До Иенского Партейтага во главе центрального органа германской социал–демократической партии стояла группа довольно талантливых публицистов, понимавших задачи социал–демократической газеты несколько иначе, чем было до них принято в этой партии. Карл Каутский характеризовал это новое для социал–демократии, но довольно обычное для буржуазно радикальной прессы, направление следующим образом:
«В первые годы по отмене закона против социалистов в Vorwärts’е господствовало научно–экономическое направление. Его политику направляли люди, чувствовавшие себя как дома в области национальной экономии и истории хозяйства, питавшие великий интерес к связи политики и экономики, и умевшие осветить эту связь с глубоким пониманием. Мышление их было по преимуществу научным, потому что мыслить научно для социал–демократа значить мыслить историко–экономически. Теперь в Vorwärts’е преобладает мышление этико–эстетическое. Дело идет теперь не столько о том, чтобы понять, сколько о том, чтобы оценить. Задачей является вызвать возможно более сильную этическую или эстетическую эмоцию. Это социализм чувства в том смысле, что центр тяжести перенесен здесь с научного объяснения на возбуждение чувства».
Каутский очень неодобрял подобного положения вещей, но он сразу заявил, впрочем, что признает известные права и за этико–эстетическим мышлением, только в том случае однако, когда она находится под строжайшим контролем мышления научного.
Между Каутским и редакцией центрального органа возгорелась полемика, которая, благодаря излишней запальчивости последней приняла очень неприятные формы. Так как общее направление редакции повело к целому ряду крупных промахов и наконец к явному расколу в её составе, то Иенский Партейтаг обновил всю редакцию, при том несомненно в духе Каутского.
Однако знаменитый ученый, не пожелал ограничиться этой внешней победой. Вынужденный в течение полемики неоднократно подходить к установлению различия между строгой наукой и чувством в социализме, Каутский по своему прекрасному обыкновению решил вплотную подойти к вопросу и посвятить ему целый основательный трактат. Так возникла книга Каутского: «Этика и материалистическое понимание истории».
Этика может подлежать нашему обсуждению в двух видах и с двух точек зрения. Во–первых она представляет собою некоторую совокупность общественных явлений: так называемые альтруистические инстинкты, чувствования, суждения и поступки со всем относящимся сюда аппаратом внутреннего и внешнего принуждения в форме совести, общественного мнения и т. п. Эта полоса общественной жизни — моральная связь между людьми и моральные заповеди есть несомненный факт — который нужно объяснить в его происхождении и дальнейших видоизменениях вплоть до нынешнего дня. Так возникает чисто научная задача об этике. В разрешении её резко определилось несколько направлений: критика их, опять–таки в их происхождении и в их связи с общественной эволюцией, составляете важную часть науки о морали.
Книжка Каутского вышла уже в русском переводе и нам не нужно излагать того, что так блестяще и просто изложил сам автор. Как критика различных форм идеалистической и материалистической теорий морали, так и изложение опирающейся на дарвинизм Марксистской теории её надо признать крайне удачным, и это конечно придает главную ценность новой работе Каутского.
Но едва ли менее ценна постановка другого вопроса.
Мораль является нам еще и в другом виде, а именно в виде совокупности убеждений и критериев оценки живых и реальных групп и классов, наконец в виде собственных моих убеждений, которые я хочу критически осветить и упорядочит.
Нечего и говорить о том, сколько света и на эту задачу проливает научно–историческое исследование этических форм. Но здесь мы встречаемся вместе с тем с явлением, в огромной степени отличным от прежде рассматривавшихся нами.
Прошлая мораль, её происхождение и развитие суть просто факты, мой же нравственный идеал есть живая сила, которой предстоит действовать в будущем, которая невольно рассматривается мною в блеске царства свободы.
Сам Каутский говорит об этом: «Два мира, в которых живет человек — это мир прошедшего и будущего. Прошедшее лежит перед человеком, или вернее позади него, как неумолимая необходимость. Его нельзя изменить ни на Йоту. Мир опыта, мир познанный есть также мир необходимости. Другое дело будущее, о нём у меня нет никакого опыта, мне не приходится исследовать его в качестве познающего, а завоевывать в нём место в качестве действующего. Действовать — значит выбирать между различными возможностями; акт выбора предполагает различие между добром и злом: моральное суждение, невозможное по отношению к прошлому, к миру опыта, где царить железная необходимость, неизбежное отношению к будущему в мире свободы».
Но из этого с очевидностью следует, что в то время как бесстрастное научное отношение исследователя ко всему прошлому морали является единственно законным, — по отношению к классовым идеалам настоящего равно законной является критика, оценка всех идеалов и ценностей с точки зрения добра и зла. Каутский, говоря о нравственном идеале, признает за ним большое общественное значение. По его словам идеал представляет собою: «оружие в общественной борьбе за существование, особое оружие годное при особых условиях классовой борьбы». Каутский признает также, что нравственный идеал неминуемо возникает у всякого революционно борющегося класса.
В одной из своих статей против Vorwärts’a, Каутский высказывается еще решительнее, он пишет: «Может ли класс обходиться без преданности и энтузиазма своих борцов? Особенно же такой класс как пролетариат, который противопоставляет экономической и политической мощи противников лишь свое единство».
Каутский признает также, что нравственный идеал пролетариата по форме своей совпадает с идеалами всех революционных классов прошлого, хотя значительно отличается от них по существу, подымая их на высшую ступень и внося в старые идеалы свободы, равенства и братства — новое углубленное содержание.
Но в то же время Каутский предостерегает от чрезмерного увлечения идеалистической стороной рабочего движения. Он говорит: «Направление, которому следует в действительности развитие общества, зависит не от нашего нравственного идеала, а от данных общественных условий». Это и приводит носителей идеала, чрезмерно в него верующих, к целому ряду разочарований. «Новое общество часто мало соответствовало нравственному идеалу тех, кто работал над его созданием, а потому нравственный идеал оказывался до сих пор постоянно иллюзией и вызывал одно лишь чувство горечи, после того как выполнял до конца свою роль побудителя в деле разрушения старого строя».
Словом, крепкое упование в «правду — справедливость» и затаенная надежда, что упорная «правда — истина» в конце концов согнется и уступит напору борцов справедливости, есть совершенная и чреватая горестными последствиями ошибка. Памятуя, что будущее зависит от общих законов развития общества, научный социализм заботится об одной только «правде истине».
Всё это, конечно, совершенно верно; остается, однако, истиной и то, что «нравственный идеал является могучим орудием победы над существующим порядком, выступая как движущая сила классовой борьбы, как средство соединить и воодушевить на борьбу все силы революционных классов».
А если это так, то полное уяснение классового идеала и критика тех псевдоидеалов, которые противополагают идеалу четвертого сословия идеологи имущих классов, является, допустим, второстепенной, но всё же важной задачей идеологов пролетариата. Каутский говорил в одной из своих статей: «Выводы будущего, которые делает научный социализм, имеет также мало общего с этикой, как выводы, делаемые гигиеной из научных данных».
Позволим себе не согласиться с тем, будто этика и гигиена не имеют между собою ничего общего. Если под этикой мы будем разуметь не науку о возникновении и развитии форм морали, а систематизированные идеальные требования, предъявляемые напр. сознательным пролетариатом к общественному строю, то мы увидим, что между такого рода «этикой» и гигиеной так много общего, что вся социальная гигиена целиком входит в пролетарскую «этику» и находится вместе с тем в полной зависимости, в смысле осуществления своих требований, от осуществления пролетарского общественного идеала в его целом. Гигиена, исходя из научных данных, говорит о том, при каких условиях общество могло бы в наивысшей мере освободиться от такого бича, как болезни и ранняя смертность, и увидеть в своих членах индивидуумов полных здоровья, силы и красоты. А так как всё то, что обещает нам при выполнении её условий гигиена — вместе с тем желанное для всякого благо, — то гигиена и приобретает совершенно определенный идеальный оттенок, оказывается в состоянии свои научные выводы превратит в требования. Идеал научного социализма, то, что Каутский называет его выводами относительно будущего, выражает собою с научной точки зрения просто известное предсказание основанное, на исследовании действительности, относительно дальнейшего пути общественного развития; но так как при этом констатируется, что отживающий капиталистический строй, сыгравший огромную роль в деле развития производительных сил человечества, в настоящее время сковывает их и препятствует их дальнейшему росту, а обобществление орудий производства является необходимым условием дальнейших бесконечных побед человека над природой, — то это предсказание, этот вывод превращается в требование не только пролетариата, но и всех беспристрастных и искренних друзей человечества, которых впрочем, по условиям нашего общественного строя вне рабочего класса относительно очень немного.
Каутский говорит: «Содержание нравственного идеала не всегда отличается достаточной ясностью. Он порождается не научным познанием законов общественного организма, о которых творцы идеала часто ровно ничего не знают, он рождается из потребностей, из жгучей тоски, из страстного стремления к чему–то иному, чем существующее. Потому–то нравственный идеал и является чисто отрицательным».
Болезнь и ранняя смертность могут вызвать страстное стремление к противоположному т. е. к здоровью и долголетию. Выраженные в самой общей форме подобные пожелания действительно смутны, как и общие пожелания относительно свободы, равенства и братства; это просто протест против существующего зла. Но когда гигиена, опираясь на точные знания законов человеческого организма, выставляет программу широкого общественного оздоровления, — разве страстное желание здоровья перестает играть существенную роль?
Разве не ясно, что научные выводы в данном случае могут стать ядром, вокруг которого гигиенический идеал может окончательно оформиться, бесконечно выиграв в своей силе и в своей определенности?
Из того, что содержание нравственного идеала до сих пор «не всегда» было ясно и «не всегда» вытекало из познания законов общественного организма — отнюдь не следует, чтобы так было и впредь, чтобы это относилось и к идеалу социалистического пролетариата.
Выше мы сказали, что из той постановки вопроса о «царстве свободы», какую даст нам Каутский, вытекает полная законность критики существующих моральных тенденций и суждений, как сил действующих в будущем, с точки зрения добра и зла.
Но как это возможно? Разве существуют незыблемые абсолюты — добро и зло? Оценить моральные суждения различных классов и школ, это как раз и значит оценить их добро и их зло. Добро и зло изменчивы, представления о них сами определяются в конечном счете столкновением классовых интересов. Ни один класс не может претендовать на то, будто бы он в своих оценках и в своей критике опирается на истинное знание абсолютного блага. Когда подобные утверждения выдвигаются идеологами черносотенной или прогрессивной буржуазии — мы видим в них сознательное или полусознательное шарлатанство.
Однако в смене представлений о добре и зле всегда при всяком резком столкновении классовых интересов — нищета, невежество, рабство и эксплуатация окрашиваются в самый интенсивный цвет зла; «Наука, общее благосостояние, свобода, равенство и братство сияют сверкающим светом желанного блага. Наука констатирует с несомненностью, что главными источниками всяких страданий являются во 1) власть мертвой природы над разумным и чувствующим человеком и во 2) власть иррациональной общественной стихии, вырвавшихся из рук человека производительных сил и порожденной этим розни — над разумом и судьбою людей. В процессе роста производительных сил человек постепенно побеждает стихии природы. В том же процессе человечество приходит к реальной возможности полного уничтожения классов и установлению общечеловеческой солидарности. Но гармонизация общества означает собою власть человеческого разума над производительными силами, а, через их посредство, и над природой, оно означает собою согласно Энгельсу «прыжок из царства необходимости в царство свободы». Поэтому идеал роста власти человека над природой и роста внутренней гармонии общественной жизни человечества, этот идеал глубоко научный, может служить средоточием для пролетарской системы оценок и критерием для переоценки всех буржуазных ценностей. Значение работ посвященных такой оценке не надо преувеличивать, контроль науки должен быть сохранен в этой области во всей силе; но не следует также и ослаблять значение творческой работы в этом направлении.
Дав сводку и прекрасное освещение этике, как науки о происхождении и видоизменении моральных форм, Каутский, не смотря на свое несколько подчеркнутое отрицательное отношение к практическому идеализму, дает в сущности массу точек опоры для дальнейшей работы в области научно–социалистического идеализма, в области систематизации требований и стремлений наиболее творческого класса нашего времени.
Нам остается только горячо порекомендовать высоко интересную книгу Каутского самому широкому кругу читателей.
Александр Барсов.
