости, революция потерпеть не может. Мужчина не страдает от полового акта, для него это то же, что «выпить стакан воды». Женщина, выпив стакан воды, ничего от этого не потерпит, а от полового акта у нее бывают дети. Вот дети и есть центральное место всего вопроса.

С точки зрения мужской, грубой эксплоататорской, пошлой мужской точки зрения, мужчина «выпил стакан воды» и ждет, когда ему опять пить захочется, а женщина должна воспитывать всех детей Республики. Можем мы стать на ту точку зрения, что все дети, которых не может воспитывать государство, должны воспитываться матерями? Всякому бросается в глаза, что это нелепость. Женщина физически слабее, ей труднее найти заработок; беременность, кормление урезывают ее в этом отношении, ушибают. И, стало быть, если бы мы повесили женщине на шею все будущее нашей революции и наших народов, то, конечно, мы были бы мерзавцами и глупцами. Мы поставили бы под вопрос все наши завоевания, так как государство не может обеспечить детей.

На ком должна лежать забота о детях? На матери и на отце. Чтобы воспитать детей, поставить их на ноги, надо минимум 15 лет. Значит, брак должен быть длительным парным браком. В московской «Вечерней газете» было написано, что по радио передавался мой доклад, где я говорил об этом же, и какой–то рабкор не понял — какой такой парный брак? Конечно, брак должен быть вдвоем: как будто одному это нельзя и втроем тоже делать нечего. Я удивляюсь, что журналист не поспешил разъяснить такое нелепое недоразумение. Конечно, бывает брак втроем, многоженство и многомужество, беспорядочные половые сношения и т. д. Мы знаем, что такое длительный парный брак, когда мужчина и женщина дают друг другу руки и говорят: мы обязуемся во имя того, что мы друг друга любим, заключить длительный союз, чтобы вырастить наших детей. На ближайшее будущее это единственная форма брака, которая гарантирует расцвет наших народов. От этого никуда не уйдешь.

Но если мы должны сказать, что плохим коммунистом, плохим советским гражданином, плохим строителем является тот, кто «порхает с цветка на цветок», не заботится о будущем поколении, то не очень далеко от него ушел и тот, кто, пользуясь таким правилом, о котором я сейчас от имени партии говорю, поворачивает к буржуазному браку.

Встречаешь иногда такого советского человека и коммуниста, который говорит: я на эту удочку не попался; у меня жена, дети, я могу сказать, что долг в этом отношении исполняю. — А присмотришься к его хозяйственному и домашнему укладу, и оказывается, что он–то ведет общественную жизнь, а жена погибает в домашнем хозяйстве. Это никоим образом не есть правильная форма семьи.

Мужчина должен уважать свою жену, заботиться о том, чтобы воспитать в ней общественного человека. Поэтому наша семья должна быть организована так, чтобы обязанности общественные и семейные были распределены более или менее поровну. Мне в таких случаях подавали записки: что же, люльку качать? Конечно. Если я пришел в квартиру к товарищу и увидел, что мужчина с бородой по пояс качает люльку потому, что жена его пошла на собрание или учиться, что бы я мог сказать? Только пожать ему руку, как честному ленинцу. Такие браки, в которых не делается разницы между мужчиной и женщиной, в которых поровну распределяются обязанности, мы должны признать соответствующими нашему идеалу. К этому мне придется еще вернуться, когда я буду говорить специально о бытовом положении женщины, и тогда я цитатами из Ленина еще раз подчеркну, что это единственно ленинское, истинно–коммунистическое разрешение семейного вопроса. Сейчас я должен перейти к некоторым другим проблемам, связанным с семьей.

Новый закон о браке и разводе

Вы скажете мне: вы заботитесь о прочности семьи, а между тем, разве вы сами на той сессии ВЦИК, где не без дебатов проходило законодательство по этому вопросу, не устанавливали окончательно закон о фактическом браке, о праве на развод? Разве ваше право на свободный развод не нанесет удар топором по семье? Вы сами себе противоречите.

Наиболее остроумную, наиболее эффектную критику Наркомюста и вместе с тем политики нашей власти, нашего правительства, выразил Демьян Бедный в великолепной брошюре „Всерьез и… не надолго, или советская женитьба“. Я приведу эту выдержку (это не скучно, так как Демьян Бедный пишет хорошо). Это самое острое, что было сказано по этому вопросу:

А наш Нарком’юст зарвался вперед,

Испек пирог из недоспелого теста,

Не удержался от крайне–левого жеста,

Позабыл, сколь терниста наша стезя

И что выше некоего места

Подпрыгнуть нельзя.

Есть предел всякой возможности.

Не надевайте розовых очков.

Поменьше скачков.

Побольше осторожности …

Не поглядишь, на чем сидишь, —

В беду угодишь.

Новый закон о браке, семье и опеке

Пригодится — не знаю, в каком веке.

Его грех основной,

Что он слишком головной,

Что его творцами начисто забыта

Вековая устойчивость деревенского быта:

Этого быта не сдвинешь с места

В два присеста.

Надорвешь кишки —

Это не смешки.

Нельзя искать с деревней смычки,

Махнув рукой на деревенские привычки.

В городах — советские обряды,

В городах — красные парады,

В городах — высокие эстрады,

В городах — законодательный галдеж,

В городах — яркость жизни узорная.

А деревня то что ж? —

Сирота беспризорная?

Непряха,

Неряха,

Недотыкомка грязная,

Бестолковая дура несвязная,

Не могущая счесть, сколько дней есть в неделе?

Ой–ли так в самом деле?

Будем мы дураки–дураками,

Если мы проглядим в деревенском быту

Всю обрядность его и его красоту,

И ту строгость уклада, что ковалась веками:

Расшатать его в миг,

Не поставив его на основу

другую…

Из каких это книг

Можно вычитать ересь такую?

Жизнь крестьянская вся — беспрерывный обряд.

Мужичок дожит рыхлые борозды вряд,

Сеет, жнет ли, молотит ли хлебец в овине,

Топором ли стучит по промерзлой осине,

Соху ладит, скотине ли корм задает,

Над бедой ли мудрит головою кручинной,

Сына женит ли, замуж ли дочь выдает, —

Все в нем дышит обрядностью чинной!

*

Нет, друзья из Наркомюста,

Мужик — не дикая капуста,

Не крапива, которой удел — пустыри:

Что с ней хошь, то твори.

Не обжечься бы нам у этой крапивы.

Не теряйте перспективы!

Мужик для амбара замок заказывает:

Вор подойдет „под замок“, так ответит за

„взлом“.

И дела все свои мужичок завязывает

Настоящим, крепким, мужицким узлом.

Женит сына — сноха чтоб была не ледащая

И чтоб свадьба, понятно, была „настоящая“,

Чтобы гости все чинно и пили и ели,

Потому что не чорт венчал вокруг ели.

И не ведьма кропила веником в бане.

Если поп „окрутить“ не может, как ране,

Пусть окрутит Совет.

Шут ли в них — в аналое, в иконе!

Важно то, что „сомнения нет“, —

Важно то, что парнишка „в законе“.

А закон должен стягивать крепко семью,

Как железный обруч деревянную бочку.

— „Для того–ль, скажем, замуж я дочь выдаю.

Чтоб она проспала с муженьком одну ночку,

А на утро, забравши подушку свою,

Адью?!

Дорожка обратно к папаше — свободная!“

Мужику чехарда наша бракоразводная

Не совсем по нутру.

— „Семья на ветру.

Развалилась от первой уже непогоды.

Чорт побрал бы их, легкие эти разводы!“

Нам к закону прибавить бы крепости,

Мы ж додумались явно до пущей нелепости:

Увязался за бабьим хвостом —

Под любым венчайся кустом.

Гражданка лягушка с гражданином раком,

Поздравляем с „фактическим браком!“

Мужик не снесет такого беззакония:

— „Обзаконю детей у отца Антония!“

Оказывается, что мы повернем мужика к церкви. Но вдумавшись, мы увидим, что при всем своем таланте и уме Демьян Бедный не попал в цель. Он говорит, что мужик хочет, чтобы свадьба была настоящая, хочет обвенчаться у „отца“ Антония. Сделайте одолжение! Никто не запрещает венчаться у о. Антония. Хотите петь подблюдные песни, хотите расплетать невесте косу, хотите, чтобы подружки рыдали, хотите, чтобы жених нанес символический удар по плечу невесте — пожалуйста, это не запрещается, хотя, по правде сказать, не знаю почему Вересаев так восхищается этой свадьбой, которая целиком является символом передачи девки в рабство в чужую семью, и ничего в ней красивого нет.

В чем разница между новым законом и старым?

В том, что раньше, если бы девушка пришла к судье и сказала ему: вот от такого–то парня у меня ребенок, а воспитывать его он не хочет, — и стала бы требовать помощи на воспитание этого ребенка, то нарсудья должен был бы спросить: а в ЗАГС’е ты зарегистрировалась, бумажку имеешь? — Если бы девушка ответила: нет, не имею, — он должен был бы сказать в ответ: раз нет бумаги о регистрации, мы этого брака не признаем, иди куда хочешь.

Сейчас судья спросит только: „а можешь ты доказать, что этот парень вступил с тобой в фактический брак? И если она скажет: да все село знает, я с ним живу, то дело кончено — плати алименты.

Значит, новый закон не задевает церемониал, безразлично какой и какие угодно свадьбы и браки. Нам не важен больший или меньший церемониал. Мы говорим: хоть ты и без „крепости“ венчался, но если есть ребенок — содержи его, не смей подкинуть его обманутой матери. Мы говорим: каковы бы ни были формы брака, но если у девушки есть ребенок, то тот, кто является его отцом, должен его содержать. Меня удивляет, что Демьян Бедный этого не уразумел. А если бы мы не приняли этого закона, то это значило бы, что ребенок, который появился на свет, ни в чем не виноватый и во всем равный другим детям, но не „обзагсенный“, висел бы только на шее матери, а если он „обзагсен“, то тогда и на шее отца.

Привиллегированные „законные“ дети и не–привиллегированные „незаконные“ дети — может с этим примириться рабочая мысль? Можем мы пойти на это? Никогда. Поэтому какие бы ни были дебаты во ВЦИК’е, он непременно решит, что дети от фактического брака также имеют все права на заботы и матери и отца. Только это говорит закон.

Демьян Бедный, к сожалению, идет дальше — „нам бы к этому закону прибавить крепость“. Какую крепость? Похоже на крепостное право. Раз ты окрутился с женщиной или женщина вышла замуж, так уж терпи. Опостылели вы друг другу, не можете наладить совместную жизнь, стала она для вас адом — нет, все–таки иди вместе в одной упряжке. Это — христианский аскетизм, это — терпение свыше всякой меры, это — неразумное смирение, мы на это пойти не можем. Мы считаем, что и мужчина и женщина должны быть свободны в своей судьбе. Если ты заключил брак неудачный, если тебе этот брак перестал нравиться, — будь ты мужчина или женщина, — твоя обязанность его расторгнуть, возродить те живые силы, которые гибнут в этом браке, истощаются в нем, израниваются в нем.

Если мужчине или женщине, заключившим брак, пришлось встретить другого мужчину или другую женщину, которая завладела думами этого человека, о которой он может сказать: вот с ним (или с ней) я могу построить настоящее, большое счастье, настоящую трудовую семью, но мне мешает то, что я прежде ошибся, — можете вы стать поперек дороги? Это было бы нерасчетливо. Это было бы распложение горя, растрата живых человеческих сил.

Мы говорим: мужчина и женщина имеют право развестись. Но если из этого права на развод пакостники делают низкое употребление, то против этого должно бороться, кроме закона, еще и общественное мнение. Ведь совершенно ясно, что такой случай, при котором трудовой брачный союз должен быть расторгнут, такой случай является редким случаем, — может быть раз в жизни, может быть два, если вы уж так несчастливы.

Может случиться, что вы встретились с человеком, с которым нельзя итти в ногу, но позднее вы встретили человека, с которым вы гораздо лучше можете устроить вашу жизнь. Но когда перед вами явится такой парень (или такая девушка), который заявляет с гордостью, что он в этом году уже четвертый раз разводится, то что на это сказать? Должно в порядке общественном строго осудить это. Это есть своею рода преступление, преступление, которое нельзя преследовать по закону, но которое есть надругательство над законом, обман своего ближнего, разврат, потворство своей похоти. Это есть величайший позор, и надо, чтобы общественное мнение так на это и смотрело. Пусть это сделает какой угодно ответственный работник, все равно, мы общественно должны презирать его: если он так поступит, он отходит от той нормальной, здоровой линии, которую проводит Советская власть и Коммунистическая партия.

Человек, который разводится или женится или выходит замуж два раза, должен перед своей совестью иметь исчерпывающие оправдания, должен уметь во всякий момент перед своей совестью доказать — иначе я поступить не мог. Тот, кто делает из этого фокусничество, жонглерство, тот является разрушителем, а не созидателем и, так сказать, не политическим контр–революционером, не хозяйственным, а бытовым контр–революционером. Он сам является разъедающим элементом и другим подает пример паразитической жизни.

Это должно быть общим мерилом при осуждении таких действий. Закон не может поставить предел, например: два раза можно развестись, а три раза нельзя — такое мерило не может быть поставлено. Это дело совести каждого человека. Но дети от этого не должны страдать. Если ты развелся, а у тебя ребенок, ты должен его содержать. Мы делаем в законодательном порядке все, что можно, для того, чтобы, по крайней мере, парализовать отражение таких легких разводов на судьбе детей.

Бытовое положение женщины

После краткого анализа наших семейных отношений, я перехожу специально к вопросу о бытовом положении женщины. Эти вопросы связаны друг с другом. Но необходимо повторять и повторять то, что Ленин об этом говорил, потому что мы еще недостаточно внесли эти правила в нашу личную жизнь. Вот что говорил Ленин:

«Ни одна демократическая партия в мире ни в одной из наиболее передовых буржуазных республик за десятки лет не сделала того, что мы сделали за первые же годы нашей власти (это было сказано еще в 1919 г.). Мы не оставили в полном смысле слова камня на камне из тех подлых законов о неравноправии женщин, о стеснении развода, о гнусных формальностях, его обставляющих, о непризнании внебрачных детей, о розыске их отцов и т. д., законов, остатки которых многочисленны во всех «цивилизованных» странах, к позору буржуазии и капитализма. Мы имеем тысячу раз право гордиться тем, что мы сделали в этой области. Но чем чище очистили мы почву от хлама старых буржуазных законов и учреждений, тем яснее стало для нас, что это только очистка земли для постройки, но еще не сама постройка».

Что это значит? Прав ли Ленин? Прав. Наше законодательство является самым благоприятным для женщин во всем мире, и нам нечего больше прибавить к этому законодательству, чтобы поставить женщину — нашу сестру, нашу подругу — наравне с нами. Мы дали ей все политические права наравне с мужчиной; мы дали ей право на развод, право на совместное приобретение имущества, дали ей право на выбор фамилии, выбор жилища, на выбор труда; мы предоставили женщине совершенно равные права с мужчиной.

Но все ли это? Достаточно ли этого? Нет, потому что эти права провозглашены только в политической области, но, как я уже говорил, семья — не только политическое учреждение, трактовавшееся буржуазией как власть мужа, это — и экономическое учреждение. Ленин это знает и говорит:

«Женщина продолжает оставаться домашней рабыней, несмотря на все освободительные законы, ибо ее давит, душит, отупляет, принижает мелкое домашнее хозяйство, приковывая ее к кухне, к детской, расхищая ее труд работой до дикости непроизводительной, мелочной, нервирующей, отупляющей, изводящей».

Значит, наша задача заключается в том, чтобы убить домашнее хозяйство. Как можно убить домашнее хозяйство? Как освободить миллионы и миллионы домашних хозяек, рабынь домашнего очага, домашнего горшка со щами?

Настоящее, полное, предельное освобождение это есть социализация быта, путь, на который мы вступаем медленно, постепенно, в пределах нашей возможности, организуя общественные прачечные, общественное питание, общественное воспитание детей. Если мы говорим: пара, воспитывай своих детей! — то вместе с тем мы говорим: государство, по мере того, как будут расти его ресурсы, будет итти тебе навстречу и помогать все больше и больше.

Мы знаем, какое количество даром затраченного времени представляет мытье белья дома по сравнению с мытьем белья в паровых прачешных! Человечество тратит целые водопады отупляющего, тяжелого труда в то время, как все это могло бы выполнить небольшое количество организованного труда.

Конечно, пока мы можем общественно организовывать «домашний» труд лишь кое–где, в больших городах, не можем все это сразу распространить на всю избяную Россию, но постепенно мы к этому подойдем. Мы не можем примириться с маленькой кухней–коптилкой на 5–6 человек семьи, потому что мы прекрасно знаем, что можно за те же деньги, с тем же количеством труда, путем общественных кухонь и столовых, дать великолепную, здоровую, вкусную пищу в атмосфере светлой столовой, с хорошей музыкой, газетами, шахматами, в хорошей обстановке, дающей радость и отдых во время обеда; все это можно дать за те же средства, которые затрачиваются на безотрадный домашний борщ, которым огромное большинство из нас в настоящее время, не поперхнувшись, питается и с каждой ложкой которого мы объедаем женскую вольность, женское достоинство, женское будущее.

Мы не можем изменить это сразу, но мы должны итти по линии перехода к общественным столовым. Это же относится и к воспитанию детей.

Мы не отрицаем права и обязанности матери кормить и воспитывать детей, но должны как можно скорее итти ей на помощь, ибо педагог — умелый человек, который имеет специальные знания по воспитанию детей, может и должен этим заняться. Отцом и матерью быть легче, чем воспитывать ребенка — воспитание дело сложное, и вместо семейного кустарничества мы должны организовать правильно поставленный дом младенца, правильно поставленный детский сад, правильно поставленное общественное образование. Но мы только постепенно придем к этому, а пока нам придется исходить из тех ресурсов, какими мы располагаем.

Что возможно сделать сейчас, чтобы хоть немного освободить женщину от этого домашнего рабства? Добиться добросовестного отношения к ней мужчины, стремления мужчины не сесть на шею женщины, не давить ее домашней работой, чтобы самому быть свободным, а работать с ней по содружеству, по соглашению, и с уважением относиться к правам и будущему женщины.

Молодежь и хулиганство

Теперь я перейду к вопросу о молодежи, ее положении и быте. Это — вопрос колоссальной важности. Это та человеческая фаланга, которая идет непосредственно нам на смену, и нам нужно знать, в какие бытовые условия она поставлена. Проблем обучения, проблем педагогических, я касаться не буду, не потому, чтобы я их считал неважными, не потому, чтобы я думал, что они не интересны, не потому, чтобы я был в них мало осведомлен; наоборот, именно потому, что они очень важны, очень интересны, потому, что я очень в них осведомлен я и считаю, что в таком общем изложении вопросов быта мельком касаться вопроса о нашем обучении нельзя. Это вопрос специальный и требует особого обсуждения.

Наблюдая комсомольскую жизнь, изучая ее по нашей печати, по «Комсомольской Правде», которая очень хорошо отражает жизнь нашей молодежи, по таким сочинениям, как сборник «Быт и молодежь», который можно всячески рекомендовать, я видел большие недостатки в жизни нашей молодежи. Я усматривал там, в особенности среди организованной молодежи, в нашем полуторамиллионном комсомоле, который не только является авангардом молодежи, но и колоссально влияет на весь быт ее, я видел там крупные дефекты. Я указывал неоднократно, вместе с т. Бухариным, на то, что у нас в комсомоле и у всей молодежи заметно романтическое разгильдяйство, существует такой взгляд, будто труд учебный, фабричный, который каждый день встает перед нами, недостоин «настоящего революционера»; заметно крайнее пренебрежение к чистоте жилища, костюма, в отношениях к людям и замена всего этого несколько босяцким подходом: нам–де, революционерам, неуместно в этом отношении быть похожими на мещанских юношей Запада. Мы ведь даже и фуражку прямо надеть не можем, а на ухо. И в связи с этим у нас все жесты наплевательские.

Я указывал вместе с т. Бухариным, что это тяжелая ошибка, что это было еще приемлемо в ту пору, когда мы разрушали, но совершенно неприемлемо в ту пору, когда мы строим, когда нам нужна колоссальная точность, колоссальная аккуратность. А вот такой босяко–романтик аккуратности не любит, ему претит «немецкая точность». — «Наше нутро революционно–славянское этого не любит». А мы требуем аккуратности, мы требуем расчетливости в отношении здоровья, в отношении времени, в отношениях к окружающим.

Размеренность, дисциплинированность, практичность стоят на первом плане. Это — неуклонное требование революции в период строительства. На это я обращал сугубое внимание, но я обращал внимание и на другое — на педантизм, на чиновничество, на портфелизм, который развивается иногда у комсомольцев, на эти поджатые губы, серьезное серое лицо. При таком юноше сказать о чем–нибудь смешном, веселом, о танце, молодой радости и т. д. — даже как то стыдно. Такой комсомолец так посмотрит на вас, что душа в пятки уйдет. Он страшно серьезный, делает все по программе. Спит по программе. Во всяком случае, пока не заснет, у него все по партийной программе. Он страшно серьезен, от него все веселое, живое прячется под землю, он и самый Комсомол, как свидетельствует т. Слепков, выдающийся наблюдатель Комсомола, стал было замораживать. И были факты, когда крестьянские или фабричные парни и девушки говорили: пошли бы в комсомол, да скучно очень, размяться нельзя, школу сплошную устроили, бюрократическая канцелярия там.

Но все это относительно пустяки. Я на этом останавливаться не буду, сверх того, что я уже сказал по этому поводу, ибо сейчас в более грозном виде выпятился родственный этому, связанный с этим факт хулиганства среди молодежи.

Т. Томский был прав, когда говорил в своем докладе: не преувеличивайте вопроса о хулиганстве, не говорите, что в этом, главным образом, виновата рабочая молодежь. Это верно, — не надо преувеличивать; но не надо и преуменьшать.

Статистические цифры говорят, что хулиганит, главным образом, молодежь от 16 до 25 лет. Цифры говорят, что хулиганство развивается как раз среди рабоче–крестьянской молодежи, и что сюда, в эту пропасть хулиганства, скатываются отчасти и комсомольцы.

Что такое хулиганство по своему внешнему определению? Это озорство, нарушающее нормальный ход жизни, которое доходит от просто неприятной шалости до преступления, в тех случаях, когда хулиганят скопом, подталкивая друг друга и доводя друг друга до преступления. От какого–нибудь острого, не совсем приличного словечка, сказанного девушке, до изнасилования скопом более или менее прямая линия. Когда я и другие исследователи всмотрелись в это явление и постарались в явлении хулиганства молодежи найти более общую причину, то увидели, что уныние и озорство идут в паре; отсюда линия, постепенно переходящая к более неприятным выступлениям, вплоть до преступления, и в другую сторону, уныние, все увеличивающийся пессимизм, вплоть до самоубийства.

Явление уныния, которое кульминирует самоубийство, явление озорства, которое кульминирует преступление, — вот явления, которые не надо ни преувеличивать, ни преуменьшать. Конечно, это не захватывает большинство и даже большое меньшинство, но, во всяком случае, захватывает заметное меньшинство нашей рабоче–крестьянской молодежи. Этого достаточно для того, чтобы привлечь наше сугубое внимание. Там, где скрещиваются эти линии, — озорство и преступление, уныние и самоубийство, — в центре стоит бутылка водки.

Вообразим два типа молодых людей — Ивана и Степана. Иван — натура активная от природы; когда он трезв, вы в нем не рассмотрите никаких особенностей, кроме того, что он активен, шумен, энергичен, любит выражаться откровенно по поводу того, что видит. Выпил он водки — и его задерживающие центры, соображения о своем достоинстве, о том, что скажут люди, не подведет ли это под наказание и т. д., водкой съедаются, водкой пожираются. Остается одно: какое–то глубокое внутреннее недовольство, досада, желание кому–то что–то доказать по поводу этого недовольства, большое желание внести «в эту серую жизнь» какой–то подвиг, авантюру — «размахнись рука, раззудись плечо», — когда он выходит из кабака, хочется совершить что–то необычайное. И он совершает озорство. А когда другие это озорство хвалят и говорят: ай да Иван, штуку то какую сделал и милиционера не побоялся! — он в следующий раз закручивает еще более значительный вензель, — ведь его за это похвалят еще больше! Собирается компания, которая занимается этим делом; он становится божком, совершает все более и более «знаменательные» поступки, доходит, в конце концов, до озверения. Вот — один путь, и вот какую роль играют ослабленные алкоголем задерживающие центры, которые заставляют скользить в пропасть без задержки.

А Степан — унылый человек: ходит — руки в карманах, глаза в землю, не выражается никак, а больше ворчит против судьбы. Но в обычное время, пока не выпьет, ничего замечательного собою не представляет — так какой–то незаметный молодой человек. Есть у него и свои надежды: сейчас плохо, сижу без работы, все обижают, но, может быть, завтра будет лучше; может быть, на работу завтра наймусь; повезет мне — девушки обратят на меня внимание. Сегодня плохо — завтра будет лучше. А выпив N — ое количество рюмок водки, начинает плакать пьяными слезами, поет грустную песню: «Эх ты, жизнь забубённая! Пропадай моя голова! Нет ничего впереди; никто не любит; последний я, лишний человек!». Всегда находятся подпевалы и начинают вместе, хором, друг друга подзуживать по части пессимизма. Дальше–больше, от одного момента до другого, вплоть до мысли: не лучше ли покончить горькую, неудачную жизнь в петле? Водка и здесь ломает сдерживающие центры и направляет молодое существо, которое зачастую не умеет одуматься, которое слишком скоропалительно в своих решениях, к такому иногда печальному концу.

Но одна ли водка в этом виновата или виновата сама молодежь? Не только водка одна в этом виновата и не только молодежь, а причина общая — обстоятельства переходного периода, исторический момент. В этом нужно разобраться.

Борьба с упадочными настроениями молодежи

Хулиганство, доходящее до преступления, разрушения, вплоть до убийства, существует во всех странах: Франции, Англии, Америке — где угодно. Чем это там объясняется? Тем, что занятия для молодежи серы, тусклы, молодежь не удовлетворяют. Их создает буржуазный строй, иногда навеки закрепляя такое положение молодежи. Буржуазный строй, по самому существу своему, обрекает десятки людей на роль лишних, выброшенных из жизни, поэтому в буржуазных странах хулиганский протест часто даже симпатичен — он, в зависимости от условий, переходит иногда в анархизм. А когда пролетариат подымает красное знамя, некоторые хулиганы примыкают к нему, потому что они недовольны строем, обижены им. Они — активные натуры, они безобразничают, пока нет революции, а когда есть революция, то поток безобразничающих вливается в революционную массу, частью перерабатывается ею, ассимилируется, а частью разлагает ее, борется с ней. Это — судьба активных. А тем, которые слабы, которых жизнь переехала поперек, что же им остается, как не выразить протест тем, что они или плачут, или себя убивают? В странах буржуазных это объяснимо.

А у нас в нашей жизни допустимо ли это? Конечно, мы прямо и сразу можем сказать: нет, не допустимо. Но почему же, несмотря на то, что власть буржуазии свергнута, такие явления наблюдаются в последнее время и в нашем Союзе? В каком смысле говорю я, что это недопустимо в нашей стране? Да в том смысле, что у нас эти недостатки — безработица и то, что у нас многие заняты постылой им работой, — это временное явление. Самый принцип буржуазный есть принцип неравенства, принцип эксплоатации. А у нас жизнь постепенно устраивается, она идет к тому, чтобы уничтожить всякое неравенство, чтобы планомерно организовать хозяйство, чтобы всякому дать светлый труд и его долю радости.

Но почему же тогда у нас могут быть такие явления? Потому, что этот путь к разрешению противоречий в общественной жизни еще не осознан многими элементами и рабочей, и крестьянской молодежи; даже не вполне осознан он комсомолом.

Когда мы переживали эпоху военного коммунизма, хулиганство исчезло, как в Ленинграде исчезают лужи во время наводнения. Какие уж тут лужи, когда залило вторые этажи! Когда вся нация устремилась к разрушению, молодежь была захвачена такими чувствами: разрушай, мсти, грабь награбленное. Рядом с самыми сознательными и передовыми в революцию втянулись и такие элементы, какие описал Блок в своей поэме «Двенадцать». Трудно переносить голодовку на фронтах под шрапнелями, — но вот еще одно усилие, вот возьмешь этот вал и перед тобой будет стлаться ровная дорога к счастью. Еще один удар плечом, хотя оно у тебя в крови, и рана так глубока, что кости видны, но еще один удар — и ворота распахнутся, и ты очутишься в социалистическом раю. Вот как ощущали тогда события.

Перешли этот вал, распахнулись ворота и мы получили гигантское право строить социализм, но не получили выстроенного социализма. Надо его еще строить. Мы получили разоренную землю, политую кровью, и на ней надо строить наше счастье. А строить не то, что разрушать. Тот молодой человек, который говорил: дайте мне винтовку, я всех врагов сразу перестреляю, на предложение: а не угодно ли вам пойти на завод и заняться машиностроением, отвечал: я не учился этому; стрелять я могу, а машину смонтировать не могу. Колоссальное количество наших сограждан, в том числе молодых сограждан, не обучено строительству, и мы вынуждены поэтому давать им скучную, черную работу или привлекать их к тяжелой учебе в страшно трудных условиях. Это–то их и разочаровывает.

Мало того, мы им сказали: нужна новая экономическая политика. А это значит — призвать буржуазию в ту брешь, которую мы не можем заполнить сами. Мы не можем сразу организовать госторговлю, надо призвать частных торговцев. Мы не можем пустить сразу все мелкие и средние фабрики, надо сдать их в аренду.

Для чего этот частный торговец возьмется за работу? Для того, чтобы нажиться. А раз он имеет прибыль, то он хочет эту прибыль тратить соответственно своим вкусам и потребностям и, стало быть, надо иметь предметы комфорта, предметы роскоши — иначе нэпман этим делом и заниматься не станет. В то же время, нашей коммунистической молодежи, которая проливала кровь за революцию, мы не можем еще дать более или менее удовлетворительную жизнь. Ей приходится ждать.

Спецы. Спецы нам нужны до крайности. Спецу, как сказал Владимир Ильич, нужно создать товарищескую атмосферу для его работы и оплачивать его так, как оплачивает буржуазия, чтобы он был доволен своим положением. Надо его прикормить, надо его приручить, надо для него завести условия более или менее комфортабельной жизни, а то он уедет в Англию, не захочет с нами возиться. А нашему собственному коммунисту, который кровь проливал, мы этого не можем дать. И он говорит: вы спецу мирволите, а мы за что кровь проливали? Он разочаровывается. Отсюда у него досада. Активная, но неорганизованная натура с помощью водки приходит к озорству. У пассивного, с помощью водки, это переходит в пьяный плач, в уныние.

Замечательным показателем того, как, попав в эту расщелину, в это трудное положение, наша молодежь в бытовом отношении не справлялась со своей задачей, является так называемая «есенинщина». Кто такой Есенин? Талантливый писатель, крестьянский поэт, вся судьба его — как на ладони — ясна социологически так, что ее можно вобрать в пару формул. А результат его жизин и смерти оказался неожиданным, свидетельствующим об известных болезнях некоторой части нашей молодежи.

Вспомним биографию Есенина. Крестьянский парень (не вполне, конечно, крестьянский. Когда он приехал в безрукавке и в розовой рубахе, это был маскарад: Есенин кончил учительский семинарий и был крестьянским интеллигентом), попал он сюда во времена Распутина, когда крестьянский запах и при дворе был приятен. Есенин был знаком с Распутиным и со двором, его туда приглашали. И писал он со всей свежестью своего таланта крестьянские песнопения, отдающие ладаном, с церковным устремлением. Это — первый Есенин, искренний, но подпорченный, подпорченный церковью и т. п.

Когда он приехал в город, его начали на руках носить — вот, мол, что нам подарила деревня. Что он усмотрел в городе? Увидал он труд в городе, науку, увидал он город революции? Нет. Он увидал кабацкий город. Его подхватила интеллигенция футуро–имажинистская, кабацкая богема уцепилась за него, сделала из него вывеску и в то же время научила его нюхать кокаин, пить водку, развратничать.

Пришла революция. Первое время революции принесло с собой какой–то колоссальный гром. Есенин почувствовал, что где–то что–то сыплется — стекла, камни, железо. Почему? Чорт его знает, почему. Но кабак остался, хоть и покривился, в кабаке остался Есенин. Здесь начался третий период, когда он задумался прежде всего потому, что гром революции ударил ему в уши. Во–вторых, ему стало страшно перед кокаином, водкой, развратом, которые пожирали его тело, душу и талант. Он рванулся тогда к новой жизни, к революции; и в одном замечательном стихотворении он пишет: «Хотел бы я, задрав штаны, бежать за комсомолом». Вот чего он хотел тогда. Бросить все и бежать за комсомолом, чтобы спастись. Он обращался ко всем нам, и ко мне в том числе, и просил: спасите — я в этом хулиганстве, в этом надрыве нервов, которые жаждут кокаина, погибаю. Протяните мне руку!

Мы его отправляли в санаторий, старались помочь, приручить. Он садился за томы Маркса и с трогательным неумением все это перечитывал, старался приноровиться к советской общественности, иной раз писал недурные стихи, большей частью холодные, потому, во–первых, что вникнуть в революцию, понять, полюбить это гигантское дело для человека, который не рожден в ее огне, не шутка; во–вторых, потому, что силы были подорваны. Он говорил: что вы хотите, у меня руки дрожат и зубы стучат, и я думаю об одном: надо опять выпить, чтобы привести себя в порядок. Вот в каком положении был этот человек.

И, когда он увидел, что утекают все его силы, что он становится своим собственным надгробным памятником, когда он увидел, что он не может в новой жизни найти свою собственную новую жизнь, что он выпотрошил свою кипевшую, эту — теперь опустошенную, в хулиганстве утопающую жизнь, он решил, что лучше расправиться с собой, чем жить унылой, никчемной жизнью.

Что это? Это — великий урок для молодежи, который показывает, что даже такой человек, как Есенин, когда он начинает поддаваться хулиганству и унынию, готовит себе преждевременную кончину, преждевременную петлю.

А как восприняла это некоторая часть молодежи? Герой! Его смерть — укор советской действительности, она показывает, что даже талантливые люди кончают жизнь самоубийством. Если я разбил вчера морду или если я пьян, не знаю куда себя деть, что с собою делать, то это потому, что я талантлив, потому что я — избранный, потому что я — есенинец, а если меня угораздит в петлю — то кланяйтесь мне в ножки! Вот как это было принято частью молодежи.

Вместо того, чтобы сказать: талантливый человек загубил себя, потому что не нашел, — благодаря соблазну, пагубной страсти к кокаину и вину, хулиганству, унынию, — путей к революции, стали говорить: и наше революционное время оправдывает такую вещь, как самоубийство — посмотрите на такого талантливого человека, как Есенин. Такое ложное преломление есенинщины показало болезненное настроение некоторой части молодежи.

Должен сказать, что упадок настроения вообще не должен быть поставлен целиком в вину молодежи — ее переживали не только молодые, но и взрослые, не только бессознательные, полусознательные, малосознательные, но и очень сознательные люди, вплоть до некоторых вождей коммунистической партии.

В прошлом году, когда произошел кризис, и основа, база наших революционных успехов, нашей смычки с крестьянством, наш товарообмен оказался в некоторой мере подорванным, в полосу сомнений вступили многие из известных коммунистов. К чему могли повести эти сомнения, эти заявления, что в нашей стране нельзя построить социализм, если не придет на выручку пролетариат Запада, эти заявления, что растущий кулак разорвет нашу связь с крестьянством и вызовет гражданскую войну, эти намеки, что сама партия переживает известное перерождение под влиянием кулацкой стихии, — к чему могло это привести нашу нервную, отзывчивую, не могущую так уж ясно разобраться во всех вопросах, молодежь?

Более сознательную часть это привело к сомнению. Стали говорить: может быть, мы действительно идем по ложному пути, может быть, нужно сменить персонально ЦК, и всю его линию, пересмотреть все позиции? Может быть, мы забрели в лес, может быть, мы находимся в болоте, провалимся? Это настроение отразилось и дальше, в более широких кругах. Но там это ясно не осознавали, не связывали это настроение с точкой зрения наших вождей, а просто говорили: как будто бы революция не вышла, не привела к победе, мы запутались, никто не поддерживает нас на Западе, а течение нас сносит все ниже и ниже! Такое настроение, такое сознание не могло не развинтить, не размагнитить людей, которые принесли много жертв для революции, не могло не привести к противоречиям, к унынию. Оно могло и должно было к этому привести.

Но в деле борьбы с этим болезненным явлением, с этим упадочным настроением мы имеем громадного союзника, который наносит неверию и унынию среди молодежи смертельный удар. Этот союзник в деле оздоровления нашей общественности от этих недостатков — настроение самой нашей партии.

XV партийная конференция доказала, что партия всей своей миллионной массой, разве за исключением буквально единиц, стала на точку зрения безусловной веры в свою победу, абсолютной уверенности в том, что мы действительно строим социализм. Совершенно победоносно, совершенно вдребезги были разбиты все сомнения. И теперь, когда мы преодолели оппозицию, когда мы преодолели кризис, когда мы бросаем миллиард пятьдесят миллионов рублей в этом году на новое строительство, когда мы уже не восстанавливаем старые фабрики и заводы, а строим новые, когда мы в промышленности двигаемся вперед на 21%, тогда как Америка в самые свои счастливые времена двигалась на 6% в год, ясно всякому, что мы хорошо вооружены. И можем сказать: пусть те, кто нам мешает, будут призваны к порядку, в ряды. Непозволительно мешать в то время, когда мы, при сиянии восходящего солнца, строим наше счастье.

Унывающих мы должны поддержать. Пусть они только откроют глаза и увидят, что мы находимся в прекрасном положении, что победа обеспечена. В этом сознании наша колоссальная сила, которую мы почувствовали на конференции несколько месяцев тому назад.

Какие в общем методы и способы борьбы против бытовых искривлений нашей молодежи можно рекомендовать? Можно указать три основных. Первый — политическое просвещение нашей молодежи.

Сейчас для всего нашего быта — это касается и молодежи и взрослых — очень важно, чтобы у нас не было ни одного такого захолустного обывателя, такого забытого крестьянина, до которого не докатилась бы наша пропаганда строительства социализма и который не понял бы нашего пути. А среди молодежи должна быть развернута гигантская агитация в этом смысле. Надо разъяснить безработным и получившим плохую работу, недоучкам и людям, которым трудно учиться, что сейчас переживается переходный период, что они — жертвы частичного неустройства, но что вся масса вместе движется вперед и идет к тому, чтобы изжить те дурные условия, которые по ним щелкают. Понимание этого спасет их.

Второй способ — общий культурный подъем. Молодежи должно быть дано культурное развлечение. Сюда относятся следующие меры: сделать театр по настоящему идейным и приблизить его к массе, дать массе молодежи художественный и содержательный фильм, сделать клуб доступным и привлекательным для молодежи, придать широчайшие размеры нашей физкультуре и не бояться спортивного, иногда даже рекордменского характера ее, раскрыть перед молодежью возможность экскурсий, экспедиций, возможность проявления особенной энергии в области разработки находящихся в недрах нашей еще не исследованной родины гигантских богатств. Этот второй метод указал Совнарком в своем декрете о борьбе с хулиганством.

Третьим методом является заботливый взаимоконтроль, взаимная поддержка молодежи, Я часто встречал очень хороших комсомольцев, которые говорили: вот такой–то унывает, водку пьет, ну и чорт с ним! Если это и приведет в конце концов к самоубийству, что же? Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. Неприспособленные разбиваются. — Вот мудрость! А вот другой: хулиганить начал, вчера скандал, сегодня скандал. Вон его, «паршивая овца из стада вон». Так ли надо относиться? Нет, ни в коем случае. Часто унывают вовсе не худшие, а те, которые являются наиболее требовательными к жизни. Озорничают те, у которых больше энергии. А паинька комсомолец с портфелем, который не унывает, не озорничает, часто бывает обывателем, которому хоть кол на голове теши — все ничего; у него портфель под мышкой, и он всем доволен. Он послушен, дисциплинирован, но толку от него часто мало. Живой дух протестует, и это важно. Протест выражается иногда в том, что человек унывает, потому что худо вокруг, или в том, что он выкидывает какие то протесты, — может быть озорные, потому что он недоволен. Часто это озорство свидетельствует о запасе энергии. Надо итти на помощь таким людям. Часто в узком месте поддержишь молодого человека, и он дальше зашагает все лучше и лучше и оказывается самым ценным человеком в группе. Наторп, знаменитый с.–д., педагог, еще до войны говорил, что город губит гигантское количество молодежи, подростков, толкает на разврат, на венерические болезни, на всякие преступления и т. д. «И, — говорил Наторп, — от этого я вижу одно спасение: организацию». Когда его спрашивали: какая организация? Он говорил: с.–д. организация, ибо она дает молодежи идеал и создает дух корпоративной чести.

Если Наторп ждал спасения от старой довоенной с.–д., то что же можно сказать о нашем Комсомоле, который находится в самом горниле мировой кузницы, который делает всемирную историю?

На долю нашего Комсомола выпадает задача очень сложная и ответственная. Мы сейчас переживаем революционные будни. И задача Комсомола научить трудящуюся молодежь сознавать всю важность сохранения бодрости именно в эти дни, кажущиеся будничными по сравнению с днями гражданской войны, дни кропотливого, но в то же время великого и героического строительства новой жизни. При теперешних обстоятельствах Комсомол, если он будет стоять на должной высоте, подтянет и остальных.

Вот как мы можем и должны разрешать запутанные бытовые уклоны молодежи.

Молодежь и теория «стакана воды»

Мне приходится еще раз вернуться к половому вопросу, ибо я его разбирал с точки зрения семьи, а теперь разберу его с точки зрения молодежи.

Мы прекрасно понимаем, что мы не можем говорить молодежи: вступайте в брак, устраивайте парную семью, рожайте детей, воспитывайте их за счет труда и забот отца и матери. Они скажут: что вы, в своем ли вы уме? И действительно, в 16–17–20 лет рано этими делами заниматься, это относится к более поздним возрастам. Между тем, половая потребность, говорят они, нас мучит, не дает работать, учиться, толкает нас на поступки, из–за которых потом разыгрываются несчастья, трагедии, в которых гибнут молодые люди и, чаще всего, молодые девушки. Как быть, говорят они, посоветуйте.

Сама молодежь выдумала себе ответ, самый непривлекательный, самый неправильный.

Я не хочу этим сказать, что вся молодежь это выдумала или что вся молодежь пошла по этому пути. Я считаю, что прав был т. Семашко, когда он говорил, что наша молодежь гораздо нравственнее, чем молодежь буржуазная, об этом свидетельствуют многие наблюдатели. Но в чем заключается это простецкое разрешение вопроса?

Простецкое, нигилистическое, мнимо–научное разрешение вопроса заключалось в том, что молодежь пошла по линии наименьшего сопротивления и заявила: ну что же, это не важно, не стоит над этим много думать. Это — тот же пресловутый стакан воды. Очень приспичила половая нужда, нужно ее удовлетворить. Росказни про любовь, брак — штука буржуазная. Нужно учиться у природы, у жизненной правды; она не знает ни романов, ни усложнений.

Молодежь говорит: пол, удовлетворение пола есть вещь голая, простая, надо отучиться об этом задумываться. А если у девушки возникали сомнения, если она говорила: может быть, это и правильно, может быть, это и научно, но все–таки как же это будет: если ты меня бросишь, а у меня будет ребенок, то что же мне делать? — «Он» отвечал ей: какие мещанские рассуждения! Какая мещанская предусмотрительность! До какой степени ты сидишь в буржуазных предрассудках! Нельзя тебя считать за товарища! И запуганная девушка думала, что она поступает по марксистски, по ленински, если она никому не отказывает. От этого происходили самые настоящие трагедии, самые настоящие беды, самая настоящая гибель женской молодежи.

В комсомольской печати появилось письмо комсомольца. Он написал циркуляр по своей организации, которым разрешались все вопросы; между прочим, вопрос о любви затрагивался в § 4 циркуляра, в котором говорилось:

«В этом пункте мы имеем влияние на некоторых членов союза разных стихов и другого хлама, который сочиняли поэты и прочие бумагомаратели о том, что любовь есть украшение личной жизни, а не голое размножение, что она должна быть как яркий букет хороших цветов и прочая «плешь», между тем любви нет, а есть физиологическое явление природы, и телячьи нежности тут решительно ни при чем».

В словах этого комсомольца сказалась рельефно «мудрость» многих из наших комсомольцев из недавнего прошлого, да, может быть, кое кого и теперь это зашибает. Нужно с этим комсомольцем поспорить. Почему он думает, что у теленка могут быть нежности, а у комсомоленка не могут? Если он хочет учиться у природы, то почему он говорит «телячьи нежности?». Разве буржуазия научила теленка нежностям? Оказывается, нет. Он толкует о «голом размножении». Если бы он не был необразованным комсомольцем (я не упрекаю его в том, что он необразованный, а упрекаю в том, что, будучи сам необразованным, он хочет учить других), если бы он знал естественные науки, то он знал бы, что если есть что–нибудь не «голое», а «одетое», то это именно размножение, ибо все цветы мира, которые украшают землю и благоухают, обладают яркими красками и ароматом для того же размножения. Все песни птиц, которые оглашают рощи и сады, относятся к акту размножения. Самые красивые формы животных, самые красивые движения животных относятся сюда же — вот как на самом деле обстоит с этим вопросом. Наблюдающий любовную жизнь животных может в этом удостовериться.

Почему это так? Потому что природа буржуазная поэтесса? Дура она или замечательно умная? Нет ее вовсе даже, этой преднамеренно действующей природы. Есть естественный ход вещей и только. Но что он гласит? Только те породы, которые акт, в котором заключается все будущее их вида, сумели окружить величайшей радостью, величайшим расцветом жизни, величайшим напряжением сил, сделать из него средоточие своей жизни, только те виды выжили. Мы знаем факты, когда серенькая птица или невзрачная рыба ко времени брака как бы драгоценными камнями убираются и, так как этот великолепный убор вредит им с точки зрения опасности от хищного врага, после брака этот убор снимается природой. Это всеми буквами говорит, что любовь есть наивысшее выражение жизни, потому что только те породы, у которых она была наибольше выражена, которые не щадят личной жизни, лишь бы обеспечить потомство, сильны и мощны.

Так было и у людей, и потому народы обставили любовь брачными песнями, брачными плясками и нарядами. Почти все искусства вращаются вокруг любви. Человечество обеспечило свою жизнь, несмотря на страшные беды, несмотря на громадную бедность, на невежество, на раздоры, на болезни, которыми природа обрушилась на человечество. И тот народ, который скажет, как наши комсомольцы, что любовь это голое размножение, тот народ осужден. У него нет жизненной силы. Он — старик, потерявший настоящее чувство любви, ее торжественности, ее красоты, ее силы. И такой учитель, который станет нашу молодежь толкать в эту сторону, говорить, что эта нигилистическая премудрость научна, есть развратитель молодежи.

Если признать, что любовь такие пустяки, то, с одной стороны, появляется аскетизм, незаконное пренебрежение к ней, а с другой стороны получается такое отношение: а почему не пошалить? Теряется отношение к любви, как к акту торжественному, как к вещи необычайной важности и необычайной радостности.

Послушаем, что об этом говорил наш великий учитель, ибо т. Ленин и об этом говорил и говорил с такой выразительностью, к которой ничего не прибавишь. Прошу вас обратить внимание на его слова и на несколько комментариев к ним.

«Хотя, — говорил Ленин, — я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь молодежи, а иной раз и взрослых, довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости.»

У буржуя, ненавистного нам типа, есть два отношения к женщине: как к жене, его домашней рабыне, и как к проститутке, с которой он сошелся, и ему горя мало, ему не важно, что с ней сталось дальше.

И когда какой–нибудь наш комсомолец или коммунист говорит: знаете, я ведь не буржуй, я не стану вам буржуазную семью основывать, я придерживаюсь теории стакана воды, то он попадает в такое положение, при котором он чисто по буржуазному относится ко всем женщинам на свете, относится как к проституткам. Вот почему Ленин говорит, что это буржуазная точка зрения, голая буржуазная развратная точка зрения. Все это не имеет ничего общего с свободой любви, как мы, коммунисты, ее понимаем. Вы, конечно, знаете знаменитую теорию, «что в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления, любовные потребности будет также просто незначительно, как выпить стакан воды». От этой «теории стакана» воды наша молодежь взбесилась. И для многих юношей и девушек она стала роковой. Приверженцы ее утверждают, что это теория марксистская. Спасибо за такой марксизм… Я считаю знаменитую теорию стакана воды антимарксистской, антиобщественной. В половой жизни проявляется не только природа, но и принесенная культура, будь она возвышенная или низкая. Энгельс в «Происхождении семьи» указал на то, что важно, чтобы половая любовь развилась и утончилась.»

Важно не только данное природой. Мы видели, что данное природой очень высоко, но не менее высоко и данное культурой. Культура многое прибавила к культу любви, и возвышенное и низкое. Буржуазная культура прибавила к вопросам любви продажность, торгашеско–имущественные отношения. В этом позор буржуазной культуры.

Ленин вспоминает слова Энгельса, что для нас важно, чтобы половая любовь развилась, утончилась. Что это значит — «развилась»? Может быть это значит, что надо побольше заниматься половой любовью? Вы увидите, что Ленин самым решительным образом отрицает это. Что значит — «утончилась»? Может быть надо заимствовать у французских буржуазных развратников всякого рода половые извращения? Об этом стыдно и говорить.

Это значит, что любовь не должна быть повседневностью, «стаканом воды», а чтобы она была поднята на должную высоту, до чего–то чрезвычайно значительного. Такую любовь считает утонченной Энгельс, когда пишет об этом в своей книге о семье и государстве; такую любовь, когда мужчина говорит: я люблю эту женщину и никакую другую, с ней я могу построить свое счастье, я принесу для нее величайшие жертвы, только с ней я могу быть счастлив. Когда женщина говорит: я люблю этого мужчину, это мой избранник, — тогда любовь не является повседневностью, развратом. Она скупа, эта любовь, но этим самым она делается торжественной и важной. Ленин говорит, что ему и в голову не приходило проповедывать аскетизм, он говорит: коммунизм должен нести с собой не аскетизм, а жизнерадостность и бодрость, вызванную также полнотой любовной жизни. Ленин прямо говорит, что коммунизм немыслим без полноты любовной жизни, дающей настоящую жизнерадостность. «Однако, — говорит Ленин, — часто безобразный сейчас избыток половой жизни не приносит с собой жизнерадостность и бодрость, наоборот, уменьшает их».

Далее Ленин переходит к положительному рецепту, он говорит, что молодежи особенно нужна эта жизнерадостность и бодрость — здоровый спорт, гимнастика, плавание, экскурсии, исследования и т. д. и все это, по возможности, совместно.

Какой же рецепт мы можем дать молодежи в ответ на ее вопрос о том, как ей устроить свою половую жизнь?

Первый и абсолютно верный рецепт заключается в следующем: воздержание. Воздержание для молодежи ничуть не вредно. Чем позже юноша или девушка вступает в брачную жизнь, тем свежее, сильнее, полнее сохраняется он для настоящего брачного счастья, для настоящей подлинной любви и общественной деятельности. Но мы не лицемеры. Мы говорим, что в некоторых случаях аборт необходим, но предупреждаем, что это вредно, что это опасно, что это — риск: повторные аборты почти всегда гибельны, поэтому прежде, чем решиться на это, обдумайте, взвесьте, серьезно рассмотрите этот вопрос.

Можно разными способами помочь себе, но лучше всего отдаться общественной деятельности, науке, спорту, и ждать, ждать и выбирать, — ибо хороший длительный брак возможен только тогда, когда люди друг друга любят. Поэтому мы не должны отрицать влюбленность, ухаживание, эротически окрашенное общение между мужчиной и женщиной. Тут молодые мужчины и девушки выбирают друг друга, подбираются так, чтобы потом, после длительного знакомства, решиться на парный длительный брак. Но решение должно быть серьезно, чтобы, по возможности, избежать абортов.

Вот такая серьезная, глубоко–сдержанная, вдумчивая, красивая любовь должна быть у нас взамен разврата буржуазии и «нигилистичего» взгляда на «голую» половую потребность.

Религия, мораль, закон

Позвольте мне в заключение остановиться на трех больших явлениях, которые нельзя миновать, когда говорим о быте, а именно на религии, морали, законе. Все эти три явления имеют большое отношение к строительству быта.

Религия имеет отрицательное отношение к строительству быта. Религия родилась и держится на слабости человека. Человек обескуражен своей слабостью перед природой и обществом, большим количеством бурь, мук, недостатков, неудач, которые сваливаются на его долю, — отсюда стихийно выраженное представление о потустороннем мире, где будет лучше, о верховной правде, которая преодолеет всю скверну мира и вознаградит потерпевших в другом свете. Это — основная идея религии. Если бы ее отнять преждевременно, то, может быть, человек захирел бы перед силами природы, которых он не может осилить. Представьте себе семидесятилетнюю крестьянку–старушку, которая всю жизнь вела постный образ жизни, которая считает, что смирением и кротостью она собрала сокровища на небеси. Когда к ней приходит внучка–комсомолка и говорит: бабушка, банк–то твой не прочен — ты собрала сокровища, а там — крах, ничего нет, — вы думаете, она за это скажет спасибо? Ведь этим рушится все то, чем она жила. И среди самих трудовых масс эта вера еще осталась. Но если мы позволим и новому миру за это держаться, мы сделаем страшное преступление, ибо мы то знаем, что небо банкрот, что на «том свете» нет ничего. Мы знаем это совершенно точно.

Мы знаем, что надежды на потустороннее мешают человеку обеими руками взяться за строительство своего счастья на земле. А построить это счастье трудно. Врагов много, и нужно собрать все силы для борьбы за это счастье. Вот почему мы боремся против религии за единственное правильное миросозерцание, за трудовое миросозерцание, за боевое миросозерцание — марксизм. Поэтому мы сможем в действительности правильно строить наш новый быт лишь по мере того, как мы будем выдергивать религиозные плевелы из нашей нивы с корнем.

Следует ли из этого, что мы не признаем морали? Не следует ни на одну минуту. И Ленин говорит нам: мораль мы отрицаем, как мораль религиозную, как мораль метафизическую, но как те правила, которые предписываются каждой личности интересами человечества, мы признаем ее. Есть право человека на свое собственное счастье, есть право человека на строительство своей жизни, своего личного существования, выработки из себя сильной и мудрой личности, но только в тех случаях, когда оно не противоречит правам других, общим правам человечества.

Защита своего наслаждения, защита своего права на жизнь в буржуазном обществе идет по костям других. Одни рвут у других. Только социалистический строй создаст гармонию между стремлением к личному благополучию и между общественным строительством.

Его еще нет, этого строя. Он должен быть завоеван. И только тот достоин называться человеком, кто помогает пролетариату одержать в этом отношении победу.

Искусство

И, наконец, последний вопрос — о роли искусства в нашем строительстве. Искусство имеет двоякую роль. С одной стороны, оно создает радостные вещи вокруг нас. Оно создает здания, в которых приятно жить и собираться, создает одежду, утварь, всю обстановку, вместе с тем пересоздавая поверхность земного шара, создавая города, сады, каналы, словом завоевывает для человечества обстановку и придает ей глубоко человечные и прекрасные формы.

Это одна задача искусства. Ясно и строительству быта итти без него невозможно. Мы должны пересоздать в радостном порядке все окружающее человека.

Кроме того, искусство имеет идеологическую задачу. Оно должно организовывать наши чувства таким образом, чтобы помогать нам чувствовать наши задачи.

Пролетариат, который является средоточием нового мира, иначе любит и ненавидит, у него другие надежды и опасения, у него другие идеалы. Искусство всегда служило тому, чтобы помочь классу, который является его заказчиком, уважать себя и издеваться над другими, выставить свою правоту и доказать ложность противника. Это же нужно и пролетариату. Разница только та, что все прежние искусства лгали, а наше может быть правдивым, и отсюда возможность его гигантского развития, и отсюда же огромная значительность роли искусства в нашем бытовом строительстве.

Нам очень трудно пока активно строить быт в стране, в которой все индивидуально, в которой господствует мелко–буржуазная раздробленность. Нам очень трудно строить его, когда у нас ресурсов мало, когда их не хватает.

Но надо помнить, что это — строительство длительное, разделенное на этапы, идущие десятилетиями. И уже сейчас мы можем приложить к этому руку, мы имеем возможность пролить больше света, по крайней мере, на важнейшие стороны бытовых процессов, которые у нас происходят, и тем самым поднять революционное сознание, уменье ими руководить.

В этом заключается задача нашей коммунистической мысли в области быта.