Поджигатели. Пьеса в 7–ми картинах

Эту пьесу Н. А. Розенель посвящает Автор.

Действующие лица

• Роман Борисович Агабеков — агитатор коммунистической партии в Белославии
• Влас Пахомович Перебой — матрос, его помощник.
• Мстислав Львович Рагин — русский эмигрант, ренегат, играющий большую, хотя неопределенную роль при правительстве Белославии.
• Капитон Парамонович Дурцев — эмигрант, ренегат, советник посольства и Главсыск Белославии.
• Барон Ромодар Соловейко з Лужи — министр иностранных дел Белославии.
• Сэр Джеральд Мерфи — английский посланник в Белославии.
• Альфонс Дюрюи — французский посол в Белославии.
• Паприка — художник.
• Павла Лебежан — фабрикант кож.
• Шима Вулич — вождь меньшевистской белославской организации.
• Адʼютант.
• Офицер.
• Метр дʼотель.
• 1 жандарм.
• 2 жандарм.
• 3 жандарм.
• Прокоп Худоконь — пьяница.
• Фадей — камердинер барона Соловейка.
• Сановный старичок.
• Итальянский дипломат.
• Кропф — социал–демократ, журналист.
• Горячий юноша — комсомолец.
• Мрачная личность.
• Бородатый матрос.
• Хозяин пивной.
• Магметов — коммунист.
• Доктор.
• Молодой матрос.
• Лакей барона.
• Диана де Сегонкур — французская актриса, гастролирующая в столице Белославии Седмиграде.
• Рирота — ее камеристка.
• Балерина
• Голоса, поющие песню.
• Газетчики,
• Нищий.
• Лица без слов.
• Художники и их подруги.
• Официанты.
• Музыканты.
• Жандармы.
• Дипломаты различных национальностей.
• Рабочие и матросы.
• Слуги.
• Горничная и уборщик в гостинице.
• Старик.
• Молодой матрос.

Действие происходит в несуществующей, но похожей на существующую, славянской стране Белославии, в ее столице Седмиграде в наши дни или в ближайшем будущем.

Картина первая

До открытия занавеса слышна бравурная музыка. Как только занавес открывается, раздаются револьверный выстрел, визг женщин, крики мужчин. Глазам зрителя открывается зал первоклассного ресторана, полного публики, охваченной смятением.

Зал предполагаю распланированным так: вдоль рампы три стола: первый, второй, третий, на 5–6 персон каждый. Налево, на возвышении в две ступеньки, богато сервированный стол, убранный цветами и т. п., на три персоны. В глубине, на возвышении в 4–5 ступеней, большой тоже пустой стол на 10–12 лиц. На задней стене большие длинные окна, закрытые грандиозными пурпуровыми занавесами. Между этими окнами золоченый балкончик, на котором 5–6 музыкантов в фантастически–роскошных доломанах музицируют с бешеным увлечением. Люстры, на подобие густых веток гигантской смородины, свешиваются в разных сторонах зала. Все залито электричеством.

Выстрел прервал музыку. Музыканты полуиспуганные, любопытные свешиваются вниз.

Центр внимания второй столик, за которыми сидит почтенная штатская компания буржуазного типа. В настоящий момент все они взволнованы.

Павло Лебежан, пожилой фабрикант тонких кож, сам очень толстый мужчина атлетического сложения, стоит в грозной позе со стулом в руках. Остальные секундируют ему, возмущаются. У столика 3–4 официанта в красных куртках и белых передниках и осанистый метр дʼотель. За третьим столиком две визжащие дамы кокоточного порядка и два раззолоченных и оперенных офицера. Один из них, развалившись на стуле, криво улыбается и жует сигару. Другой, только что стрелявший, стоит с револьвером в руках на некотором расстоянии между вторым и третьим столиками. За первым столиком, направо, какая–то перепуганная публика. Шум. Наконец, можно различить голоса.

Метр дʼотель. Успокойтесь, господа. Успокойтесь, господин адʼютант. Разве можно стрелять? Что вы, в Мексике что–ли?

Лебежан. Хуже Мексики, Макс. Зовите полицию!

Метр дʼотель. Нельзя ли покончить миром? В чем дело? Из–за чего спор?

Адʼютант. Эта фигура растабарывала пацифистскую чушь, она осмелилась отмочить по нашему адресу ослиную остроту, что армия раньше сʼест страну, чем ее защитит.

Метр дʼотель. А вы… стрелять? Ах, ах, господин адʼютант.

Адʼютант. Ничуть не бывало. Я потребовал у этой туши проглотить назад свои слова, а этот бычий пузырь заявил, что раньше сломает мне кости. Вот тогда я выстрелил (подымая голос и револьвер) и еще буду стрелять в его пакостную образину, если он…

Лебежан (в свою очередь, подымает стул). Не оскорбляй почтенного гражданства, расхорохорившийся офицерик! Я хлопну тебя моим вполне штатским стулом и ты станешь падалью, петух!

Адʼютант. Мещанство должно знать свое место!

Лебежан. И знает! Это первое место в нашем новом государстве, первое; — если мы добьемся толку от иностранцев, то это, конечно, нашим честным трудом и коммерческой сметкой, а не вашей военной бутафорией.

Адʼютант. Если бы не армия, то не было бы и самой Белославии, кабан!

Метр дʼотель. Музыканты, гимн, гимн!

Лебежан. Стой! Гимн пойдет своим порядком. Я спрашиваю, что такое армия? Не мы ли лили кровь свою в траншеях, а эти молодчики–франтики, наверное, прятались по штабам.

Адʼютант (истерически). Довольно! Еще одно слово против армии — и я стреляю.

Второй офицер (вынимает сигару изо рта и говорит презрительно). Вас, господа буржуа, рабочие расплющат, если мы вас не защитим.

Лебежан. Рабочие недовольны потому, что мы все разорены, а разоряемся на вас.

Пожилой буржуа. Господин Лебежан так нельзя, так нельзя, мы все знаем ваши твердые либеральные убеждения, но вы зашли слишком далеко.

Метр дʼотель. Дружно все: да здравствует белославская армия! Гура!

Крики, музыка играет гимн.

Лебежан (после первого куплета гимна), Ладно же, господа! Да здравствует промышленность и торговля Белославии!

Метр дʼотель. Прошу вас всех, господа, гура!

Крики, чоканье, музыка.

Метр дʼотель. Господин Лебежан, чокнитесь же с господином адʼютантом, и да будет мир внутри нашей молодой республики.

Лебежан. Армия? Я за армию, но против излишеств.

Адʼютант. Враги мы вам, что ли? И мы и вы одинаково за порядок.

Лебежан. Порядок прежде всего. Ну что же! Я готов чокаться с вами.

Адʼютант. Прозит!

Музыка играет туш, крики, чоканье между всеми столами.

Метр дʼотель (на авансцене к публике). Уф! Страна полна противоречий. Вечные споры, не успокаиваются даже за ужином. Все на вулкане — вот в чем штука.

За сценой раздается хор мужских и женских голосов торжественно и в унисон:

Отворите! отворите!

Верим пери двери рая,

Верьте, черти клады ада

Распахнули б, замирая,

Если б постучал… Бравада!

Метр дʼотель (ко всей публике ресторана). Это забавный клуб ультра–кредибилистов. Они сегодня здесь заседают по поводу тридцатитрехдневного юбилея открытия клуба. Официанты, распахните двери! Музыканты, трагикомический марш!

Музыка начинает играть причудливый марш. Двери направо широко распахиваются. Входят женщины и мужчины попарно в самых разнообразных и странных костюмах. Три пары, потом одна дама в черных балетных пачках, затем опять пара, в ней Доминик Бравада. На нем сиреневые панталоны, белый жилет, оранжевый галстук, черный бархатный пиджак с причудливым воротником, на голове странной формы «а ля схоласт» черная шапочка, а на глазах пенснэ из красных четырехугольных стекол. С ним дама в карадном костюме. Ломаясь и чванясь, идут они и занимают свои места. На председательском — Бравада.

Вся публика с интересом оборачивается к ним.

Бравада (встает). Комиллитоны и прелестные подружки. Заседобед открыт. Перекличка. Я бросаю апельсины. (Он берет один за другим апельсины из вазы посреди стола и бросает своим собутыльникам. Каждый ловит апельсин, подбрасывает его и выкрикивает свое имя).

Первый. Корявая обезьяна!

Второй. Фея паштета!

Третий. Сибул булбул!

Четвертый. Жилейка!

Пятый. Принц Галлилейский!

Шестой. Тронь меня!

Седьмой апельсин падает на пол. Тишина.

Бравада. Разве некому принять мой седьмой апельсин?

Балерина. Некому, высочайший из гениев.

Бравада. Кто же отсутствует среди нас?

Балерина. Мой кавалер.

Бравада. Его имя?

Балерина. Фабулисимус Паприка.

Бравада. Почему же ты, дама, не привела брата нашего Паприку на сие торжество наше?

Балерина. Он дуется на меня и ревнует меня, как подлец какой–нибудь.

Бравада. Предлагаю обʼявить ему наше хоровое и торжественное: пфуй!

Вся кампания встает и торжественно провозглашает: пфуй, пфуй, пфуй!

Бравада. Твой апельсин, дама без Паприки (бросает его ей).

(Затем галантно оборачивается к своей даме). Ваш апельсин, очаровательная подружка сегодняшнего вечера моего (жонглирует последним апельсином). А этот счастливый, этот удачник достанется самому мне. Поздравляю тебя, апельсин! Счастливо дерево, породившее тебя, ибо сʼеденный мною, о апельсин, ты удостоишься участвовать в величайших творческих актах нашего столетия. Музыканты там наверху, конечно, не смогут сыграть ничего приличного. Прошу пропеть наш банго. На столе достаточно посуды, чтобы импровизировать соответственную инструментальную музыку.

Вся компания поет следующий за сим гимн, сопровождая его довольно стройним аккомпанементом на всякого рода посуде:

Банго, — дранго, — франго, — банг!

Банго, — бенг!

Банго, — бинг!

Ютти, — бьюти, — чанго, — ченг!

Фимилитифири, — кринг!

Бравада (с мрачной важностью). Именно кринг, комиллитоны, подружки, вы можете пить и закусывать.

Справа, сопровождаемая поклонами метр дʼотеля и многочисленных лакеев, входит компания: белославский министр иностранных дел барон Ромодар–Соловейко з Лужи, русский эмигрант Мстислав Львович Рагин и актриса Диана де Сегонкур.

Наружность Дианы поражает красотой и надменной гордостью. Она одета по–королевски. Рагин изящен, мускулист, лицо дерзкое и спокойное, густые брови, сильно лыс. Барон мешковат, несмотря на хорошего портного, пробор, монокль.

Бравада (вскакивая). Что мы видим? Какая честь! Встать (вся компания художников встает). За гордую красоту!

Вся компания кричит: веллио, громио, зан–зан!

Бравада. В честь ее кавалеров: иккиокики!

Вся компания разноголосно по–петушиному кричит: иккиокики!

Барон. Фи, что это?

Рагин. Метр дʼотель, что это за скандал?

Метр дʼотель. Это ультра–кредибилисты. Они презабавные ребята, художники. Разве вы не читали о них в газетах, разве вы не читали о штукаре Браваде? Доминик Бравада, автор картины «Богородица во чреве крокодиловом». Знаменитость. Ха–ха–ха! Сейчас есть три знаменитости в Седмиграде: мадам, эта каналья Руделико и забавник Доминик Бравада.

Барон. Нам это отнюдь не по вкусу, метр дʼотель. Диана, отдельный кабинет?

Диана (окидывая взглядом залу). Напротив, здесь. Быть может, сегодня будет не так скучно.

Рагин. Но мы хотели переговорить.

Диана. Я остаюсь здесь.

Метр дʼотель и официанты суетливо усаживают их за столик налево, а за столом Бравады идет потешная музыка наверху.

Бравада (махая на музыкантов огромным пестрым платком). Тише, тише, замолчите, попугаи! Ну вот, немножко чего–то в роде тишины. Комиллитоны, подружки, сердце мое полно скорбью, как спелый огурец семячками. Наш бедный Паприка дуется на свою балерину. Наш Паприка ревнует. Это не хорошо. Пфуй. Но оставить его в таком состоянии еще хуже. Я предлагаю всем, всем, всем покинуть этот стол яств и отправиться в Коровий переулок 13б и петь нашему брату Фабулисимусу Паприке серенаду до тех пор, пока он не выйдет к нам, после чего он будет внесен на руках в этот вино–храм, напоен до–пьяна и уложен в обʼятия своей балерины. Кто за мое предложение? Подымите ногу. Единогласно.

Шествие под трагикомический марш вновь направляется к выходу. Компания поет: Банго–дранго франго–б и т. д.

Рагин (за столом развертывает салфетку). Какой варварский шум! Вы не увидите этого в Париже, ни даже в Мюнхене. Седмиград превращается в настоящую столицу и переполняется гримасами, штуками, экзажерациями эксцентризма.

Барон. Экзажерациями эксцентризма? (вкладывает монокль в глаз). Великолепно (сбрасывает монокль). В моей последней речи я хотел сказать мое mot, а вышел анекдот. Я сам не придумал вполне такое, понимаете, с таким du chien, а придумал мой педикюр. Он замечательный. Был клоуном. Сломал себе что–то такое там, так и стал педикюром. Забавно? Я ему говорю: Ябель, — его так зовут, — вы можете придумать mot для моей речи о новой французской ориентации? Он сейчас же говорит: «Paris, Белославия ориентируется так же, как прекрасная Елена». Это не лишено остроумия, правда. Почему же не сострить так? По–моему, можно, знаете, так, улыбаясь (вкладывает монокль). Вот так (улыбается, выбрасывает монокль), А у меня как–то не вышло. Вся речь звучала как–то официально перед всеми этими рожами devant toutesces phisionomies chagrienes. Я как начал: как в свое время прекрасная Елена Спартанская ориентировалась не на Менелая, своего законного супруга, а на Париса, который ее похитил, из–за чего вспыхнула страшная война, воспетая Гомером. Мямлю, мямлю, ну ничего решительно не выходит. Не то, что mot, но прямо скверный вышел анекдот. Ха, ха. У меня нет этого…

Диана. Вы скучнейший человек.

Барон. Я скучноват. Я чрезвычайно умен, необычайно, но этого легкого такого нет у меня. (Рагину). Как вы сказали? Эксцентрический экзажер…

Диана. Пейте, ешьте что–нибудь, барон. Месье Рагин, что вы хотели сказать мне?

Рагин. Я тоже хотел говорить с вами о политике, дорогая.

Диана. Какая тоска!

Рагин. Нет, это будет весело. (Пауза). Вы слыхали что–нибудь про такое чудовище: Руделико?

Диана. Руделико? Ведь это значит — красная маска?

Рагин. Да.

Диана. Что–то слыхала. Агитатор?

Рагин. Да. Я добился высылки отсюда представительства Красного Союза, но оно оставило вместо себя этого молодого безымянного коммуниста. Он оказался очень ловким. Самую острую современность он смешал с какой–то романтикой Дюма. В красной маске он появляется на митингах на фабриках, в казармах, на базаре, произносит патетические, молниеносные речи и исчезает. Его видели сразу в нескольких местах. Он стал кумиром рабочих, издевательством над полицией. Он хитер, как сатана, красноречив, как Троцкий, разрушителен, как азотная кислота. Мой друг Капитон Дурцев, талантливый советник внешней полиции, редактор газеты «Назад», почти с ума сошел из–за ловких штучек этого проходимца.

Диана. Это забавно, но что мне за дело до этого всего?

Рагин. Мне пришла в голову одна пикантная комбинация. Вы — самая интересная женщина в целой Европе, это не комплимент, а деловое соображение. Что, если бы вы заявили, например, в антракте «Медеи», на которую сбежится весь Седмиград, что вы горите желанием познакомиться с Руделико.

Диана (хохочет).

Барон (вставляет монокль). Он не клюнет; он поймет, что это удочка. К тому же, что такое Диана де Сегонкур для этого бандита?

Рагин. Немножко психологии. Руделико — человек с фантазией. Разве не ясно, что он романтик и горячая голова. Кто же, серьезный и уравновешенный, набредет на такой метод агитации, хотя он, правда, и оказался для него весьма удачным. Я уверен, что при всем своем воспаленном революционизме, помноженным на ледяной марксизм, он — авантюрист. Восторженное публичное заявление из уст такой женщины, как вы, не пройдет мимо его ушей. Он как–то откликнется, осторожно, ловко, но откликнется и, может быть, даст главсыску и Капитону Дурцеву ниточку, хотя бы только ниточку.

Диана (смеется). Забавно (рассеянно смотрит перед собой и пьет вино).

Рагин. Я бы посоветовал поездить по митингам и вообще по всем местам, где он может появиться, как если бы вы жадно искали с ним встречи. Совпадение или план — он встречается с вами, и тогда уже он заметит вас. Мне нравится такой план. Он не скучен.

Диана. Он не скучен.

Быстро входит Капитон Парамонович Дурцев, в длинном сюртуке, нахлобученной шапке. Под мышкой у него очень большой свиток.

Дурцев. Прошу прощения, Мстиша. Новая пакость Руделико. По всему четвертому и шестому округу развешаны плакаты с его портретом. Огромные. Чорт его знает, чорт его знает, где он их заказал? Когда развесил, когда развесил.

Рагин. Это у тебя плакат?

Дурцев. Это у меня плакат. Сейчас покажу. Прошу прощения, барон, кланяюсь. Прошу прощения, мадемуазель, низко кланяюсь. Сейчас я разверну плакат, разверну плакат (развертывает). Он велик. Вот я покажу. Человек!

Подходит официант.

Дурцев. Лестницу!

Официант. Как?

Дурцев. Лестницу. Я хочу лезть на стену. Ну, не понимаете, что такое лестница? что такое лестница?

(Официант уходит).

Рагин. Выпей вина, Капитон.

Дурцев. Дай мне вина, Мстиша. За ваше здоровье, мадемуазель. В прошлый четверг я застал его на фабрике Лебежана, на фабрике Лебежана, окружил всю окрестность, но каналья улетел на аэроплане, на аэроплане. Он бросил с аэроплана записку, в которую он завернул пулю, завернул пулю. На записке стоял мой адрес. Она прошла через десяток рук и дошла до меня. Там было написано: «не бегай за мною уморительный, уморишься». Это, ненавистный человек. Вы напрасно смеетесь, мадемуазель. Это огонь, который сожжет ваши туалеты, ваши косметики, ваши жемчуга и тому подобное, и тому подобное. Ага, лестница.

К стене приставляют лестницу. Дурцев лезет на нее и развертывает скромный плакат, на котором изображена черная фигура в красной маске. В одной руке она держит факел, другой указывает вперед. Над головой большие красные буквы: «Рабочий! Добей гадину, капитала. Она издыхает. Ты силен».

В эту минуту за дверьми унисонное пение:

Отворите, отворите!

Двери ль рая, двери ль ада,

Отопритесь, здесь Бравада!

Дверь отворяется. Прежнее шествие, несущее на руках добродушного и толстого Паприка.

Компания шумно усаживается за стол.

Паприк. Благодарю за прием, за братские чувства. Даже повесили плакат с Руделиком. Как ррреволюционер колоррита, прриветствую ррреволюционера жизни.

Диана (неожиданно встает и подымает бокал, обращаясь к художникам). Господа художники, выпьем за него, за отважного Руделико.

Бравада. Ого! Мы не все сочувствуем смутьяну, мы не политики. Но пить с вами один тост большая честь. Я выпью с вами даже за дьявола; что я говорю, даже за бога, который кажется еще гаже.

В публике ропот и недоумение.

Диана. Господа, я, актриса Диана де Сегонкур, гостья Белославии и Седмиграда, пью за другого вашего гостя, за посланца полярных сполохов, за поджигателя Руделико.

Все смущены.

Бравада. Мадемуазель! Вы сидите за одним столом с правительством.

Диана. Если кто–нибудь из присутствующих знает Руделико, пусть передаст ему, что я была бы счастлива сидеть за одним столом с ним.

Дурцев (на лестнице). Что она говорит, она говорит?

Рагин (делает ему знак). Слезь с своей лестницы и сверни плакат.

Дурцев остается на лестнице.

Бравада (сходит со своего стола и подходит к столику Дианы). Позвольте представиться! Доминик Бравада, человек, который шутит, чтобы не скучать. Я люблю дерзость, без нее нас разорвала бы зевота. И прежде всего позвольте вам сказать: вы так прекрасны и высокомерны, что золота всего мира, казалось бы, не может хватить на то, чтобы купить вашу красоту и вашу гордость.

Диана (высоко поднимая голову). Господин Бравада!

Рагин (делает два шага навстречу Браваде). Господин Бравада!

Бравада. Я рад слышать, что вас нельзя купить.

Диана. Вы наглый человек!

Рагин (подходя вплотную к Браваде). Прочь! Назад!

Дурцев (с лестнице!). Нахал! Нахал!

Бравада. А во–вторых, если вам угодно познакомиться с Руделико, отправьтесь со мною в одну мастерскую. Таксомотор домчит нас туда в полторы минуты, а через семь минут я вызову к себе по телефону эту замечательную личность. Верьте слову Бравады.

Дурцев (садится на лестницу, протирает очки и внимательно смотрит на Браваду).

Рагин, опираясь на стол, со спиной выгнутой, как у ягуара, готовящегося к прыжку, тоже вперяет взгляд в Браваду.

Диана. Он не придет, он побоится.

Бравада. Руделико — серьезный человек. У него на плечах большое дело, но он любит рискнуть, пошутить. На ваше приглашение он приедет.

К художникам громко.

Комиллитоны, художники!

Пиаф–пеф!

Телештум!

Плясо плен!

Да здравствуют ультра–кредибилисты!

Художники (хором). Да здравствуют ультра кредибилисты!

Бравада (Диане). Коли вы храбрая, вашу руку.

Диана. Идем.

Рагин. Я с вами.

Бравада. Одна!

Диана. Готова.

Бравада (делан широкий жест), В путь.

Рагин. А где же ваша мастерская?

Бравада. Где? По Откосной улице № 103. Но мы едем не туда.

Рагин. Куда же?

Бравада. В неизвестность.

Рагин. Стойте!

Бравада. (Хватает Диану за талию и быстро увлекает ее к двери). Да здравствует авантюра!

Рагин хочет броситься за ними, оглядывается на Дурцева, который, быстро спускаясь с лестницы, спотыкается и с шумом обрушивается. В это время художники окружают их хороводом кривляющихся фигур и прыгают, взявшись за руки:

Банго, дранго, франго, бант,

Банго, бенг! банго, бинт!

Рагин (громко кричит). Метр дʼотель, позвоните в центросыск.

Метр дʼотель. Кто–то выключил телефон.

Рагин. Мне надо спешить! Освободите меня! (Старается пробиться, но кривляющиеся фигуры в бешеном темпе носятся вокруг него).

Ютти, — бьюти, — чанго, — ченг!

Филимитифери, — кринг!

Последнее слово они выкрикивают громкими голосами. Одновременно гаснет электричество. Тотчас же зажигается ручной фонарик Дурцева, который ярко освещает плакаты с изображением Руделико.

Занавес.

Картина вторая

Мастерская. При поднятии занавеса темно. Глубина сцены занята огромным окном, нижняя часть которого задернута большой темной занавеской, а верхняя освещена отблесками извне. Через полминуты отворятся дверь, входят двое. Одна фигура включает электричество. Мастерская освещается электрической лампой с абажуром, бросающим свет в одну сторону. На стенах видны причудливые картины, изображающие кривляющихся паяцев. Одни хохочут, другие показывают нос, третьи таращут огромные рачьи глаза. Есть тут и странная деревянная скульптура негритянского типа, темная и ярко окрашенная. Против зрителя, в простенке между двумя половинами большого окна пузатый металлический шкаф. Два мольберта, табуреты и кресло. На некоторых табуретах лежат палитры, на полу шкуры. Вошедшие — Бравада и Диана.

Бравада. Сбросьте ваше манто, мадемуазель: здесь тепло.

Диана. Благодарю. Я останусь так. Я уйду через десять минут. Вы обещали мне Руделико.

Бравада. Присядьте (пододвигает к ней кресло, ставит скамеечку ей под ноги. Поворачивает лампу таким образом, что свет целиком обливает Диану, остальная комната остается в полутьме). Чудесная!

Диана. Вы полагаете, что я приехала сюда слушать ваши комплименты? Вы сказали, что довезете меня в полторы минуты: мы ехали полчаса.

Бравада (смотрит на часы). Ровно 12 с половиной минут. Да. Эта далеко, мы почти на краю города. И все же нам надо торопиться. Ваши друзья скоро получат возможность преследовать нас и могут найти: они ловкие ищейки.

Диана. Ну что же, — торопитесь.

Бравада (снимает очки и шапочку, выпрямляется и меняет голос). Руделико перед вами, Диана.

Диана (откидываясь в кресло). Это мистификация? Или… правда?

Бравада. Это правда.

Диана (всматривается в него). Я плохо вас вижу.

Бравада. Я не так уж интересен.

Диана. Так вы и есть…

Бравада. Я и есть Руделико.

Диана. Понимаю. В промежутке между работой, вы скрываетесь за маской паясничающего художника.

Руделико. Именно. Это оказалось удобным. Вы хотели меня видеть. Что вы хотели мне сказать? (Пауза). Вас уговорили воспользоваться «моей склонностью к авантюрам» и «вашей волшебной красотой», чтобы попытаться заманить меня в ловушку. Вы согласились быть добровольным агентом центросыска.

Диана. Я готова пожалеть об этом. Но в общем мне нравится это приключение. Скажите мне, кто вы собственно такой?

Руделико. Охотно. Я неуемный человек, подвижный и жадный. Война развернула мою крепкую, вольную натуру. Война создала во мне непрестанное стремление к усилиям и риску. Я человек взрывчатый. О я могу работать очень размеренно, но во мне физиологическая дизель во сто лошадиных сил. В обычное время я сделался бы, вероятно, так называемым преступником, т.–е. ярким правонарушителем общества, но наше время необычное. Оно послало мне навстречу этих людей, с их ослепительными идеями, с их вселенским размахом, их клокочущей страстью.

Диана. Вы говорите о русских большевиках?

Руделико. Да, о моих старших товарищах. Они открыли мне глаза на то, чем живет мир. Я почувствовал, что моя непоседливая сила может оказаться очень полезной. Это большие люди, Диана. Как отчаянно вызвали они на бой и злобу верхов и невежество низов! Что за пустяки перед ними какой–нибудь мифический Геракл! И они так уверены в себе, эти обладатели научного прожектора невероятной силы, эти поджигатели! И они так веселы в своей уверенности! Люди стальные и электрические в нашей, на три четверти сермяжной и соломенной, России. Они — прототип завтрашних людей.

Диана. И вы такой же?

Руделико. Пылинка того же материала, несомая тем же вихрем. Я тоже чего–нибудь стою. У меня избыток энергии. Я — мажорный человек, неплохо делаю свое дело, и я весел, как мои учителя.

Диана. Вы хотите ввергнуть эту бедную страну в такую же пропасть, в какую свалилась Россия?

Руделико. Да. Мое дело небольшое, — развернуть революцию в Белославии. В сущности она уже готова. Она кипит под вашими ногами, я помогаю ей родиться, ведь мы — акушеры. Взгляните сюда (отбрасывает занавес с окна: видно зарево заводов, огнедышащие трубы, созвездия далеких электрических фонарей). Тут семьдесят тысяч рук работает: семьдесят тысяч сердец страдает здесь, но наполняется злобой и надеждой. Это один из опорных пунктов для нас. Таких многое множество в мире. Это зарево — заря.

Диана. Ваше лицо в полутьме мастерской горит их красным отблеском, вы мне нравитесь так… Но мне страшно…

Руделико. Я открою окно. Стоит уже хорошая весенняя ночь. (Распахивает две створки окна). Слушайте симфонию труда.

Из окна несется пыхтение паровозов, грохот паровых молотов, лязг металла и шум колес. Все это сливается в странную музыку.

Руделико. Этим человек побеждает природу, преображает землю, но скоро эта чудная симфония прервется другой: заорут мои гудки призывом к мятежу, заохает пушка, застрекочут пулеметы! Зарево вырастет и обоймет все небо. Тогда мы вступим в чистилище.

За окном внезапный сильный свист. Должно быть опоражнивается домна. Красное зарево ярко освещает лицо Руделико.

Диана (вскрикивает). (Руделико медленно поворачивает лицо к ней). Вы похожи на дьявола. Мне страшно и… холодно.

Руделико (Закрывает окно и задергивает занавес. Подходит к ней, садится возле нее). Диана, вы причина новой адской вспышки моей ненависти к этим людям. Я видел вас в «Медее», в «Федре», в «Иоанне». Я видел вас в жизни. Какая вы женщина. Биологически — вы женщина, какой женщина должна быть. Какая у вас строгая и безукоризненная красота. Какое у вас гордое и белое чело! Ваши улыбки — сверху. Каждое ваше движение — дар. Обладать такой женщиной — ни с чем не соизмеримое счастье.

И какое богатство ощущений! Какую силу внутренних переживаний показывает ваша игра! Когда я сидел в темном углу театра и смотрел на вашу действительно невероятную красу, залитую огнями сцены, я думал: где тот герой, гений, полубог, который, называя такую женщину своей, мог бы считать это счастье заслуженным? (Пауза. Диана смотрит в сторону).

Руделико (подвигаясь к ней ближе). А между тем этот герой, этот гений, этот полубог нашелся (вскакивает и отходит в сторону) Самым спокойным и самоуверенным образом… О чорт побери этот кошмар… Каждую ночь он…

Диана (вздрагивает и поворачивается к нему). Мосье!

Руделико. Да, да. Герой нашелся. Это господин барон Соловейко з Лужи. Да и он ли один?

Мало ли рук властно ласкало эту богиню? Мало ли рук? Руки всех тех, кто может наполнить свою пухлую горсть банкнотами, запустив ее в свой оттопыренный карман. Если бы я не жалел вас!

Диана. Мосье!.. (Встает)

Руделико. Я, конечно, презирал бы вас. Я чту моих сестер проституток ради куска хлеба, но…

Диана (делая по направлению к нему сильный жест). Я запрещаю оскорблять меня!

Руделико. Ваши щеки горят не только от гнева, но и…

Диана. Но и от стыда. Конечно. Да, я горда. И я знаю, что плоха та гордость, которая выражает себя попросту в высокой цене… Я дочь машиниста, я дочь простого машиниста. Мое имя Люси Лабер. И горда я была с детства — с Paris — Lyon — Mediterranée. Я хотела очутиться наверху, и я наверху. Вся Европа меня знает. Я живу (нервно смеется) шикарно. Они готовы разоряться на меня.

Руделико. Люси Лабер. Значит вы целиком принадлежите народу. Они похитили вас, как сотни тысяч наших красавиц за плату золотом, украденным у их отцов. Люси Лабер! Сколько обид, сколько обид!

Смерть им за это! (Вдруг смеется, берет ее за руки, усаживает в кресло. Сам садится у ног ее на скамейке). Простите меня. Я совсем ударился в мелодраму, впрочем, все, что мы здесь говорили, совершенно верно, только отбросим пафос. А ведь смешно думать теперь, что бы вы стали ловить меня, что бы вы меня им выдали. Не правда ли?

Диана (ласково). Правда.

Руделико. Диана, встаньте. (Она встает. Он кладет ей руки на плечи). Положите мне руки на плечи. (Она делает это). Мы с вами высокие, стройные, сильные. Не правда ли? Умные, смелые, честные. Разве нет? — Хорошая пара. Будьте же мне союзницей. Не бойтесь за ваш комфорт. Чорт его побери! Разве он может сравниться с головокружительными перспективами героических авантюр, которые я обещаю вам именем революции?

Диана (смеется добрым смехом). Ой, фантаст бешеная голова! Какой вы яркий, как вы мне нравитесь.

Руделико. Вот прелесть–то! По рукам! Это мне вы будете помогать при случае, Это нашим агентом вы теперь станете.

Диана (хохочет).

Руделико. Правда? Ваша прежняя мнимо–блестящая жизнь покажется вам серыми буднями сравнительно с тем клокотанием сил, к которому я зову вас.

Диана (продолжая смеяться). Нет, мой дорогой. Вы думаете, что за пару пламенных фраз меня купить легче, чем за 500 тысяч франков?

Руделико. Какую гадость вы сказали.

Диана. В образе Бравады вы начали с того, что осудили меня за «продажность».

Руделико. Разве я покупаю вас?

Диана. Конечно, и дешево. Однако я не скрою — вы могли бы купить меня.

Руделико (смеясь в свою очередь). Да ну?

Диана. Еще как. Всю. Я стала бы вашим агентом. Я стала бы совсем вашей.

Руделико. Какой ценой?

Диана. Ценой большой любви!

Руделико. О, это легко!

Диана. Нет. Нет, это не легко. Я не испытала любви, но я ее жажду. Я жажду любви как может жаждать ее романтическая девочка, прошедшая знойную пустыню безлюбой страсти, холодной чувственности. Кто меня любил? Разве тот бутафор в Брюсселе, который так смешно надоедал мне. Я отмахивалась от него, как от мухи, а он убил себя. Когда я целовала его за полчаса до смерти, он уже ничего не чувствовал. Я была разбита тем, что не могла сказать ему, как горячо и наивно, как безраздельно и сразу я полюбила его, когда узнала, что он обожал меня смертельно. Легко любить меня? Нет, дело идет ведь не о том, чтоб вы ласкали меня (смеется). Хорошая сделка, гражданин большевик!

Это вы называете платой за мои шпионские услуги? Вы хитрый татарин. Да я все равно не поверила бы вам, поклянись вы мне вашей Россией и всеми вашими вождями. Вы не можете любить меня, потому что любить меня, значит поставить меня выше всех, всего. А этого ты не можешь, мой огненный фанатик.

Руделико. Я не могу этого.

Диана. А я не могу быть для тебя женщиной между прочим. Поэтому, — прощайте. В вашей борьбе я обещаю вам свой нейтралитет.

Руделико. Пусть будет так. Дайте мне вашу руку. (Целует ее. Потом хочет притянуть Диану к себе. Она смеется и не сопротивляется. Но он внезапно прислушивается и приостанавливается).

Идут. (Вдруг звонит тревожный телефон). Мои друзья сигнализируют. Надо бежать.

Диана. А я думала, вы поцелуете меня?

Руделико. Я поцелую тебя, Клеопатра. (Целует ее долгим поцелуем. Звонит телефон, умолкает и вновь звонит: Вдруг в потолке открывается люк, оттуда падает до самого пола веревочная лестница. На ней, повиснув, как обезьяна, фигура в красном вязаном колпаке и матросской одежде — Это Власик Перебой).

Власик. Мастер. — Земля горит! Лезьте на небо.

Руделико. Есть. Прощайте, дорогая. Не говорите им, что я вскарабкался туда.

Власик. Спешно, мастер. Муха — мед.

Руделико. Чудесный мед, Власик.

Власик. Засыпет Марушка.

Руделико. Никогда. Пожди. Машинку заведу.

(Возится около шкапика, и поворачивает какие–то ручки).

Власик. Потешиться? Можно. Летом, мастер. Волк у двери. (Скрывается в люк).

Руделико (быстро и ловко влезает по лестнице, повисает вверху, оборачивается и посылает Диане воздушный поцелуи). Еще увидимся.

Диана. Буду рада. Но мое слово твердо.

Руделико. Поговорим. Власик, режь! (Исчезая в люке. Электричество гаснет, у дверей громкий стук).

Голос Дурцева. Отоприте, отомрите именем закона. Нас 18 человек, мы вооружены до зубов, до зубов. Сопротивление напрасно, сопротивление…

Диана. Здесь темно. Я не могу нащупать ключ в дверях.

Дурцев. Кто говорит?

Диана. Диана.

Дурцев. Вы живы?

Диана. Очевидно.

Дурцев. Одни?

Диана. К сожалению.

Дурцев. Отоприте!

Диана. Сейчас.

Диана (подходит к окну. Отдергивает занавеску. Там горят заводы. Она останавливается на минуту). О заводы, заводы! Кто же победит? (Подходит к двери — отпирает. Дверь с силой раскрывается, вбегает Дурцев и жандармы, у всех у глухие фонари и фонарики, беглыми зайчиками которых освещается мастерская).

Дурцев (бегает по мастерской, освещая углы своим фонарем). Где же, где?

Под его фонарем из мрака выныривают то гримасничающие паяцы картин, то странные рожи негритянской скульптуры.

Несколько раз он вздрагивает и отплевывается.

Дурцев. Но где же?

Диана. Не понимаю.

Дурцев. Был Руделико? (Наводит свет своего фонаря на лицо Дианы).

Диана. Не знаю.

Дурцев. Кто же был? Кто был?

Диана. Бравада.

Дурцев. Где он?

Диана. Исчез.

Дурцев. Куда?

Диана. Не знаю. Как сквозь землю провалился.

Дурцев. Ищите, ищите, ищите. Зажечь электричество.

1–й жандарм. Провода перерезаны.

Дурцев. Узнаю штуки Руделико. (Подходит к телефону). Дайте Главсыск. Да. Благодарю. Полковник Жигалич? Это я, Капитон Дурцев. Я в мастерской, где происходят невероятные вещи. Кого подозревают? — Всех подозреваю. Телефон 1–2–0–12. Звоните сюда обо всем, что узнаете, что узнаете.

Ловлю Руделико! (Кладет трубку. К жандармам). Результаты обыска?

1–й жандарм. Никаких.

Дурцев. Больше свету! (Вносят фонари и лампы, так что становится совсем светло. Дурцев суетливо бегает по мастерской). Загадочно все. Заговор повсюду. (Останавливается перед Дианой, которая спокойно села в кресло). Мадемуазель! Надо было смотреть. Глазами смотреть, мадемуазель. Он не мог ни выйти в дверь, ни выскочить в окно. Все окружено, окружено.

1–й жандарм. В окно–то он мог выскочить, господин Дурцев. Только в этом случае он арестован.

Звонок телефона, Дурцев бросается на него, как ястреб.

Дурцев. У телефона Капитон Дурцев. Советник Политсыска. Полковник Жигалич? Что? Арестован? Да неужто, да неужто? В Чешском сквере. (В изнеможении и волнении садится на табурет около телефона). А, друзья мои! (Глотает воздух, как рыба на суше). А, друзья мои, неподалеку отсюда в Чешском сквере арестован Руделико. (Пронзительно кричит). Победа! (Вскакивает и танцует вновь к телефону). Полковник Жигалич, вы еще тут? Милый полковник Жигалич, протелефонируйте на пост, чтоб его вели ко мне, ко мне бы его вели. Я на четвертом этаже в доме № 7 на Крайней улице возле Чешского сквера. Торопите, торопите, торопите. (Подбегает к Диане). Мерси, мадемуазель.

Это в некоторой степени дело ваших рук. Это благодаря вам, в значительной степени, погиб мерзавец Руделико. Тайны начинают раскрываться, начинают раскрываться.

Диана. Неужели он схвачен?

Дурцев. Молодому человеку капут, Это верно, как то, что я Дурцев, что я Дурцев.

2–й жандарм. Привели арестованного. Сержант Кривотачка его сразу сюда направил.

Дурцев (в величайшем волнении). Свету, свету! (Садится на табурет, на котором лежит палитра).

Введите преступника.

Два жандарма вводят странного, плохо одетого человека, он очень пьян.

Дурцев. Это Руделико?

3–й жандарм. Он искусно притворяется пьяным. Мы нашли его в сквере на скамеечке, он делал вид, будто спал. Но нас не проведешь. При обыске у него найдена неопровержимая улика. Вот она (подает Дурцеву).

Дурцев. Никаких сомнений. Это маска Руделико.

Диана (быстро встает и подходит). Покажите, пожалуйста.

Дурцев. Извольте. Это подлинная маска Руделико (к арестованному). Любезнейший, перестаньте сейчас же притворяться, притворяться. Вы нисколько не пьяны, вы только что бежали отсюда, бежали отсюда. Вы — Руделико по прозвищу. А как ваше настоящее имя, извольте сказать сию же минуту, сию же минуту!

Пьяный. Иззвиняюсь… Почему шум? Конституция не гласит…

Дурцев. Я покажу вам, что гласит конституция, гласит конституция…

Пьяный. Нет не гласит… Она не гласит… Не гласит она, что пить нельзя.

Дурцев. Кто вы?

Пьяный. Не кричите, тогда я припомню.

Дурцев. Вы заблуждаетесь.

1–й жандарм (склонившись над плечом Дурцева).

Я знаю, кто он? Это — кум моей кухарки. Я его давно узнал. У меня специальный глазок на такие рожи.

1–й жандарм. Кто, я заблуждаюсь? При всем моем уважении к вашему опыту, и хоть вы так сказать наш Пинкертон, но я на счет таких рож никогда не ошибаюсь (подходит к пьяному). Ты Прокоп Худоконь? Нет?

Пьяный. Я — Прокоп Худоконь. Да, Худоконь… Прокоп… Чем плохо, зачем же будить человека? Кто спит, тот не грешит. Верно?

1–й жандарм. Боюсь, Руделико убежал по крышам, спустился к скверу по большой пожарной лестнице в № 61 да, убегая через сквер, и сунул пьяному свою маску в карман (самодовольно вытирает усы). Я тоже 15 лет сыщик. (Телефонный звонок).

Дурцев (бросаясь к нему). Кто звонит? Здесь Капитон Дурцев, советник.

2–й жандарм. Господин Дурцев, у вас палитра пристала к заду.

Дурцев. А чорт! (Срывает палитру и остается с радугой на сюртуке). Что, что? Слышите вы? Руделико уже около часу, как говорит на фабрике Феникс. Туда, туда! (Бросается к двери и сталкивается с Рагиным).

Рагин. Куда вы?

Дурцев. На фабрику Феникс. Руделико там, там.

Рагин. Кто сказал?

Дурцев. По телефону.

Рагин. Оставайтесь. Успокойтесь. Вас морочат. Я уверен, что это сам Руделико звонит вам из безопасного места, чтобы с толку сбить (Диане). Мадемуазель, я, наконец, здесь. Дело пойдет по–иному (садится против нее). Расскажите мне по порядку, кого вы здесь видели, с кем и о чем говорили.

Дурцев. Ах! Я же уже произвел дознание. Ни она и никто ничего не знает. Был Бравада.

(Дурцев на минуту остолбенел, а потом хлопает себя по лбу). Какая мысль, о друзья мои, какая светлая мысль! (Жандармы собираются около него).

Бравада…

Жандармы. Ну?

Дурцев. И Руделико..

Жандармы. Ну?

Дурцев. Одно лицо!!

В эту минуту раздается голос Руделико.

Голос Руделико. Ау, мои друзья!

Дурцев (от изумления и бешенства поворачивается вокруг собственной оси). Руделико! Его голос. Узнаю из 10,000.

Голос Руделико. Ау! Я здесь в шкафу (хохочет).

Дурцев (бросается к шкафу и хватается за ручку дверцы, сразу отскакивает, как ошпаренный).

Вз, вз, э–элек… элек… электрический ток, ток.

Рагин (повелительно). Все равно! Не будь мы живы, но мы раскроем его убежище.

Жандармы атакуют шкаф табуретами, саблями. Некоторые обжигаются, дверка отворяется с веселым звоном. Внутри большой красный граммофон, который хохочет.

Граммофон. Ослы, ослы, вам ли меня поймать! (Хохочет).

Дурцев. Заткните ему глотку, глотку (хватает шляпу с своей головы и затыкает граммофон. Граммофон замолкает).

Дурцев. Уф! Это чорт, чорт, чорт!

Рагин (спокойно отводя Диану в ее кресло). Я продолжаю дознание, мадемуазель!

Диана. Дознание после. Но одно я обещаю вам, мосье Рагин. Он будет мой!

Занавес.

Картина третья

Кабинет барона Ромодара. В глубине письменный стол и прочее. Спереди большой подковообразный стол, устланный желтым сукном с зеленой бахромой. В кабинете сдержанный говор. Ходят, курят, разговаривают разные престарелые джентльмены в элегантном штатском платье или в военных мундирах. У входной двери, вытянувшись, стоит большого роста ливрейный лакей с седыми бакенбардами. На авансцене у козетки барон и сэр Джеральд Мерфи, архитипичный брит.

Барон. Баронское звание нам даровано еще австро–венгерским императором в 1860 году, одновременно и младшей линии, только та носит другое местное отличие и представлена сейчас министром почт бароном Богомыслом Соловейко з Грбню.

Мерфи. Так.

Барон. Мы не просто помещики, мы искони помещики–чиновники и такими остались при республике. По правде сказать, сэр Мерфи, мы сожалеем, что у нас нет монарха: приличнее как–то. Правда? (Вставляет стеклышко в глаз пристально смотрит на Мерфи) Я думаю, мы современем заведем себе монарха. Только не из наших, а какого–нибудь иностранного, породовитее, тут нужна порода, кровь.

Француз Дюрюи (подходит). Хотите купить себе собачку?

Барон. Нет.

Дюрюи. Лошадь?

Барон. Ну нет же, монарха. (Сбрасывает монокль).

Дюрюи. А!..

Рагин. Барон, надо начинать заседание.

Барон. Фадей! (Ливрейный лакей подходит) Фадей, милый старичок мой, никого не пускай, заседание у нас секретное. Даже сам, мой милый, все пропускай мимо ушей и забывай. Чай будешь ты разносить, только ты. (Фадей кланяется и отходит). Это у меня замечательный старичок. Он был дядькой моего отца. Преданность чисто–славянская, феодальная, в огонь и в воду… Замечательно. (Встает). Прошу занимать места. (Вставляет монокль. Торжественно). Прошу месье, prenez vos places, сеанс начинается. (Барон садится на председательское место и звонит).

Тупые, окаменелые или обрюзгшие рожи, разных национальных типов. Тугие золотые воротники, широкие пластроны, тыквообразные лысины, преувеличенные парики с геометрическими проборами. За стол садится также Рагин.

Барон. Месье, мы собрались заслушать совершенно секретный документ огромной важности. Он для всех нас несколько неожидан, он представляет собою крупную победу пан–европейской фашистской мысли, которой либералы и консерваторы, так–сказать законсервированного типа, представители стародавней культуры, если осмелюсь так высказаться, сдались. Это замечательно. Документ в строгосекретной форме привезен мне военным курьером из Парижа с поручением огласить его дипломатическому корпусу, переименованному поименно, и так как ничего не сказано даже о секретаре, то я даже секретаря не пригласил. (Самодовольно обводит присутствующих через монокль). Наоборот, expressement подчеркнуто, чтобы в дело посвящен был мосье Рагин. Вернее, намек есть, что мосье Рагин уже давно и коротко знаком с документом. Требуется абсолютный, строжайший секрет. Подлинник будет мною лично храниться, так как на нем подписи представителей самых могущественных правительств. (Фадей сервирует чай). Мосье Рагин любезно согласился заменить нам секретаря. Мосье Рагин будет добр прочесть нам краткий, но выразительный документ, документ, поистине мирового значения. (Садится. Фадей разносит чай).

Рагин. (Встает и читает). Нижеподписавшиеся представители держав великой и малой Антанты берут на себя за правительства свои обязательство одновременно и повсеместно, экстренно и решительно выступить против крайних партий, как–то: коммунистов, анархо–синдикалистов, анархистов и т. п. обʼединений. В день 13 мая сего года во всех столицах, промышленных и портовых городах и фабрично–заводских поселениях будут произведены аресты всех руководителей и агентов революции, не останавливаясь перед их количеством. Аресты должны быть произведены при помощи избранных сил, внезапно, но в открытой форме. Сопротивление арестованных или окружающих скорее желательно в интересах наибольшего эффекта меры.

Подобное сопротивление должно быть сломлено самым решительным образом. Во время препровождения арестованных в тюрьму и из самой тюрьмы несомненно будут иметь место попытки к бегству, при которых конвою придется пустить в ход холодное и огнестрельное оружие.

Настоящее соглашение должно храниться в строгой тайне. Мера проводится повсюду одновременно в 12 часов ночи с 13 на 14 мая. Подписи.

Холодные, хмурые лица мумий криво усмехаются, головы кивают.

Барон. Приступим к обсуждению.

Рагин. Извиняюсь, это излишне. Дело необходимо поручить комиссии из начальника Главсыска, командующего железной дивизией и председателя Союза верных славян. Государственные люди уже решили дело, в него вступает отныне исполнительная власть.

Дюрюи (восторженно). Палачи!

Рагин. Да, так, мосье Дюрюи, мощные хирурги!

Дюрюи (захлебываясь от восторга). Да здравствует международная хирургия порядка!

Мумии кивают, делают приветственные жесты руками, издают одобрительные звуки.

Сановный старичок (встает). Прекрасно, прекрасно. Наконец, наконец, удалось дожить. Тронут. (Садится).

Сэр Мерфи (встает). От моего правительства и согласно его поручению, я считаю себя обязанным отметить, что именно здесь среди нас, здесь в Седмиграде, находится тот удивительный человек, энергии, настойчивости и, я бы сказал, гению которого мы обязаны этим соглашением. Это тот человек, который мастерски будет руководить осуществлением соглашения здесь в юной, полной сил, но, вместе с тем, потрясенной общей болезнью более других Белославии. Я говорю о мистере Рагине и предлагаю приветствовать рукоплесканиями этого человека, воспитавшего на служение порядку свои таланты в огне самой революции. Сэр, мы аплодируем вам (Старинки встают и аплодируют).

Усатый черный итальянец (вскакивая). Evviva il fachismo mondiale!

Рагин (кланяясь). Дорогие вельможи и, если смею сказать, друзья, я буду краток в ответном спиче. Когда я вступал в борьбу с коммунизмом, я полагал, что хочу защищать социализм, великодушный, демократический и культурный, от извращения его калибанами. Но постепенно я понял, что спасти цивилизацию можно только за счет небывалого усиления власти над толпами. Если я еще дорожу социализмом — то только как противокоммунистической прививкой. Я еще признаю телячий социализм, как врачи признают телячью оспу.

Старички хихикают.

Барон (оставляя монокль). Это поразительно!

(Оглядывает всех).

Рагин. Мы теперь спаяны окончательно. Я ваш, и вы — мои! (Аплодисменты). Мосье, чем короче будет это совещание, тем лучше сохранится секрет, который надо беречь, как зеницу ока.

Барон. Да, нам лучше разойтись. Пусть не будет и намека, что заседание было столь важно. Господа — молчание абсолютное.

Сэр Мерфи. Конечно, конечно.

Поддерживающие голоса жесты со стороны мумий. Они расходятся. Остаются только барон и Рагин. Рагин ходит, потирая руки.

Рагин. Это большой, большой шаг. Только бы все осталось в секрете. Но, кажется, на старичков можно положиться, хотя лучше было бы никого не посвящать в дело, кроме палачей или хирургов, по выражению Дюрюи. Пусть это будет молния, как у Шекспира:

Гроза без туч,

На небесах играет луч.

Я чувствую себя орлом, незримо в необʼятной синеве небес парящим и уже высматривающим жертву. О барон, бедный барон мой, какая это будет славная ночь, новая ночь святого Варфаломея!

Барон. Но… опасно.

Рагин. Это–то и хорошо, мой барончик.

Барон. Идемте же, Диана ждет нас к обеду. Хорошо после всех этих волнений вкусно пообедать с хорошим вином и хорошенькой женщиной.

Рагин. Идемте. Смотрите же, Ромодар, язык за зубами.

Барон. Я на все способен, mon cher, только не на что–нибудь, могущее увеличить риск.

Уходят.

Входит Фадей медленно прибирает, останавливается, прислушивается, выпрямляется.

Фадей. А, гады! Здесь было оно, мужичье, рабочье ухо. Вы меня когда–то приручили до постыдного, до собачьего рабства, но дети мои научили меня и, наконец, я могу послужить не вам, а им. Народ узнает вашу тайну! (Опять сгибается и прибирает).

Рагин (входит, пристально смотрит на старика. Этот сгибается все больше). Фадей, смотрите на меня. Вы поняли о чем тут говорилось?

Фадей. Никак нет, ваша милость.

Рагин. Напрягите мозг, и скажите мне, о чем была тут речь.

Фадей. Мне трудно, ваша милость… Как–будто бы об аресте каких–то мазуриков.

Рагин. Вы понимаете, что об этом нельзя болтать?

Фадей (качает головой и смеется). Извиняюсь, извиняюсь, что позволил себе засмеяться, ваша милость. Уж очень смешно это, я–то — болтать? Про барские то дела? Мне 77 лет, ваша милость, и я слуга, то, что называется слуга; вот — прямой слуга, таких, может быть, скоро у вас уж и не будет.

Рагин. Это важный арест. Дело идет о крупной банде убийц и мошенников. Если они пронюхают, — удерут. Из господ никто не проговорится. На всякий случай предупреждаю, если хоть слово будет кому–нибудь известно, я, несмотря на все ваши заслуги, сгною вас в тюрьме. Слыхали?

Фадей (со слезами). Стыдно, ваша милость, стыдно вам обижать старика (утирает слези своей белой перчаткой).

Рагин. Ну, ну, не обижайтесь, старина (похлопывает его по спине, как собаку). Я знаю, что вы верный человечек.

Фадей. Рад стараться, ваша милость.

Барон (уходит). Ну, mon cher, что же вы тут делаете? Диана сердится.

Рагин. Я иду (берет барона, под руку и вместе уходят).

Фадей (выпрямляясь). Я — верный человечек! Гнои, пожалуй, в тюрьме! Я — верный человечек (лицо его полно гнева и жест почти величественной угрозы).

Занавес.

Картина четвертая

Возле Седмиградского порта. Большая пивная. Глубина сцены закрыта ставнями. Внутренность пивной освещена двумя–тремя электрическими яблоками. Шумно, накурено, митинг. Рабочие, матросы. Достаточно освещенный стол президиума на авансцене, в остальном полумрак, где копошится толпа. Седой, курчавый журналист Кропф звонит.

Кропф. Дискуссия открывается. Прошу выбрать председателя.

Голоса (сразу бурно, злобно). Вулич! Магметов! Вулич!

Кропф. Я голосую. Кто за товарища Вулича? Явное большинство.

Голоса. Голосуйте за Магметова, голосуйте! Это безобразие!

Кропф. Кто за товарища Магметова? Явное меньшинство.

Голоса. Ложь, неправда! Правда!

Горячий юноша (подбегает к председательскому столу). Я не отрицаю, что за Вулича подано слабое большинство голосов, но мы отказываемся вести дискуссию под его председательством. Он — сторона, он явно пристрастен. (Шумный протест), Да! Ведь Шима Вулич здесь является подсудимым.

Голоса. Безобразие! Правда! Уберите его!

Горячий юноша (напрягая голос). Председатель должен быть нейтральным. Если Шима Вулич будет председательствовать, я предлагаю революционной молодежи покинуть собрание, да и коммунистам тоже

Шима Вулич (грузный человек, с седой бородой и добрым лицом, подходит к столу и примирительно подымает обе руки). Тише! Молчание! Тише, молодые люди, молодые товарищи, надеюсь я 45–ю годами непрерывной организационной работы заслужил 10 минут внимания. (Воцаряется постепенно тишина). Вот какие пришли времена. Я вижу там Мирко Драгича, а вот возле меня Андро Козопас и Вико Трубник тоже. Друзья, я, я 25 лет знал вас по партии. Я, я ввел вас в нее, в великую, тогда еще маленькую, рабочую партию Славянии. Думали ли мы в то время, что когда–то, когда стукнет мне 70 лет, рабочие не будут давать говорить мне? Вико, Андро! Думал ли я? (Бьет себя в грудь). Что же, покоряйтесь, старики, ваша осторожность и обдуманность не в моде. На поверхность всплыли беспокойные люди. Что же, пусть председательствует товарищ Магметов, которого год тому назад совсем не знали здесь в Побережьи. Но пусть же знают и то, что старик Вулич жил и умрет честным социалистом, и что грешат против рабочего класса те, кто пренебрегает его опытом.

Пылкий юноша. Я предлагаю собранию не слушать этого хныкания.

Голоса. Долой Вулича! Безобразие! Удалите мальчишку! Да здравствует Вулич, ветеран движения!

Пылкий юноша. Что мне эти 45 лет штопания всяких чулок. Вулич сейчас предатель и агент хозяев.

Голоса. Ху! Хо! Долой! Да! Врешь!

Вулич (подымая обе руки). Мальчик! Слушайте же меня… Это мое последнее слово!.. Я готов не говорить больше сегодня… Мальчик, ты назвал меня агентом хозяев…

Голоса. Конечно, миротворец, соглашатель… Постыдитесь же: это старый боец! Старая галоша!

Вулич. Молодые товарищи!

Голоса. Долой! Долой! Долой!

Кропф (ударяет кульком по столу). Нельзя допустить засилья горсти хулиганов.

Мрачный субʼект. А, мы хулиганы! — долой Кропфа! (Бросается к нему. Здесь его и подхватывает пожилой рабочий).

Крики. Долой коммунистов! К черту оппортунистов, соглашателей!

Вулич. Молодые товарищи… Я 45 лет, я 45 лет…

Голоса. Не хотим Вулича!

Резкий голос. Он 45 лет обманывал пролетариат. (Кто–то оглушительно свистит).

Вулич. Я? Я обманывал? Да ведь здесь меня знают… с самой первой фабрики я… хозяева меня угнетали. Я больше 8 лет сидел в тюрьмах, я был…

Высокий бородатый матрос. Ты был, ты был, ты был, может быть, ты и хорошим был, но теперь, брат, понадобится делать революцию по–русски, а с такими чемоданами спереди и сзади ее не сделаешь. Ступай в архив, старче, если не догадался умереть вовремя.

Кропф. Здесь оскорбляют нашего вождя!

Горячий молодой человек. Долой таких вождей, они ведут в ловушку.

Пожилой рабочий. Это вы ведете нас в ловушку!

Вулич. В последний раз я возвышаю голос… (Свист, крики). Рабочие, братья мои, товарищи, 45 лет… (Плачет).

Горячий молодой человек. Вот так революционер!

Маленькая, прилично одетая старушка проталкивается к Вуличу.

Старушка. Шима, Шима, пойдем домой. Идем, милый, это — щенки и отребье. Идем, старичок мой.

Вулич. Нет, старуха, не уйду. Я на посту, я 45 лет… (Плачет).

Магметов (горбоносый человек, турецкого типа, решительно подходит к столику). Довольно. Политикой мы пришли заниматься или нюнить? Кто, раскис, пусть убирается.

С другой стороны к столику подходит Рагин. Он не похож на рабочего, одет элегантно.

Рагин. Товарищи, я замечаю, что кучка детворы и дюжина головорезов хочет сорвать собрание четвертого округа. Рабочие, я заставлю вас вспомнить о вашем достоинстве.

Горячий молодой человек. Это кто еще отыскался?

Рагин. Молчание. Я, как и Вулич, член Центрального Комитета. Большинством голосов здесь был избран Вулич. Он займет председательское кресло. Кому угодно покинуть таверну «Розы Ветров» — скатертью дорога.

Магметов. Долой посторонних урядчиков!

Рагин (хватает звонок и звонит). Я здесь расскажу правду о коммунистах. Кто боится ее, пусть уйдет.

Магметов. Это узурпация! (Шум, крики).

Рагин (вынимает револьвер и кладет его на стол возле себя). Насилия над собою я не допущу. Не допущу также насиловать собрание. Вулич, председательствуйте. (Шум, брань). Ну, вы ведь революционеры? Я товарищи, — тоже, я — решительный человек.

Крики. Долой! Долой! Дайте ему говорить, он член Ц.К.!

Рагин. Да, я человек довольно решительный. Я не допущу, чтобы меньшинство срывало дисциплину рабочего класса. Лучше погибнуть, чем терпеть и здесь большевистское засилье. Предупреждаю, я получил слово от председателя. Кто будет кричать и мешать мне, получит пулю. (Взрыв криков возмущения). Вы должны уважать меня за это, ибо я таким образом с достаточной энергией напоминаю, что здесь митинг представителей класса, который гордится своей организованностью. Коммунисты кричат потому, что боятся моей речи.

Магметов. Это вздор, товарищи, я призываю вас молча выслушать клеветы этого русского. Они найдут достаточный отпор.

Рагин. Так–то лучше. Итак, рабочие, в моей несчастной стране, дикой попущением царей, на фоне поражения, нищеты, голода, одичания, кучка авантюристов, щедрая на фразы и беспощадно жестокая к противникам, захватила власть, государственную казну, ограбила частных лиц, собрала на эти средства банду наемников и правит неслыханным террором. (Шум). А, не нравится? Но вы обещали слушать. Вы возразите, если сумеете. И вот задача этой преступной шайки золотым ключом открыть себе двери в рабочее движение Запада. Здесь осмеливались клеветать на человека снежной чистоты, ангельской доброты, патриарха бело–славянского рабочего движения, на Шиму Вулича, а я заявляю (взрыв адского шума), а я заявляю, что, за вычетом кучки озлобленных дурачков, каждый из коммунистических горлодеров подозрителен по подкупу!

Горячий молодой человек (бросаясь на него). Негодяй!

Рагин (подымая револьвер). Что? Я негодяй? А если у меня в кармане документы, доказывающие, что газета «Руда Зоря» получает постоянную субсидию из Москвы?

Магметов. Это братская помощь.

Голоса. Конечно! Это подкуп! Врет!

Рагин. Братская помощь? Посмотрите в карманах тов. Магметова, вы найдете там явные признаки братской помощи из Кремля.

Магметов (вспыхивая). Долой клеветника!

Многие поддерживают его.

Рагин. Не выдержали! (Поднимает револьвер). Рабочие, не доверяйтесь агентам иностранцев. Я предлагаю вам прекратить эти бесконечные митинги. Пора за работу. Страна истощена, и от этого страдаете вы все, ваши бледные жены и изможденные дети. Довольно забастовок. Я предлагаю разумную резолюцию: «Поручая Центральному Комитету Белославской Рабочей Партии выяснить детали соглашения с хозяевами, четвертый округ высказывается полностью за прекращение всех забастовок и всемерное усиление работы. Пролетарии, к станкам»!

Аплодисменты, в которых тонут слова протеста.

Рагин. Вулич, почтенный друг мой, ставьте на голосование мою резолюцию.

Вулич. Кто за резолюцию друга рабочих, борца против царизма Мстислава Рагина?

Подымается очень много рук.

Вулич (с торжеством). Принята.

Чей–то громкий голос. Только что принята еще одна резолюция.

Голоса. Кто это? Кто это?

Черная фигура вскакивает на стол.

Голос. Руделико, Руделико! Да здравствует Руделико!

Рагин. Он. (Хочет стремительно уйти).

Руделико. (Спокойно). Удержите этого человека, он идет донести на меня в полицию. Товарищи, пока я говорю, сторожите двери. Да, только что принята еще одна резолюция: на 13 мая назначена всемирная бойня рабочих! Соглашение подписано всеми правительствами хищников.

Рагин. Ложь!

Руделико. Ого, как господин Рагин заступается за своих друзей и господ перед рабочим собранием. Долой револьвер!

Какой–то. вертлявый матросик (это Власик) ловко выхватывает револьвер из рук Рагина.

Руделико. Доказательства будут приведены. Пока вы мямлили, вам шили саван, саван всем вашим надеждам! За широкой спиной мешковатого Вулича и его шустрых и куда более хитрых приспешников, отточен нож. Вы в праве мне не верить, хотя я никогда не лгал вам. Ждите подтверждения, но будьте начеку. (Свистит в странно–звучащий свисток). Пикет у двери, слушай. Во имя чести рабочих никто не уйдет отсюда, пока я не скроюсь. Для этого мне нужно лишь пять минут. (Спрыгивает со стола и сейчас же исчезает).

Рагин. Это фантазия, это обман!

Крики. Руделико никогда не лжет. Будь начеку, пролетарий!

Рагин. Вулич, моя резолюция была принята.

Магметов (вскакивая на стол). Товарищи, у нас хотят сорвать резолюцию. Голосуйте резолюцию нашего Руделико: «Тревожные вести ползут по земле. Буржуазия в заговоре, фашизм готовит удар из–за угла. Рабочие кварталы обʼявляют себя на военном положении, избирают комитеты рабочей безопасности и спешно вооружаются. Четвертый округ остается впереди рабочих Седмиграда». Кто за? (Лес рук). Кто против? — Пять–шесть голосов. Гражданин Рагин, вы провалились.

Хозяин пивной. Прошу расходиться. Можете проходить прямо на набережную, люди открывают жалюзи!

В глубине сцены широко открываются жалюзи. Толпа валит прямо на улицу. Через минуту никого не остается. Сцена преображается. В пивную льется снаружи мягкий темноголубой вечерний свет луны и фонарей. Видна набережная, идущая наискось от веранды пивной. Убегающий ряд фонарей. Публика расходится с шумом и спорами. Набережная стихает. Редкие прохожие. Тогда становится издали слышна бальная музыка. Где–то просвистел пароход, рявкнул автомобиль. Еще пароход свистит долго и далеко. Луны не видно, но она заливает все беловатым светом. Музыка то тише, то немного громче. Пауза длится минуты, три. С набережной входят два человека. Один матрос, а другой в вязаной красной рубашке и широкополой шляпе. Шея его обмотана черным платком. Они садятся за стол.

Матрос (стуча рукой по столу). Эй, кто–нибудь!

Подходит слуга.

Матрос. Пару пива.

Слуга отходит.

Матрос. Мастер, не больно–ли сразу?

Человек в рубашке. Ничего. Но по–настоящему все же ахнем, когда сфаксимилируем бумажку.

Матрос. Хорошо бы, а то раскрадутся, передвинут на два месяца и все.

Человек в рубашке. Надо достать. Расскажи про поручение.

Матрос. Побывал. Вышла фря какая–то, маленькая такая мамзелька. Я говорю: к самой. А она: я за нее. Дал письмо.

Человек в рубашке. Может быть не надо было?

Матрос. Мордашка востренькая, но ничего себе. Своей–то, я чай, верно служит. Ответа жду. Выходит. Бумажки никакой. Устно. Ну, в Розе Ветров кто–нибудь будет. Подождите.

Человек в рубашке. Сказала: кто–нибудь будет?

Матрос. Да.

Человек в рубашке. А вы, Власик?

Влас. Что же я. Подщипнул брунетку, да и пошел.

Руделико. Так (задумывается). А она?

Влас. Проткнула меня глазами, губу вот так, с выражением.

Руделико. Что же, подождем.

Влас. Подождем (Молчание). Первое — надо, чтобы актриса эта пришла; ну, положим, придет. Второе — надо, чтобы согласилась. Это уже под большим для меня сомнением. А третье — чтобы преуспела. Тут я прямо не надеюсь. Авантюра, она тоже не всегда вывозит. (Молчание). На одних ваших утверждениях не утвердимся. Свидетелей у нас нет.

Руделико. Фадей.

Влас. Ну, этот не свидетель. Да и боюсь я, как бы Рагин ему теперь головы не оторвал.

Руделико. Отопрется старик. Постой, смотри, идут. Об заклад бьюсь: меня ищут.

Три темных фигуры в надвинутых на нос шапках быстро проходят через пивную в комнату хозяина.

Влас (наклоняясь к Руделико, топотом). Он это.

Руделико. Кто это? Рагин?

Влас. Нету. Уморительный. Стойте, мастер, я с ними штуку сыграю. (Встает, свистит. Вбегает Дурцев с сыщиками).

Дурцев. Кто свистит?

Влас (слегка пьяным голосом). Что за люди?

Дурцев. Нет, вы кто.

Влас. Нет, вы кто? (Присматривается). А вы между прочим не знакомы ли с некиим Руделико? Что–то как будто я видел вас с ним вместе.

Дурцев (понижая голос). Вы агент?

Влас. А если так?

Дурцев (не без торжественности). Я — Капитон Дурцев.

Влас (притворяясь удивленным). Эх ты! Вот так фунт! Мое почтение. Я сыщик из вольной компании, привлечен господином инспектором четвертого округа. Да вот опоздал немножко на собрание.

Дурцев. Мы тоже опоздали… Не поспели.

Влас (хватая его руку). Рад, что хоть поспел вам руку пожать. Да Господи, да боже–ж мой!

Дурцев (тронуто). Благодарю, благодарю.

Влас. От лица всех шпионов капитала и правительств жму вашу честную революционную руку. Так приятно, так приятно. Сами понимаете, кто нас уважает — политсыщики, провокаторы, шпионы! Какие слова! Оплеванные люди мы! — и вдруг Капитон Дурцев, так сказать, революционер из революционеров, разоблачитель! — и в шеренгу с нами идет. Сам Капитон! Братцы (хлопает по плечам сыщиков). Каково? Кабы не служба, выпили бы мы с ним. Эх, эх, рад же я, то есть счастлив! Нет, не могу, не осмелюсь… Прошу вас, позвольте мне вас поцеловать.

Дурцев. Излишне, излишне, друг мой.

Влас. Ничего не излишне… Зачем же гордиться, а, братцы? Чего же он гордится? Разве он не наш? Я к вам всей душой, и вы должны меня поцеловать, так–сказать, как младшего брата, как великий шпион маленького шпиона. (Лезет целоваться). Ну вот, ну вот так. (Чмокает его).

Дурцев. Благодарю вас за привет, за привет… И желаю большего успеха в поимке злодеев, в поимке злодеев.

Влас. И вам также. Ах, гражданин Капитон Дурцев, поцеловал я вас и стал как бы новым человеком. Нет, с такими вождями мы их еще проведем и выведем. А позвольте мне, если осмелюсь так выразиться, Капитоша, как следует вас поблагодарить.

Дурцев. Вы кажется пьяны, однако?

Влас. Никак. Иначе я не смог бы отблагодарить вас, как сейчас отблагодарю. Возвращаю вам часы. Хэ, хэ. Вот как работают труженики сыска из частного дома «Микроскоп и компания».

Дурцев. Мои часы?

Влас. Ваши. И вот в придачу имею сведения, что Руделико отправился отсюда к дому барона Соловейко. Не знаю только зачем.

Дурцев (пожимая ему руку). Туда! туда!

(Стремительно бросается к двери).

Влас. Пст! Забыли бумажничек. (Протягивает ему бумажник).

Дурцев. Бумажник? Удивительно! Ваше имя?

Влас. Ника Стоименный, из частного общества «Микроскоп и компания».

Дурцев. Удивительно! Никогда не слыхал. Буду помнить, помнить.

Влас. До счастливого. (Кланяется).

Сыщики уходят.

Влас подходит к столику Руделико.

Руделико. Шут ты!

Влас. Оба мы любим это. Ведь все равно ждать. Руделико (улыбаясь). А хорошо ты говорил на литейном заводе в качестве Руделико №2°?

Влас. Здорово! Аплодировали.

Маленький матросик подходит к столу рядом, садится и стучит монетой.

Руделико (тихо). Вот это уж неприятно. Сосед. В такое время здесь обыкновенно никого не бывает. Попроси его пересесть подальше.

Влас (подходит к матросику). Куманек, красавчик, отсядь–ка. Тут у нас секреты будут.

Матросик (опять стучит монетой по столу). Где сел, там и пить буду.

Влас. Все эти места тут вокруг заняты.

Матросик (откидываясь на спинку стула и задорно подымая голову). Задираешь?

Влас. Не скандаль, братишка, честью просят.

Матросик. Задираешь? Я, брат, хоть и мал, а на ногу наступать себе не дам.

Влас. Да чего ты ссоришься?

Матросик. Не на такого напал. Тронь–ка!

Влас (ухмыляясь). Ну, а трону?

Матросик. Почешу ребра… ножем.

Влас. Ишь ты. (Подходит к столику Руделико). Мастер, а занятный мальчишка–то.

Руделико. Она может сейчас притти. Досадно это. Надо его убрать. Уведи его куда–нибудь, выпей с ним.

Влас. А вот постойте, мастер. (Подмигивает, оборачивается к матросику, развязно). А вы с какого судна будете?

Матросик. Допрощик нашелся!

Влас. А много у нас бабочек в матросах?

Матросик. Чего еще?

Влас. В матросах много бабочек служит, вроде тебя, кис–кис?

Матросик. Наконец, догадался.

Влас. Я давно уже.

Матросик. Врешь, братишка. Долго, долго плутал, чуть в драку не полез.

Руделико. Вы камеристка мадемуазель де Сегонкур?

Рирета. К вашим услугам. Марсельская крыса, водяная и сухопутная.

Руделико. А где же сама мадемуазель? Или она не придет?

Рирета. Смотря по разговору. Говорить прямо?

Руделико. Без обиняков. Какие у вас, однако, глазки?

Рирета. Однако ничего себе. Так, если прямо говорить, вот. Вы серьезно любите мою Диану?

Руделико. А чорт! Это действительно прямо. Ну, люблю.

Рирета. Не ну люблю а любите страстно, всецело?

Руделико. А на что это знать вам?

Рирета. Что за дурацкий вопрос! Вы хотите, чтобы она обокрала для вас своего любовника. Вам это с руки. А она вовсе не хочет быть вашей сообщницей, рисковать собой из–за ваших чужих нам идей и целей. Но если любовь, — это для нас совсем другое дело.

Руделико. Ваша очаровательная госпожа, моя прелесть, уже спрашивала меня об этом. Как же не любить такую красавицу.

Рирета. Это свидание деловое или его сердце просит?

Руделико. И то и другое.

(Влас встает, потягивается и уходит на веранду, где ходит насвистывая русские песни).

Рирета (берет Руделико за руку). Слушайте, нет никого смелее, чудащнее и вместе с тем краше и мудрее моей Дианы. Она не придет к вам. Вы не влюблены в нее. Если и любовь — все! Но нет, я ее не чувствую.

Руделико (серьезно). Рирета, отодвинем в сторону наши важные дела. Рирета маленькая, я боюсь любви. Я человек страшного напряженного дела. Я могу шутить и люблю шалости. С вами, например, я охотно пошалил бы, а большой любви я боюсь, дитя. А между тем, Рирета, говорю вам открыто, я полон ею. Боюсь этого и полон ею. Придет ли она? Пусть придет она. Что из этого выйдет, я не знаю, но пусть придет она.

Рирета. Вы хороший актер. Вам она очень нужна, ну: как фигура в вашей шахматной игре. Но — она не придет. Вы слишком политик. Она могла бы вас полюбить, но не надо, вы слишком политик. Вы никогда не сумеете любить ее так, как нам это нужно.

Руделико (вставая). Рирета, пусть она не хочет служить моему делу. Моя просьба действительно полубезумна. Я хотел толкнуть ее на опасную штуку. Я не буду говорить с ней об этом, но если вы можете сделать так, Рирета, чтобы сейчас она была здесь, я просто… попрощаюсь с ней.

Рирета (вставая). Попрощаетесь?

Руделико. Ведь нам не по пути. Я обойдусь в моем деле своими силами. Зачем ей, в самом деле, рисковать? Зачем мне портить ее дорогу, хотя она мне не кажется достойной ее? Но, пользуясь случаем этого тайного свидания, я хочу попрощаться с ней, потому что я считаю, что где–то, когда то, в каких–то условиях мы могли бы быть дивно счастливыми. Рирета, поймите, мне хочется провести с ней всего несколько минут, но в которые я хотел бы совсем забыться. Чувствуете, как тепло сейчас в городе, как шевелится море? Слушайте, как поют пароходы, уходя в темную даль. Смотрите, Рирета, как тиха сейчас набережная в этом далеком углу. Ни души. Дома, деревья, пароходы так странно под луной и фонарями замечтались, и вы вдруг заговорили о любви. Вы смотрите в этом костюме на меня, с лицом обворожительного гамена, глазами, полными неги, юга и дерзости, и мне вдруг так захотелось счастья.

Рирета. Она придет к вам. (Решительными шагами подходит к Власу). Дорогой приятель, перестань свистеть твои русские печали, я посвищу. (Свищет короткую залихватскую мелодию). Вот и она. (Указывает перед собою. Под фонарем показывается женщина, одетая, как проститутка. Черное платье, красные чулки, красная косынка).

Рирета. Хорошо, что к ней не привязался еще ни один мужчина. (Громко кричит, приставив руку ко рту). Оэ, чортова девка, куда ты запропастилась? Беги живей, если не хочешь, чтобы я поторопила тебя по затылку. Тут хорошие господа предлагают рому. То–то, пошевеливайся!

Влас (скалит зубы от удовольствия). Молодца, Рирета, молодца!

Входит Диана.

Рирета (Власу). Ну вы, увалень.

Влас. Я увалень? Сморозила!

Рирета. Ну, увалень, пойдемте погулять по берегу моря.

Влас. С отменным удовольствием.

Рирета. Только руки держите в карманах.

Влас. Руки себе место найдут. (Уходят).

Диана продолжает неподвижно стоять перед Руделико.

Руделико. Здравствуйте, Диана. Присядьте же хоть на минуту.

Диана молча садится.

Руделико. После того, что мне сказала или, вернее, повторила Рирета, я совсем не хочу говорить с вами о деле. (Короткое молчание). Если я осмелился обратиться к вам с этим, то исключительно по двум соображениям: во–первых, от овладения документом, о котором я писал вам, в этот момент зависит буквально вся удача в той великой борьбе, которую мы ведем. Понятно, что я готов поставить все на карту. Во–вторых, случаю угодно было вложить документ в руки барона, а вас я считаю такой умной и ловкой, что мне показалось так возможным… но бросим это, Диана, вы ставите вопрос совсем иначе. Вы говорите, что вы могли бы до конца служить моему делу, если бы я любил вас истинной, большой любовью?

Диана молчит, неподвижная.

Руделико. Что же, мне легко принять это условие. Я вас люблю, вы так прекрасны и на вашем прекрасном лице такая печать ума и благородства. Я люблю вас. Большой любовью? Чем ее мерить? Готовностью на жертвы за нее? Я готов на все, кроме того, что могло бы повредить моему делу.

Диана. Вы курите?

Руделико. Да. (Удивленно смотрит на нее). Вам угодно?

Диана (протягивая руку). Папиросу.

Руделико (вынимает портсигар, оба закуривают). Но мне кажется некрасивым, скажем, говорить о моей любви к вам при этих условиях. В самом деле, любовью этой я подкупаю вас что ли, вот для этого поручения? Мне хочется совсем, совсем разграничить одно от другого. Поэтому, во–первых, Диана, допустим, что я вас совсем не люблю и вот спрашиваю вас, хотите ли вы помочь рабочей революции, выкрав у барона этот гнусный документ?

Диана курит и ждет.

Руделико. Вы отвечаете: нет.

Диана. Вы сказали во–первых, говорите, что во–вторых.

Руделико. Во–вторых, я люблю вас. Слишком, слишком для меня, солдата в отчаянной войне, где ставка — целые поколения человечества. Я готов был бы всю мою личную жизнь сосредоточить на вас, Диана. Но много ли у меня личной жизни? Ее почти нет. Меня бросает по всему миру моя свяшейная служба. Сегодня — жив, завтра — труп. Любить женщин я могу лишь мимоходом. Вы поставили вопрос чуть не трагически серьезно, и сейчас сколько трагической серьезности в ваших дивных светлых глазах, устремленных на меня с каким–то холодным вниманием… Если бы я позволил себе, моей страсти превратить вас в кумир, может быть, я все, все отдал бы за вашу ласку, но это было бы подло. Еще подлее, чем обмануть вас, наобещать, наклясться и пойти потом своим путем. Вот почему, Диана, вот почему, дорогая, несравненная красота моя, и я знаю, родная моя душа, вот почему я говорю тебе — нет. Пожмем руки друг другу, поцелуемся, если позволишь, и разойдемся.

Диана (тушит папиросу. Медленно). Конечно, это было бы глупо. Вы знаете, что я отдавалась мужчинам, которых презирала. Почему же я не дала бы себе счастья хоть короткого приключения с мужчиной, который захватил, по крайней мере, мое воображение?

Руделико. Диана! (Делает порывистый жест к ней).

Диана (с отстраняющим жестом). Мы ведем разговор такой разумный, такой разумный, я нахожу крайне удобным продолжать его в тех же холодных тонах. Это и уясняет положение и не лишено пикантности. Так вот, когда я шла сюда, когда я садилась на этот стул, у меня были большие иллюзии (голос ее дрогнул), большие иллюзии… Не обращайте внимания на мои слезы… Я — женщина, мы — плаксы, но я говорю в холодных тонах.

Руделико. Моя милая, моя родная…

Диана. Я вас умоляю: в холодных тонах.

Руделико. Чудная моя, сердечная!

Диана (вставая). Тогда я уйду. Садитесь, слушайте, я овладела собою, мой голос крепок и глаза сухи. (Пауза). Так вот, когда я садилась на этот стул, у меня были и иллюзии и ужасный страх. Иллюзии, что на мой вопрос: «Готов ты бросить все для меня?» — вы ответите: «пусть все погибнет, только твоя любовь». — Глупая иллюзия. Как умная женщина, я понимала ее несбыточность и тем сильнее был во мне страх, страх, что вы скажете то, что вы сказали; страх, что я встану тогда, вы прямлюсь, как оскорбленная королева, и уйду туда… навеки. Но, я совсем не знаю себя, я полна сюрпризов. Я курила, смотрела на вас и говорила себе: Диана, он должен быть твоим, бесконечно твоим.

Руделико. Диана…

Диана. Молчите. Как же мне быть, как бороться за эту горячую, упрямую голову? Очевидно — любовью, так, совсем даром. Не тем, конечно, что я отдамся вам. Вы бы этого не оценили. Вы устроили бы себе маленький праздник и пошли бы вновь одиноким, или с вашими соратниками, в ваши красные будни. Вот почему я подхожу к моей задаче с другого конца. Это я отдам вам всю себя. Я сделаю все, чтобы служить вам, пойду на всякую хитрость, на всякий риск, на смерть. Я хочу привести вас в восхищение моей ловкостью, преданностью, и я добьюсь этого. И только, когда в глазах ваших заблещет восторг не перед красотой моей, а перед всей моей личностью, моими делами, движимыми любовью к вам, только, когда слетит с ваших губ слово — героиня, только тогда, когда вы почувствуете меня равной вам, только тогда… только тогда…

(Закрывает глаза рукой).

Руделико (бросается колени перед нею). Диана, я так чувствую в словах ваших, в ваших взорах, в голосе эту героиню.

Диана (с усмешкой). Вы так ее чувствуете, что готовы любить ее авансом? Нет, дорогой, вы презираете меня чуть–чуть. Я ведь продажная. С этого вы начали, когда впервые со мной заговорили. Вы презираете меня вашим почти бессознательным мужским презрением. Игрушка… Хорошо бы поиграть, да что–то слишком серьезно подходит к делу. Привяжется еще, чего доброго. Опасно. Ах! (отворачивается от него) я ненавижу вас!

Руделико. Диана! — Как вы можете?

Диана. Я ненавижу вас, люблю вас и вы совсем будете моим. Я буду вашей победительницей.

Я научу вас уважать меня.

Руделико. Как ты прекрасна, как ты божественно прекрасна! Я не знал, что человек, что подруга наша — женщина — может быть так прекрасна, как ты в этот миг. Что ты говоришь о каком–то презрении, я готов на тебя молиться.

Диана. Пока это только страсть. Я вижу, что она забила ключом. Я считаю себя в опасности. Разойдемся.

Руделико. Диана… (Хочет обнять ее). Диана, я обожаю тебя!

Диана. Остановитесь, не смейте! (Борется с ним. Зло). Пойдите прочь, гадкий зверь. Вы также отвратительны, как все эти самцы.

Руделико (отходя в сторону). Что вы, мадемуазель, я уйду.

Диана (отчеканивая слова). Если вы хотите, чтобы я играла эту мою игру, которую я только что избрала, вы дадите мне слово: мы только товарищи по делу до тех пор, пока я не захочу иного. Никаких покушений. Я буду считать их оскорблениями…

Руделико кланяется.

Диана (показывая в сторону города). Смотрите. (У фонаря показываются фигуры Власа и Риреты. Они слились в крепком поцелуе).

Диана. Как это просто!

Руделико. Счастливец мой Влас!

Диана. Завидуете?

Руделико. Еще бы!

Диана. Поволочитесь за Риретой. Она добрая. У вас есть шансы, не смотря на вашего Сгонореля.

Руделико. Я жду тебя.

Диана. Не надо — ты.

Руделико. Вас.

Диана. Ну, все это глупости. Теперь надо думать о документе. (В эту минуту доносится опять музыка издали).

Руделико. Позвольте проводить вас.

Диана. Нет. Ночь наступает слишком сладострастная. Близок май. Сколько любви от скотской до утонченной будет гореть в эту ночь в обласканном морем Седмиграде.

Компания гуляк проходит где–то мимо пивной. Их не видно. Бренчат две гитары. Баритон поет южную мелодию. На высоких нотах cлышно слово «amore».

Диана. Ах! (Закрывает глаза и прислоняется к колонке).

Руделико (полушопотом). Диана!

Диана. Нет! (Выпрямляется и кричит). Гоэ, гоэ!

Рирета (издалека). Иду, канальская девченка, если ты надоела твоему кавалеру.

Диана (смеется). Она забавна, Рирета. Правда?

Ну, прощайте. (Протягивает ему руку. Он ее целует).

Занавес.

Картина пятая

Кабинет барона. Большой стол убран прочь. В глубине дверь, закрытая драпировкой. Недалеко от нее налево, ближе к сцене — монументальный письменный стол барона. Направо, недалеко от авансцены — козетка, удобные кресла. Рядом с ними дверь. Налево большое трюмо. Кабинет по стилю более элегантен, чем деловит. При открытии занавеса сцена пуста. За сценой кто–то играет на рояле трагикомический марш первой картины.

Решительная рука открывает занавес у двери в глубине. Рагин входит и оглядывается. Подходит к столу. Звонит.

Рагин (недовольно). Распустились. Никого. (Подходит к двери налево и отворяет ее). Кто–нибудь есть тут? Извиняюсь.

Через ту же дверь входит Диана.

Диана. А, мосье Рагин. Очень рада вас видеть. Страшно заняты или поболтаем?

Рагин (улыбаясь). Страшно занят, но… поболтаем. (Садится на козетку). Что вы играли?

Диана. Не узнаете?

Рагин. Нет.

Диана. Это марш художников, с Бравадой во главе.

Рагин (морщась). Я арестовал их всех. Но мальчишка ведет свою игру тонко. Никто ничего не мог дать о нем. Никто не знал, кто такой Бравада. Вместе с ним исчез только один молодой человек.

Диана. Он ловок до грации.

Рагин. Вы… увлечены?

Диана (улыбаясь). Немножко.

Рагин. Почему вы ничего не предпринимаете?

Диана. На следующем представлений «Медеи» я думаю последовать вашему совету.

Рагин. Теперь, пожалуй, поздно.

Диана. Немножко доверия.

Рагнн. Сколько угодно. Во всяком случае, один плюс для меня от вовлечения вас в политику уже имеется.

Диана. А именно?

Рагин. Я еще больше ненавижу Красную Маску. Теперь он во всех отношениях соперник мой.

Диана. (смеется). В каких же?

Рагин. Вы хотите знать?

(Диана кивает головой).

Рагин. Диана, я недюжинный человек.

Диана. Кто сомневается?

Рагин. Диана, отсюда я в значительной, очень значительной мере руковожу политикой Европы. Только некоторые обстоятельства и расчеты заставляют меня вуалировать мою личность и жить в этой побочной столице… И что же, в резиденции «тигра контр–революции», как меня называют, появляется какой–то молокосос, выдумщик, гистрион и колеблет почву под моими ногами. Это дерзкий вызов.

Диана. Мысленно сравнивая вас обоих, я спрашиваю себя, кто из вас демон?

Рагин. Вероятно, оба. Его стихия — пламя, в котором может сгореть цивилизация.

Диана. А ваша?

Рагин. Что же, может быть, тьма или лед. Полумеры нелепы в такой борьбе. Смотрите. (Вынимает из бокового кармана черную маску). Я хочу у него учиться. Вчера я внезапно выступил в черной маске в рабочем кафе перед тысячной публикой. Я высмеял Руделико так, что весь зал ржал.

Диана. Браво. Это мне нравится.

Рагин. (пряча маску) Я очень хочу вам нравиться. Я знаю, что вы можете беззаветно и волшебно полюбить за силу. Я силен.

Диана. Мосье Рагин, это не косвенное ли признание в том, что вы издали начинаете ухаживать за мною?

Рагин. Я описываю вокруг вас широкие круги.

Диана. Как ястреб, или, вернее, как пудель, скрывавший в себе Мефистофеля.

Рагин. Пудель?

Диана. Но ведь с чортом внутри. Скажите, арест этого седого мажордома тоже стоит в связи с борьбой против Руделико?

Рагин. Да.

Диана. Он выболтал тайну этого секретного сообщения, которое недавно происходило здесь?

Рагин. Да.

Диана. А…. в чем же было дело?

Рагин. Вы хотите знать?

Диана. Нет, это скучно. Вы и так слишком много занимаете меня политикой. Я предпочла бы с вашей стороны более обыкновенные методы осады моего сердца.. (смеется)

Рагин (целуя ей руку). Я сделаю вас своей рабой когда–то.

Диана. Таков ваш план?

Рагин. Мое непоколебимое желание.

Диана. Завидуете барону?

Рагин. Подобные — мне не соперники. Я хочу любви.

Диана. Вы романтик.

Рагин. Конечно, на свой лад.

Диана. Вам нравятся мои золотые туфли? (Кокетливо вытягивает ногу).

Рагин. Да, и еще больше ваша ножка.

Диана. Хотите поцеловать ее?

Рагин становится на одно колено и целует ее ногу.

Барон (входит. Игриво). A, charmant, charmant. Браво, браво!. Поздравляю обоих.

Рагин встает в некотором смущении.

Барон (подходя к Диане, целуя ей руку). Поздравляю! Забавляетесь? Очаровательно. Сцена из рыцарских времен. (Вставляет монокль и говорит Рагину). Мon cher, не вообразите себе, что я ревнив.

Рагин (пожимает плечами). Какое мне дело до этого. Ромодар, я зайду в вашу канцелярию и продиктую пару писем. Перед уходом я еще загляну сюда.

Диана. (Преувеличенно кланяется и уходит).

Барон. А — непреодолимая. Так Рагин начинает? Cʼest impayable.

Диана (треплет его по щеке). Вы сегодня элегантны, барон.

Барон (барон ловит ее руку и целует). Мерси, мерси.

Диана. Как хорошо, как благородно, что вы не ревнуете.

Барон. Oh! mais се serait du mauvais gout.

Диана. Вообще вы культурный человек, настоящий дипломат. Вы милый.

Барон. Мерси.

Диана. Хочу побаловать вас сегодня.

Барон. О, чем же?

Диана. Садитесь сюда. Я прорепетирую перед вами мой новый скетч, который написал специально для меня доктор Павло Таракаш. Это очень мило.

Барон (садится, где она ему указала). Charme. Я на седьмом небе.

Диана. Понимаете. Молодая девушка возвращается с бала, сбрасывает с себя сорти де баль (изображает все, что говорит). Подходит к зеркалу, внимательно осматривает себя, сладко потягивается и говорит:

Ах, я устала, я устала сладко.

Какой богатый и изящный бал!

Глаза закрою, и плывут пред взором

Ряды сверкающих алмазных люстр,

И слух мой полон музыки. Как пела

Виолончель причудливый танго (танцует, напевая).

Под крик призывный желтых попугаев,

Под веянием ажурно–пышных пальм,

На шкурах ягуара я желаю

Из глаз твоих пить черную печаль! (Садится).

Хотелось бы мне вновь обнять всех вас,

Мои влюбленные смешные кавалеры.

Как он расплакался в оранжерее,

Кудрявый мальчик с пухом на губе.

«Ну, полно–те, я в матери гожусь вам».

«Вы, в матери?» — «Конечно: восемь лет

Меж нами разницы» — «Я обожаю,

Я обожаю, обожаю вас»!

«Не плачьте же, сюда идут». — Дрожал он

Под нежною моей рукой, ласкавшей

Склонившуюся голову, а там

В зеленом будуаре: дерзкий, дерзкий!

Он хищник, этот синий офицер.

Он целовал, он обнимал. Кричать ли?

Ведь глупо! хохотала я. Потом

Поэт с голодными глазами, бледный.

Поэт совсем как из романа. Мне

Читал стихи.

«Нет, как другие, женщин не любить нам.

«Ах, нам любовь несчастная нужна.

«Для брачных уз, для плотских ласк, для быта

«Душа поэта черезчур нежна.

«Молиться Беатриче и Лауре,

И мучиться, и падать в ад грехов,

«И воспарять к сверкающей лазури,

«И переплавить жизнь в гармонию стихов»!

Уже светает. Надо бы в постель,

Но голова горит и сердце просит

Мечтаний без конца. Жизнь хороша!

Ах, хорошо быть молодой, красивой,

Богатой и желанной. Впереди

Лазурь, в которой облаками вьются

Еще неясные мечты, купаясь

В могучем золоте любви и счастья.

И понимаете, в это время кто–то стучит в дверь. (Продолжает играть все, что говорит). Это пришла смерть, но молодая девушка и не знает об этом.

Кто там? Ирэна? Я вас не звала.

(Кричит) — А там стучат еще. Никто не отвечает.

Кто там? Ответьте? Кто там может быть…

И вот она подходит немного робко к двери (делает это) дверь отворяется. (Дверь действительно отворяется, занавес отбрасывается. Высокая черная фигура в цилиндре, плаще и черной маске).

Диана (вскрикивает). Кто это?

Рагин. Рагин. Я хотел, чтобы вы увидели меня в моей прозодежде, в которой я борюсь против Красной Маски. (Приподнимает цилиндр и чопорно кланяется). Удаляюсь, не мешаю. (Уходит).

Барон. Вы испугались, милая Диана?

Диана (молчит и тяжело дышит).

Барон. Я сам был несколько фраппирован. А ваш скетч необычайно мил. И как вы играете, как вы играете!

Диана. Мил? Это для благотворительного вечера у сэра Джеральда Мерфи.

Барон. А что же дальше?

Диана. Что дальше? (Она рассеяна). Что дальше. Ну, приходит смерть, и девушка умирает. Дальше неинтересно. (Пауза).

Барон. О чем вы думаете?

Диана. Я думаю о том, что мы никак не могли установить, как должна выглядеть смерть. Мосье Рагин дал мне отличную мысль. (Встряхивает головой) Gai, gai chantons des chansonnettes. Я ведь сегодня хотела ухаживать за вами, барон, но, признаюсь, мосье Рагин навел меня на мрачные мысли.

Барон. Quelle malchance, ma petite.

Диана. Нечего вам. Мосье Рагин гораздо откровеннее вас. Кто он мне? Никто. А вы как будто имеете право называть себя близким.

Барон. Oh merci, mais certainement.

Диана. Между тем, втянув меня, с вашего позволения, в свою политику, мосье Рагин по крайней мере посвящает меня в ее тайны.

Барон. Он посвящает? (Вставляет монокль в глаз, слегка открыв рот).

Диана. Ну да. В тайну полуночи с 12 на 13.

Барон. Он сказал вам об этом? (Выбрасывает монокль). Cʼest stupefiant.

Диана. Вот видите. Какая же вы дрянь! Какой чужой, отвратительный человек! Вы готовы устроить мосье Рагину сцену за его доверие ко мне.

Барон. Au contraire, chérie, je suis ravi. Я в восхищении.

Диана. У вас вид барана перед фейерверком.

Барон. Нет же, нет.

Диана (решительно). Покажите мне документ.

Барон. Что такое? (Вставляет монокль. Изумлению его нет предела).

Диана. Документ с подписями.

Барон. Он и это?..

Диана. Да, он и это мне рассказал. Он мне верит, потому что умен.

Барон. Да я тоже…

Диана. Покажите документ.

Барон. Но это невозможно.

Диана (торжествующе). А! тут–то я и ждала тебя! Это невозможно. Ах ты, тупая свинья, осел с пробором, наглая жаба с моноклем! Невозможно? И ты смеешь, мерзость, лопотать мне что–то о своей любви, о твоем обожании? Если я для тебя просто покупное тело, то зачем же ты гнусил о Руделико и моей помощи? Я презираю всю эту сволочь, которой ты являешься образчиком.

Барон. Mais…

Диана. Молчи, или я ударю тебя, по твоей дряблой щеке. (Звонит. Входит лакеи). Рирету сюда! (Топает ногой на барона). Молчать! (Бегает по комнате). Он, изволите видеть, не верит мне.

Барон. Mais…

Диана.. Мэ, мэ, мэ, грязный баран! Я

Барон. Я уже не знаю, что и сказать.

Рирета (входя). Мадемуазель?

Диана. Закажите автомобиль. В десять минут приготовьте мои баулы. Я уезжаю из этого дома, я уезжаю из этого города, из этой грязной страны.

Барон. Но, Диана…

Диана. Рирета, тотчас же все исполнить. Марш!

Рирета. Слушаюсь. (Уходит).

Барон. Ради бога не сердитесь, Диана. Я, конечно, покажу вам этот документ. Почему же? В нем нет ничего интересного.

Диана. Покажите!

Барон (подходит к столу и раскрывает какие–то потайные ящики).

Диана. Скорей!

Барон (дрожащими руками протягивает документ). Нет же, не хватайте его так, вы можете его порвать.

Диана (выхватывая у него из рук документ). Барон, вы любите меня?

Барон. Обожаю. Отдайте документ.

Диана. Я хочу быть уверенной, что вы мне верите.

Барон. Вы же видите.

Диана. Документ останется на хранение у меня до завтрашнего утра.

Барон (раздраженно). Oh cʼest trop! Отдайте документ!

Диана. Вы переходите в дерзкий тон!

Барон. Нет, но это государственная тайна.

Диана. Тем лучше. Наконец вам представилось дешево и эффектно доказать мне, что вы любите меня.

Барон. Mais impossible!

Диана (у двери, высоко над головой держит документ). Вы можете, барон, через час притти в мою спальню, там все будет готово к тому, чтобы эту ночь мы вместе караулили наш документ. И вы не соскучитесь.

Барон. Oh, charmante. Бог тебе судья и дай поцеловать ручку, ma toute belle. Ну, бог тебе судья. Только помни, пропадет документ, пропал я, и ты, и все.

Диана. У меня он сохраннее, чем у тебя.

Приходи, милый! Я вижу, что ты любишь меня. Дай я поцелую тебя в пробор. Какие у тебя хорошие духи. Au revoir, dans une heure. Я буду ждать. (Приветливо машет ему документом и уходит).

Барон (ходит по комнате). Какой дьяволенок! Вечная игра, вечное кокетство. Но шикарна, обольстительна! Дурак Рагин пустился ухаживать за ней и выболтал ей государственную тайну. Сегодня ночью я возьму с нее слово хранить эту сцену от всех. Я верну от нее документ в мой письменный стол, а потом доложу сэру Мерфи о странных откровениях Рагина. А мы–то считали его Адамантом. Ах, женщины могучи!

Лакей (входит). Господин Капитон Дурцев.

Барон. Примите, конечно.

Поспешно входит Дурцев. Он сияет.

Дурцев. Победа, победа! Мы их ломим!

Барон. Enchante

Дурцев. Мстиша — гений. Он дал лозунг клеймить всюду Руделико за его клевету о 13 мая.

Барон. За его клевету о 13 мая?

Дурцев. Да. И он сам великолепно разбивает главных клеветников. Его сегодняшняя статья в «Верном Славянине» — молния, молния! А, негодяй! смеет возводить на нас такие грязные вымыслы! Грязные вымыслы!

Барон. Гм. Так значит вы не знаете?..(Смущаясь вдевает монокль)

Дурцев. Чего не знаю?

Барон. Нет, это я так.

Дурцев. Вы думаете, что я не знаю про соглашение, про соглашение?

Барон. Вы это знаете?

Дурцев. Чорт знает что, знает что! Как же, барон, я, я, я могу не знать?

Барон. Нет, я подумал… Вы так решительно ругаете этих клеветников, что я подумал…

Дурцев. Конечно, клеветники. Ведь документа–то они не видели, на собрании–то они не были?

Как же они смеют! Они смеют.

Барон. Вы говорите правильно. Это изумительно. (Выбрасывает монокль),

Дурцев. По крайней мере здесь, в Белославии, никто больше не увидит этого документа. Мстиша сейчас позвонил мне, чтобы я, не теряя ни минуты, ехал к вам и вместе с вами сжег его, сжег его.

Барон. Сжечь документ такой важности!

Барон. Кого?

Дурцев. Подлинник.

Дурцев. Именно потому, что важности, потому, что важности. Нельзя рисковать.

Барон (вытирает лоб платком) Чем мы рискуем? Он у меня.

Дурцев. Они хитры и для них теперь все в нем. Давайте скорей! Камин топится кстати.

Барон. Я не могу сжечь его, не посоветовавшись, по крайней мере, с сэром Мерфи.

Дурцев. Раз Мстиша говорит, значит так нужно. Сэр Мерфи, сэр Мерфи… я позвоню ему, если хотите. (Подходит к телефону). Английское посольство! Кабинет посланника! Это вы, сэр Мерфи? Говорит Капитон Дурцев, советник Главсыска. Наш друг Рагин советует сжечь известную вам записку. Ваше мнение, ваше мнение? Ну, конечно, я так и знал. Все умные люди согласны, а вот барон спорит. (Кладет трубку). Он приветствует.

Барон. Приветствует?

Дурцев. Да. Давайте документ, документ…

Барон. Сейчас. Видите–ли.. Тут есть одно… хэ, хэ, хэ, тут есть одно пикантное обстоятельство.

Одна, passez moi le mot, неожиданная для вас стратегическая хитрость.

Дурцев (натопорщился и слушает).

Барон. Чтобы быть больше уверенным в сохранности документа, я поступил как Эдгар По, который…

Дурцев. Как Эдгар По? Причем тут По тут По?

Барон. Вы сейчас узнаете, поймете и… оцените… Я отдал документ на хранение мадемуазель Диане.

Дурцев. Вы спятили, почтеннейший!

Барон. Спятил? что значит спятил?

Дурцев. Значит fou, vous êtes fou, fou, fou.

Барон. Ничуть. Она прекрасно сберегла документ. К тому же, не я, а Рагин рассказал ей все.

Дурцев (раздраженно). Тогда вы оба fous. Ну все равно, хорошо, что это кончилось не плохо.

Возьмите у нее сейчас же документ и испепелим его.

Барон (звонит). Испепелим, испепелим.

Дурцев. Но в другой раз будьте осторожнее с женщинами.

Барон. Chère, elle mʼadore. Вот вам разгадка моего доверия.

Дурцев (фыркает). Позвольте усумниться.

Барон. Mais, mon cher.

Входит лакей.

Барон (лакею). Скажите нашей гостье, мадемуазель де Сегонкур, что я прошу ее пожаловать сюда и принести то письмо, которое я ей дал недавно. Что же вы стоите?

Лакей. Мадемуазель де Сегонкур вместе с камеристкой, взяв много баулов, выехала неизвестно куда на автомобиле Рольс Ройс.

Барон. Что за вздор вы городите!

Лакей. Изволила уехать довольно уже давно.

Барон (Дурцеву). Куда–нибудь ненадолго. Она сейчас вернется.

Дурцев. Уехала с вещами?

Лакей. Да.

Дурцев. Со своими?

Лакей. Не с чужими же, барин.

Дурцев. А автомобиль не возвращался?

Лакей. Нет.

Дурцев. Проводите меня сейчас же в ее комнату.

Барон (в волнении ходит по комнате. Вытирает пот со лба). Да, это пустое, конечно. Только нельзя же так шутить. Я сделаю ей выговор. Я, наконец, уши ей надеру. Дьяволенок… (Останавливается и с ужасом смотрит перед собою). А если она изменница? О, владыка живота моего! Что же будет с моей карьерой?

Дурцев (стремительно вбегая). Она бежала и увезла документ.

Барон (нетвердо). Этого не может быть!

Дурцев. Вы — преступный осел!

Барон (рассеяно). Баран перед фейерверком.

Дурцев. Презренье! Презренье! Вот, вот читайте! (Протягивает ему записку).

Барон (вставляет монокль. Читает). «Поехала показать ваш интересный документ моим подругам.

Вернусь дня через три». Это нечестно с ее стороны.

Дурцев. Баран перед фейерверком! Баран перед фейерверком!.. Вы… bou… Мстиша вас в ступе истолчет, ступе истолчет.

Занавес.

Картина шестая

Направо уголок террасы кафэ, предполагаемого в бельэтаже. Оно освещено ярко. Видны, кроме нее, баллюстрада и столик, на котором, только что окончили ужинать. Теперь сервированы фрукты и кофе. Остальная сцена — ночь и город. Город обозначает себя только огнями и звуками.

Огни: отсветы близких электрических фонарей, линии уличных фонарей и освещенных магазинов большого города. Огни порта, огни заводов. Мерцающие издалека световые рекламы. Очень близко большая световая реклама и стена, на которой реклама отбрасывается прожектором. Световая реклама меняет только две надписи: «Часы Омега» и «Сегодня ночью бал в Гостанцзале». На большой проект–рекламе отбрасываются попеременно элегантные мужчины и дамы с подписью: 1) Парижские костюмы. Израэльсон. 2) Все в кабарэ «Славянский амур!»

Обозрение: «Так будем откровенны!» с соответственными весьма рискованными иллюстрациями и 3). «Кредит, кредит, кредит. Большой магазин «Все всем» верит каждому!» Причем изображена ласково улыбающаяся рожа, протягивающая публике свой бумажник.

Звуки: отрывки песен и выкриков толпы, газетчики. Все неясно вначале. Гул вечернего города, гармошка, на колокольне музыкально выбивается девять часов, трамвай проходит.

Все это надо дать в 3—4 минуты, пока сэр Мерфи и Дюрюи читают газету и молчат.

Мерфи (к заботливо подошедшему официанту). Ликеру. (К Дюрюи, который прикрылся газетой). Шартрез?

Дюрюи (не отрываясь от газеты). Если настоящий?

Официант. Настоящий старый, мосье.

Дюрюи (кивает газетой).

(Официант уходит).

Мерфи (закуривает сигару). А вы курите?

Дюрюи. Пожалуй (протягивает руку. Мерфи подставляет, портсигар. Дюрюи закуривает). Какая прелесть!

Мерфи. Совершенно специальные. У моего старшего брата свои плантации на Кубе.

Дюрюи (с уважением). А ваш братец, как говорят, давно перевалил за сто миллионов фунтов?

Мерфи. Приближается ко второй сотне.

Нищий (на улице дрожащим голосом подростка).

Бедненькому, слепенькому

Сотворите подаянье.

Сытно–то кому, пьяно–то кому,

Не скупись, дай на пропитанье.

Дюрюи. Здесь много нищих.

Мерфи. Вся страна нищая, от того столько напускного шику.

Газетчик. «Верный Славянин»! Читайте «Верного Славянина»! Новая статья гражданина Рагина! Красная маска сорвана! Последний курс доллара!

Дюрюи. Вы читали?

Мерфи. Да.

Дюрюи. Ловко!

Мерфи. О, Рагин отлично работает!

Дюрюи. Но честолюбиво.

Мерфи. Ну, как же, мечтает быть Муссолини.

Дюрюи. В европейском масштабе.

Мерфи. В мировом. (Смеется).

Дюрюи. Помните, как он сказал вам: я ваш, а вы мои.

Мерфи (смеясь). В нем есть что–то дьявольское.

Дюрюи. Что–то русское.

Мерфи. Бесшабашная ширь.

Дюрюи. Нигилизм.

Мерфи. Но… подлежит всемерному использованию.

Дюрюи. И ускоренному.

(Официант приносит шартрез, чай и лимон).

Мерфи выжимает лимон в чай и бросает его на улицу.

Дюрюи (смеется).

Газетчик. Статья гражданина Рагина! Руделико — лжец! Покупайте последний номер «Верного Славянина»! Курс доллара! Русские большевики накануне раскола! Вечерний выпуск «Верного Славянина»! Последние новости! Курс доллара!

Дюрюи. Удивительно благодатный климат. Лучше всякой Ривьеры.

Мерфи. Разве вы не находите, что прохладно?

Дюрюи. В это время года после захода солнца здесь надо ходить во фланели.

Мерфи. Хороший шартрез.

Дюрюи (подвигая свой стул к Мерфи). Скажите, Мерфи, ваш брат и его консорциум собираются финансировать седмиградскую промышленность, порт?

Мерфи (холодно). А разве Франко–Славянский банк не возьмет этого полностью на себя?

Ни тот, ни другой не отвечают и пьют кофе маленькими глотками.

Дюрюи (прислушивается). Поют. Они хорошо поют, это беспечные люди.

Мерфи. Здесь много итальянцев.

Дюрюи. Южные славяне поют не хуже.

Баритон. Милый твой в рубашке рваной,

Видно бронзовое тело.

Солнце в полдень нежно грело,

Ночь настала слишком рано.

Подхватывает небольшой стройный хор.

Если нет ни плаща, ни постели,

Зато есть у бродяги подруга.

В парке скамьи теперь опустели,

Там любовью согреем друг друга.

Баритон (удаляясь) Ты мое ночное солнце,

От тебя… (дальше слов не слышно).

Песня замолкает.

Дюрюи. Ну, что такое для них бедность? При таких потребностях и в таком климате (пожимает плечами).

Нищий. Бедненькому, слепенькому…

Вдруг шум города становится совсем иным. Прежде всего его разламывает набат. Он звучит сначала с одной колокольни, потом с другой. Оба набата торопливо перебивают друг друга. Потом раздаются тревожные крики. Вдруг начинает вопить, как зверь, гудок. Другой присоединяется к нему, и оба создают невыносимый диссонанс.

Мерфи. Что это?

Дюрюи. Смотрите, Мерфи (протягивает руку к светящейся рекламе, которая гласит теперь «Рабочий, тебе готовят кровавую бойню.»)

Мерфи. А там! (Показывает на прожектор рекламу. Она изображает рабочего и фашиста, занесшего над ним нож: Читайте «Руда Зоря!» экстренный выпуск. Доказательства Руделико»)!

Картина меняется: теперь видны две первые строчки документа, последние строчки и подписи, надпись красными буквами: «Вот он, документ!»

Световая реклама меняется: «Рабочие по митингам! Вооружайтесь!»

Мерфи. Но, что же смотрит полиция?

Дюрюи (испуганно). Что–то произошло!

Мерфи. И у них все готово, вплоть до реклам.

Вдруг взрывается целый сноп свежих детских голосов, которые кричат на перебой: «Руда Зоря! Руда Зоря! Руда Зоря! Позорный документ! Руда Зоря! Экстренный выпуск! Фотография кровавого документа! Руда Зоря.»

Мерфи. Документ. Но его сегодня должен бы сжечь этот гусь, барон з Лужи!

Дюрюи. Ужас, ужас! Мерфи, посмотрите на город!

Огни города пришли в движение. По улицам двигаются факелы. Огромный прожектор мечом прорезывает темноту. Взвивается и лопается красная ракета. Движение огней в порту.

Дюрюи. Это какое–то светопредставление!

Смотрите, даже звезды двинулись! (Огни в небе).

Мерфи. Это аэропланы.

Дюрюи (с еще большим ужасом). Их аэропланы!

Барабанный бой присоединяется к другим звукам. Выстрел, другой, третий… Крики. Сигналы рожков, гудок ревет все громче. Звон колоколов.

Раздается сильный, но глухой взрыв.

Мерфи. Мосье Дюрюи, это революция! (Оба встают).

Над городом медленно развертывается зарево, которое освещает их искаженные ужасом, склоненные над улицей физиономии.

Занавес.

Седьмая картина

Большой номер в скромной гостинице. Слева дверь, справа окно. То и другое на авансцене. Глубина комнаты закрыта большой ширмой. За нею кровать. Налево около двери небольшая кушетка и несколько стульев. Направо, рядом с окном, стол с большим зеркалом, и на нем контрастирующая со скромностью остальной обстановки, очень роскошная серия туалетных вещей. Диана в сравнительно скромном, но изящном домашнем платье сидит на кушетке возле двери. Рирета по–летнему в соломенной шляпке раскладывает покупки.

Рирета (продолжая). Видела: веселый, красивый, приказал целовать без конца. Сказал, что страшно, страшно занят, но не позже восьми обязательно придет обедать.

Диана. Ты все купила?

Рирета. Да что теперь купишь? На главных улицах магазины все еще закрыты. Все–таки, кажется, обед будет не плох.

Диана. А цветы, цветы купила, Рирета?

Рирета. Про цветы забыла. Виновата.

Диана. Беги за цветами.

Рирета. Это далеко отсюда.

Диана. Времени много, сейчас шесть часов. Беги, а я займусь туалетом. Три дня не видела его. Мне хочется быть красивой сегодня.

Рирета. Хочется быть красивой! Ах, Диана, вы сейчас так несравненно хороши. (Подходит к ней, становится на колени и обнимает ее за талию). Так несравненно. И не надо вам вовсе всего этого глупого грима. Вы им только портите свое личико.

Диана. Ты ничего не понимаешь. Я совсем не стою его. Ах, как я хотела бы быть красавицей. Ах, Рирета, как я его люблю, моего татарченка!

Рирета. И вы сразу заметили, что он азиат?

Диана. Ну, конечно. Хотя у него татарская и славянская кровь пополам.

Рирета. Это хорошо звучит: Роман Борисович Агабеков.

Диана. Как он прост! Как весел! Несет на плечах революцию, целую страну, будущее, и хохочет себе.

Рирета. И даже успевает любить вас.

Диана. Не очень.

Рирета. Я клянусь вам, что он любит вас не меньше, чем вы его, хотя, правда, вы требуете обожания и безграничного поклонения.

Диана (смеется). О, это прошло. Пусть любит хоть немножко. Я люблю.

Рирета. Диана, хорошая вы, хорошая, когда говорите так.

Диана, зачем же вы? Зачем вы все откладываете? Ведь вы?..

Диана (хмурит брови).

Рирета. Не сердитесь… Вы ведь до сих пор еще?

Диана. Еще не пора.

Рирета. Пора, Диана, пора. Вдруг что–нибудь да случится? Ведь идет война.

Диана (в испуге закрывает ей рот). Не смей говорить так, не смей говорить. Он будет жить, он будет строить, он будет счастлив. (Смеется). Такие вещи меня пугают, как ребенка. Ах ты, марсельский вороненок! Ну, пойди за цветами, а я превращусь в красавицу.

Рирета. Слушаюсь.

Диана. Ну, а твой Власик?

Рирета. У нас попросту. Только он также занят, как и ваш Роман и в такой же постоянной…

(Закусывает губу).

Диана. Опять! Перестань думать и говорить об этом. Верь твердо, такие люди застрахованы.

Рирета. Чем? чем?

Диана. Почем я знаю. Историей, нашей любовью. (Она подходит к столу с зеркалом и начинает заниматься своим туалетом).

Рирета. Рирета ушла за цветами.

Диана. Побольше, душистых, красных! Здесь к 15 мая все цветет.

Рирета. Я люблю эту страну, как наш Прованс.

Диана. Не даром мы так часто и подолгу гостили здесь.

Рирета. Словно предвидели, что найдем здесь наше счастье.

Диана. Хотя наше счастье оказалось русским.

Рирета. Все русское в страшной моде.

Диана. Кажется, особенно русская революция. Весь мир потрясен.

Рирета. А мы не плачем.

Диана. Дурочка, мы с нею.

Рирета. Конечно, вы как никак в некоторой степени лично подожгли Европу вашим документом.

Диана. Как это пока мизерно. Жду, жду.

(Встает и выпрямляется). Жду большего, тяжелого, жду со страстью. Еще недостойна его..

Рирета. Это экзальтация.

Диана. Пошла, пошла, девчонка.

Рирета. Ушла. (Уходит).

Диана. (Остается около зеркала и занимается туалетом, напевает без слов что–то веселое).

Дверь отворяется, входит старик рабочий с седой бородой, в кожаной фуражке, грязновато одетый, под рукой ящик с инструментами.

Диана (видит его в зеркале, оборачиваясь). Товарищ, надо стучать, когда входите.

Рабочий (торопливо ставит на пол ящик с инструментами и снимает фуражку). Извините, сударыня, сказали, чтобы шел сейчас проверить провода. С электричеством неладно. Сказали, нет никого и дверь не заперта. Позволите сейчас?

Диана (оборачиваясь к зеркалу). После. Я занята.

Рабочий. Я лучше сейчас. (Подходит к двери,

затворяет ее на ключ и кладет ключ в карман).

Диана (оглядываясь). Что вы делаете?

Рабочий. Поговорить надо, так чтоб не помешали.

Диана (вскакивает). Что это значит?

Рабочий. Разве нельзя старому другу прийти к вам с визитом?

Снимает бороду. Это Рагин.

Диана. Рагин? (Она в замешательстве).

Рагин (вынимает револьвер). На месте, на месте, Диана. Ни к звонку, ни к окну, ни к двери. Не кричать. Посмотрите на меня хорошенько. Даю вам мое честное слово, что убью вас, если вы не будете делать по–моему.

Диана. Неправда. Я позову…

Рагин (прицеливаясь). Убью! Вы того заслужили. Убью, как вредное животное. Не убью только в том случае, если будете послушны. Пойдите сюда, сюда. Сядьте здесь. (Повелительно показывает на стул почти посредине комнаты).

Диана (подходит, садится. Он все время держит ее под прицелом)

Рагин. Слушайте. Вот видите, Капитон пригодился на что–нибудь. Он выследил, где поселил вас ваш новый содержатель. Он выследил и то, что сегодня он придет к вам (оглядывается). Ха, ха, закуски, бутылки, нежное tête â tête. Здесь удобное место, чтобы пристрелить этого голубчика.

Диана (напряженно слушает и что–то соображает).

Рагин. Он скоро придет?

Диана. Он не придет.

Рагин. Он придет, и скоро, я подожду его здесь. Слушайте, сейчас я отопру дверь. Малейший жест сопротивления и вы — труп, а я ухожу через окно. Здесь удобно спуститься по крышам. Эти кошачьи повадки мне свойственны не хуже, чем вашему коту. (Подходит к двери и поворачивает ключ).

Слушайте же: когда кто–нибудь будет стучать в дверь, вы скажете спокойным голосом: кто там? Если это будет не он, вы скажете: придите через час, я занята. А если он, вы скажете: войди. И я ухлопаю его. Возможно, что вы крикните ему: здесь Рагин! — или что–нибудь в этом роде, тогда я убью вас. На выстрел он ворвется в комнату, я уложу и его. (Садится на подоконник с револьвером в руках). Приятно поговорить с вами в такой обстановке. Успокойтесь немножко, вы очень бледны, или вы слишком напудрились. Так то, так то. Нас победили пока, мы в подполье. Мы вернулись, как в царские времена, к нашему ремеслу террористов. Теперь я удавная петля в этой простецкой мышеловке, а вы кусочек заманчивого сала. Ха, ха, ха! Я извиняюсь, я немножко выпал из тона, потому что чувствую, как вы всецело в моих руках, но я джентльмен и буду вести себя, как джентльмен.

Диана. Это будет лучше.

Рагин. Ну что же, вы очень любите гражданина Агабекова?

Диана. Я люблю сильных людей.

Рагин. Я еще докажу вам мою силу.

Диана. Я давно ценю ее.

Рагин (насмешливо). Да?

Диана. Я часто удивляюсь, почему вы так мало предприимчивы и так мало настойчивы.

Рагин. Да, вот как!

Диана. Вы сделали большую ошибку в тот день, когда я выманила документ.

Рагин. Да?

Диана. Если бы вы выпроводили барона и продолжали ваши поцелуи…. быть может… документ остался бы у барона и…

Рагин. Вы говорите странные вещи.

Диана. Я колебалась вообще. Авантюра дорого стоила и ровно ничего мне не давала. Но вот отказ ваш от меня, ваша робость перед бароном, словно перед моим законным владельцем, меня так обидели и оскорбили…..

Рагин. Неужели? В таком случае я был дураком.

Диана. Вы умный, но вы не знаете себе цены.

Вы недостаточно решительны.

Рагин. Это я–то? Я не знаю себе цены?

Диана. Вы — робки.

Рагин (хохочет). Вот это курьезно, это мне говорят в первый раз. Это мне ужасно нравится!

Диана (встает со стула и делает один шаг к нему). Ну, как вам было не схватить меня, не зацеловать меня, не взять меня всю!

Рагин. Дурак, дурак я был, не спорю, если вы говорите только правду.

Диана. Да вы и теперь не умны.

Рагин. Что вы хотите этим сказать?

Диана (улыбаясь). Ворвался, Ринальдо Ринальдини, переоделся в лохмотья, револьвером машет, страсти какие! Ну, разве вы не смешной, робкий человек?

Рагин (несколько смущенно). А как же я должен был?..

Диана. Как я бы сделала на вашем месте? Так как это отель довольно рабочий, я, конечно, должна была бы слегка переодеться, но к двери я подошла бы смело: тук, тук. Кто там? Рагин? (Радостно). Мосье Рагин? Как я рада вас видеть. Я бы вошла, он бы вошел, подошел ко мне, то есть к Диане и поцеловал бы меня, а я поцеловала бы так крепко, так крепко его или меня, словом, вы понимаете комбинацию.

Рагин. Шутки!

Диана. Ничуть.

Рагин. Разве вы не любите его?

Диана. Буду откровенна. Он разочаровал меня. Вечно занят, редко бывает. А когда бывает, гм… Нет, он мне не по вкусу и вся эта жизнь… Откровенность до конца. Мы с Риретой только и думаем, как бы нам упорхнуть.

Рагин (недоверчиво). Да правда ли?

Диана. Хотите доказательств?

Рагин (ухмыляясь). Как же вы докажете?

Диана. Убежим сейчас.

Рагин. Сейчас у меня есть тут забота по мокрому делу, как говорят в России уголовники.

Диана (подходя к нему довольно близко). А не лучше ли, не лучше ли дать вместо стрекоча (делает ухарский жест) в Америку? Там еще спокойно. Ах, я не нравлюсь вам!

Рагин. Я хотел бы думать, что вы говорите правду, но вы хитры.

Диана. Господи, какой же вы лукавый человек, вы всюду видите таких же Рагиных. А потом, голубчик, если вы убьете его из револьвера, то–есть, наделав шуму, еще удастся ли вам удрать? Квартал рабочий. Он придет не один. Будут караулить кругом. Этот Влас у него ловкий человек. Вы не продумали дело до конца.

Рагин. Как?

Диана. Неужели вы не захватили хорошего кинжала? Это тихий зверок и хорошо кусается.

Рагин. Нет, это дело не верное. Не вам меня учить.

Диана. Если бы мы были союзниками, дело было бы вернее. Вы спрятались бы за гардину, обеденный столик я поставила бы здесь. (Показывает). Он сел бы спиной к вам и к зеркалу. Тень от фонаря тоже падала бы в другую сторону. Вы подошли бы совершенно незаметно и тихо, здесь бобрик на полу…

Рагин. Я в восхищении! Откуда у вас такая сноровка?

Диана. О, я молода, но в моей жизни всякое бывало. Давайте переменим план.

Рагин. Я все еще не верю.

Диана. Но… Женщина может дать доказательства своей преданности.

Рагин. Что за доказательства? Далила!

Диана. Ничуть. Я лойяльна с вами.

Рагин. Доказательства? Здесь? Сейчас?

Диана. Конечно, нет. Вы прямо мальчик. Какой–то новичек совершенный. Хороши бы мы были, если бы Роман застал нас здесь an feabrant! Вас прямо тепленьким отправили бы к стенке. Нет, сейчас вы уходите, крепко, крепко поцеловав вашу новую союзницу. Завтра я прихожу к вам, куда прикажете, дать вам доказательства, которые будут интереснее пресловутого документа, а после завтра сцена с кинжалом в этих же декорациях.

Рагин. Хотите удалить меня! О хитрая, хитрая! Диана, вы подошли слишком близко ко мне. Назад, назад!

Диана с неожиданным криком бросается на него, кусает ему руку и выхватывает у него револьвер, револьвер падает неподалеку.

В руке Дианы блестит кинжал. Оба смотрят друг на друга глазами полными ненависти.

Диана (хрипло). Не дам! Убью!

Рагин (холодно). Дикая кошка!

Стук в дверь.

Диана (кричит). Рирета, на помощь! Зови людей! Здесь убийца!

Рирета с криком стремительно входит в комнату. В ту же секунду Рагин бросается на Диану, вырывает у нее из рук кинжал и ударяет ее в грудь. Диана со слабым криком падает. Рирета, сразу ориентировавшись, схватывает лежащий на полу револьвер).

Рагин бросается в окно.

Диана (на полу). Стреляй, стреляй, Рирета!

Рирета стреляет и дает промах.

Рагин скрывается в окне.

Рирета (бросается к окну и стреляет вновь). Упал, упал на крышу!

На шум вбегают в дверь слуга и служанка. Они в испуге. На белом платье Дианы проступает красное пятно.

Диана. Я ранена. Подымите меня.

Рирета пододвигает кресло, слуги поднимают Диану и сажают ее.

Рирета. Какое несчастье! Какое несчастье!

Диана как бы в полузабытьи. Ей подают подушку и голова ее бессильно склоняется.

Между тем на улице быстро растущее пение и музыка. Музыка ликующая, радостные крики ура. Быстрые шаги по лестнице. Входят веселые и радостные Агабеков и Влас.

Агабеков останавливаясь, как вкопанный. Радость сменяется на его лице ужасом.

Рирета. Здесь был Рагин и ранил Диану. Она обезоружила его, боролась с ним. Я думаю, что он пришел убить вас. Я стреляла в него, и он упал на крышу под нашим окном.

Агабеков (бросается к Диане). Она без чувств.

Доктора, доктора!

Слуга поспешно уходит.

Агабеков. Диана! Диана!

Диана (открывает глаза и улыбается). Пришел, пришел, мой милый. Ну вот я тебя спасла. Он устроил здесь засаду и угрожал мне, но победила я, ты цел, ты невредим.

Агабеков. Диана, Диана, ты ранена, ты истекаешь кровью!

Диана. Царапина, Мы будем счастливы, мой герой.

Агабеков. Ты героиня! Люси Лабер! Люси Лабер! (Страстно целует ее руку). Где же доктор?

Рирета. Отнесем ее в постель. Я постараюсь сделать ей перевязку. Я думаю, что это не опасно.

Диана (в полузабытьи). Героиня!

Агабеков. Пусть не шумит толпа.

Влас (громко около окна). Товарищи, случилось большое несчастье! Рагин хотел убить товарища Агабекова, но только тяжело ранил героически защищавшую его гражданку Люси Лабер. Ей очень худо. Прошу хранить молчание.

Воцаряется гробовое молчание. И тут, когда смолкла реальная музыка, звучит трагикомический марш. Он звучит только для слуха Дианы, впавшей в полузабытие.

Диана. Героиня. А помнишь, помнишь, как ты величал меня, Бравада, когда в первый рад я увидала тебя? Как? Как? Ты не помнишь?

Агабеков (в тоске). Не помню, не помню, дорогая. Что же не приходит доктор?

Диана. Как? Как ты величал меня тогда?

Влас (у окна вытягивается и струну и делает под козырек). Веллио! Громмио! Громмио! Зан! Зан!

Диана. Ах, да, как смешно, и как хорошо, и как торжественно. Я хочу еще и еще слушать этот марш, а ты не уходи от меня.

Входит вооруженный рабочий.

Рабочий (тихо Власу). Раненый Рагин хотел слезть с крыши на задний двор, но упал. Его доканал старик Фадей, мой отец.

Влас (кивает головой),

Входят слуга и врач, пожилой, высокий, человек в черном.

Рирета (с облегчением). Вот доктор!

Агабеков. Наконец! Перенесем ее на кровать.

Агабеков, Рирета, слуга уносят Лиану за ширму. Доктор уходит туда же.

Агабеков (ходит по комнате). Ужас, ужас!

Потерять ее, потерять ее!

Влас (посторонним). Уходите пожалуйста!

Агабеков. Потерять ее, потерять ее, Влас! Я тоже умер! Я умер тоже! В эту минуту, лучшую и моей жизни, я разбит вдребезги! Она умрет, она умрет!

Влас. Мастер, что унываете. Кто знает?

Доктор (выходит из–за ширмы). Вы близкий человек этой даме?

Агабеков. Да.

Доктор. Она очень плоха. Сердце задето. Развязки можно ждать каждую минуту. (Озабоченно уходит назад).

Рирета бегает с водой, полотенцами, и т. д.

Агабеков. Влас, какой удар молнии! Сразу все разбито!

Влас. Нельзя, нельзя разбиваться мастер. Вы казенное добро.

Агабеков. Влас, мне все постыло. Ничто мне не интересно теперь, только жила бы Диана.

Бросается в кресло и тихо рыдает.

Влас. Тише, тише, мастер. (Ласкает его голову, как нежная мать).

Ширма отодвигается. Рирета плачет у ног кровати.

Доктор (торжественно подымая руки). Скончалась без страданий.

Агабеков (шатающимися шагами подходит к ней, становится на колени). Моя голубка, моя…

Рирета подбирает цветы, которые она кинула и обильно осыпает ими белое одеяло мертвой Дианы.

Влас (у окна). Товарищи! Наш дорогой товарищ, Люси Лабер, знаменитая актриса Диана де Сегонкур, скончалась. Она пала жертвой за нашего вождя. Она умерла за революцию!

Медленно сначала, как бы не решительно, а потом все крепче, раздается хор похоронного марша.

Влас (подходя к Агабекову). Мастер, мастер, не плачьте. Дела–то сколько осталось! А?

Влас. Рира, как же это ты то не доглядела? Бить тебя за это!

Рирета. Не было меня тут. Я не виновата.

Влас (к Агабекову). Вспомните все, все, мастер!

Агабеков (поднимается. Его лицо страшно бледно, но спокойно). Да, Влас, да, милый, такая красота умерла за наше дело и никакое другое не стоило бы подобной жертвы. (Пристально и любовно смотрит на лицо Дианы).

Дверь открывается. Шествие. Впереди два матроса бьют в барабан, окутанный черным газом, затем еще четыре несут красное знамя. Седые два старика, Фадей и еще другой с факелами. В комнате стемнело и она озаряется блеском этих факелов.

Первый матрос. Товарищ Агабеков, просим дозволить покрыть геройски павшего товарища революционным знаменем.

Агабеков. О, благодарю вас, дорогие товарищи.

Матросы величественно совершают эту церемонию.

Агабеков (к Диане). Чудесная моя, героиня моя, перед твоим бездыханным телом клянусь все мысли мои, и все дела мои и каждое мгновение моей жизни отдать великому делу. Жертву твою принимаю, не ради меня бедного, отдельного человека, но ради служения, которое я несу. (Обращаясь к окружающим).

Товарищи, вы захотели проводить меня сюда с факелами и музыкой. Я шел радостный к моему счастью и нашел горе. О, еще много жертв, борьбы и страдания на нашей дороге. Но счастье будет, великое, необʼятное, для которого стоит умереть, для которого стоит жить, даже тем, кто носит в сердце бездонное личное горе.

Кругом тихо, и вот, слышный только ему, раздается опять, как будто издали, тот же трагикомический марш, но он уже потерял и свои комические и свои трагические черты. Он звучит все громче, суровый, как судьба и уверенный, как энергия.

Занавес.