Отец был набожный старик:
«Нам бог одно спасенье! —
Бывало, скажет. — Без него
Снести ли все мученья?..
Эх, паря, царь забыл про нас.
Царю живется сладко…
А перед богом — вот горит
В углу моя лампадка…
Без хлеба я готов сидеть —
В лампадке было б масло,
Пойду и в рваных сапогах —
Лампадка б не погасла.
Затем, что, паря, за народ,
За все его страданья
Горит пред господом в углу
Лампада упованья.
И верю я: придет тот день,
Господь царя пробудит
И скажет: „Глянь–ка на народ!
Его–то кто ж рассудит?!“
И царь придет на помощь нам,
По правде все устроит:
Заводчиков посократит,
Рабочих успокоит».
И смотрит в угол мой старик,
Где образа сияют…
«Да, будет день… Да вот когда?
Про то на небе знают»…
По воскресеньям он ходил
В рабочее собранье;
Хвалил попа, который там
Им делал увещанья.
«Хороший поп — отец Гапон,
И нам добра он хочет…
За нас теперь перед царем
О чем–то там хлопочет».
Однажды он пришел домой
Серьезный, величавый:
«Ну, парень, — говорит, — теперь
Восстал на кривду правый!..
Выходит так: невмоготу!
Народ–то измотался…
И вот итти к царю с попом
И с просьбой догадался.
Царю хотим мы бить челом,
Чтоб больше дал свободы,
Чтоб дал рабочему вздохнуть:
Загрызли нас невзгоды.
Сверх сил работаешь, как вол,
Пока силен да молод, —
А вот измыкался, ослаб —
И в дверь стучится голод.
Кругом обсчет, кругом обман,
Еще тебя ж ругают.
А стачкой станут — казаки
Рабочих избивают…»
Задумался седой старик:
«Тебе–то тоже надо,
Хоть ты парнишка молодой,
Итти со всей громадой.
Иные, правда, говорят,
Что в виде обороны
Прикажут в нас палить войсках!,
Да как палить в иконы?
Отец Георгий впереди
Пойдет с крестом, при этом
Хоругви тоже понесем
С царевым со портретом.
Уж если б стали в нас стрелять,
Сам бог бы грянул с неба!
За что? Что батюшку–царя
Мы просим дать нам хлеба?..»
И вот настал тот страшный день.
Коль был бы бог на деле,
То тучи, кровью налиты,
Все небо бы одели.
Но день был ясен, в куполах
Сияло солнце, чистый
Сребристо–белый снег лежал
Постелею пушистой.
И стройно пел рабочий хор,
Хоругви колебались:
Был важен вид у всех мужчин,
А бабы улыбались.
На сердце гордо и легко:
К царю пошли честь–честью,
И с правдой–маткою пошли,
А не с придворной лестью.
Старик–отец идет с сынком:
«Народа глас — глас божий!
Царю напомним о себе,
И бог напомнит тоже…
Эх, парень! Сила ведь народ!..
На сердце даже сладко…
Терпел–терпел, да и пошел
К царю он с правдой–маткой!
Теперь мы лучше заживем,
Как скажем государю,
Что приходилось нам терпеть…
Уж легче будет, паря!..»
Вдруг крики: «Стой, честной народ!
Ведь впереди застава,
Стоит готовая на все
Казацкая орава».
Вперед выходит из толпы:
«К царю хотим с поклоном…» —
«Пускать не велено к царю:
Смиритесь пред законом!
Приказано вам разойтись
Немедленно и смирно…
С царем, как барам, говорить
Вам будет слишком жирно!»
И засмеялся генерал,
Нагайкою махая.
И ропот слышится в толпе
И ненависть глухая.
«Постой, парнишка, погоди,
Неладно вижу что–то…
Прислали кучу казаков…
Вот с ружьями пехота…
Нет, надо им растолковать:
Не зря идем, не спьяну».
И вот вперед идет старик
К расшитому кафтану.
«Послушай, милый человек,
К отцу идем, как дети,
Затем, что больше невтерпеж
И жить нельзя на свете…» —
«Поговори, поговори! —
Кричит тот, негодуя. —
Вот прикажу в тюрьму сволочь
За бороду седую!
Назад скорей, не сметь чинить
Своим властям помехи,
А то узнаете — вкусны ль
Свинцовые орехи!»
Старик в слезах пред наглецом
Склонил свои колени:
«Пусти народ к царю–отцу,
Услышь мои моленья!..
Я стар и скоро уж помру,
Мне бунтовать не к летам:
Но жить нельзя — к царю пусти
За хлебом и советом!»
Рожок в ответ ему сыграл
Зловещие сигналы:
За ружья взялись казаки,
Смеются генералы.
«Вперед–ка, братцы, не робей! —
Кричит старик. — Все шутка!
А ну–ка, выстрели в портрет?
В икону бацни? Ну–тко?!
Чтоб православная рука
Поднялась на святыню?!
Тогда сам бог испепелит
Безбожную гордыню!»
И светел, весел, он идет,
И с ним сынишка рядом,
За ним толпа… Вдруг грянул залп!
Сыпнулись пули градом…
И белый снег, пушистый снег
Залился кровью красной,
И крики боли, злобы вопль
Раздался жгучий, страстный…
Упал старик, сраженный в грудь, —
Убит царем кровавым,
И бог не мстит с своих небес
Своим рабам лукавым!..
Повсюду кровь, смятенье, смерть,
Звучат угрозы, стоны,
А на краснеющем снегу…
Разбитые иконы.
А небо ясно и глядит
С веселостью бездушной…
И понял в этот миг отец,
Что ложь твердил послушно.
А сын склонился над отцом,
Весь трепетом объятый:
«Послушай, сын, не други нам
Ни бог, ни царь проклятый!
До правды ты–таки дойдешь!
Не удержать народа…
Иди вперед, — там ждет тебя
Рабочая свобода!..»
Прошло полгода — и смотри,
Как вырос мальчик скоро, —
Серьезно, смело он глядит
И ждет конца позора.
«Не ныне — завтра: все равно
Придет пора восстанья,
Час мести, мой веселый час, —
Исполнятся желанья!
Мы не иконы понесем,
Пойдем мы не с портретом,
А бомбы, ружья, динамит
Вам загремят ответом!
И не хоругвь над головой
Завеет златотканный —
Мы знамя красное взовьем,
Великий стяг наш бранный…
И не псалмы мы будем петь,
А Марсельезу грянем:
Социализм — наш идеал,
И мы его достанем!..
Оставим небо воробьям,
Но землю завоюем
И на развалинах темниц
Толпами заликуем.
И падших братьев помянем,
Отцов, в бою сраженных,
И им колонну отольем
Из пушек побежденных!»
1905
