[Ранее 12–16 (25–29) ноября 1917 г.]
Анюточка, ненаглядная.
Худо.
Все обстоятельства этих дней ты будешь знать, когда будешь читать эти строки. (Когда?).
Все время думаю о вас, ненаглядных. Меня сильно огорчило письмо твое, в котором ты писала что–то о моей холодности. Холодность! Я пылаю самой непреодолимой любовью к тебе. Я никогда так не любил тебя, как в разлуке, и особенно в тяжкие часы.
Я не писал тебе «embrasse» в телеграммах, потому что почтово–телеграфное ведомство воспретило в телеграммах всякие «слова и приветствия».
Страшно беспокоюсь, что не выслал вам денег. Все ждал телеграммы, чтобы быть уверенным, что вы еще в St. Legier. Деньги вам будут высланы, как только восстановится для этого техническая возможность.
Светит солнце и дует сильный ветер. На сердце тревожно. Сейчас так тихо и спокойно и здесь в комнате, и на улице. Кроме ветра, кажется, нет ничего живого. Даже странно.
Вчера я написал тебе письмо, но хочу здесь повторить кое–что, потому что не догадался послать заказным, а это пошлю заказным.
Я хочу сказать тебе, что я все время остаюсь незапятнанно чистым и верным тебе во всех смыслах. Я хочу сказать, что ты и Тото были двумя моими лучезарно–прекрасными богами. Вы жили в моем сердце, и я входил туда часто, чтобы молиться вам и Судьбе, в которую я верил и верю, хотя сейчас стою быть может у конца пути.
Еще скажу, что ты сделаешь из Тото чудесного человека, такого, каким я сам мечтал быть. Не могу сказать, чтобы я верил в бессмертие, но я на него надеюсь. Я страшно чувствую, что подлинная любовь должна как–то учитываться вне простой материальной жизни.
Мое самое сильное чувство бесспорно — любовь к тебе и Тото.
Человек очень несовершенен, но моя любовь к вам истинна и светла.
Мы сделали все–таки ошибку, что не поехали вместе. Я показал тут недостаточное мужество. Это было и некоторое преступление против любви. Надо было делить все. У тебя мужества, конечно, хватило бы с избытком. Быть может, за это буду тяжело наказан, ибо для меня теперь высшим счастьем было бы увидеть и поцеловать вас.
Сцена в моем «Фаусте» — Габриэль и Фаустина — пророческая.
Мы так бегло попрощались с моим спешным отъездом, что в то время как я живо помню тысячи моментов и помню тебя и слезы на твоих божественных глазах, но не помню как прощался с Тото.
Представь, вместе с разными документами у меня пропала карточка моего сынишки ненаглядного. Я жил только с памятью о нем. Твоя же карточка у меня на столе, а сама ты, любимая, в моем сердце.
Сколько счастливых воспоминаний! Благословляю вас за неизмеримое счастье, какое вы мне дали.
Ваш папа.
РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 1. Д. 12. Л. 147–148.
Автограф.
